– Кабриолет «Ауди»? – Джи широко улыбалась.
– Да.
Джорджия подбежала к машине и перелезла через закрытую дверцу на место пассажира.
– Ты просто сука. Настоящая сука. Как…
– Отец слишком балует, – сказала Кларисса, продолжая перетаскивать сумки падчерицы к дому. – Он очень ее любит.
Грин улыбнулась мачехе Лилы своей самой ослепительной улыбкой.
– Как бы я хотела, чтобы мои родители так меня любили! – Она снова улыбнулась и повернулась к подруге.
Джорджия обладала потрясающим качеством – она никому не завидовала, хотя сама никогда не имела ничего нового и хорошего.
– Когда ты приехала? – спросила Лила, опуская лямки майки, чтобы еще сильнее загореть, пока солнце не исчезло.
– Минут пять назад.
– А где твоя мама? – спросила Кларисса, остановившись у двери в пансион. – Я хотела с ней поболтать.
– Она уехала, – покраснев, ответила Джорджия. – Она хотела остаться, но ей пора возвращаться, у нее много работы.
– Я надеюсь, Лила не на них едва не налетела, когда сюда сворачивала! – рассмеялась миссис Найт. – Какая у них машина?
– Кларисса, пожалуйста, ты можешь меня сдать! – крикнула Лила через подъездную дорожку и повернулась к Джорджии: – Нэнси прислала тебе сообщение?
– Да. Нэнси вернется позже. Она сказала, чтобы мы не выбирали кровати, пока она не приедет.
– Ну уж нет!
– Я знаю.
– Ты проверила лист расселения?
– Пока нет, я дожидалась тебя. Но Булочка обещала.
– Я знаю. Ты только представь, что будет, если она передумает? Во всем доме есть только одна комната на три человека, и семестр будет испорчен, если мы не будем жить вместе.
– Но мы единственное трио во всем доме. Комната наша, она всегда была нашей.
– Девочки? Вы идете? – крикнула Кларисса.
Лила театрально вздохнула.
– Прекрати, – сказала Джорджия. – Она не такая уж плохая.
– Почему ты так с ней носишься?
– Вовсе я не ношусь, просто я не испытываю к ней такой же ненависти, как ты. – Грин собрала волосы в пучок.
– Я нормально к ней отношусь. Она хорошая.
– Просто не твоя мама.
Лила ощетинилась. Обычно подруга не заходила на эту территорию. Здесь ее не ждали. В точности как сама Лила не спрашивала про работу матери Джорджии и не комментировала ее поношенную форму.
– Верно. Не моя.
– Ты знаешь, что она беременна?
– Что?
– Сто процентов. Вот почему он купил тебе машину. Подожди пару месяцев и увидишь.
Джорджия выпрямилась в машине и вылезла через борт.
– Позвольте мне помочь, Кларисса, вам не следует таскать то, что она накидала в свои сумки.
Лила склонила голову набок и посмотрела в небо. Дерьмо! Джорджия, конечно, права. Вот почему мачеха капризничала по дороге сюда и почему отец так крепко ее обнимал, когда прощался вчера. Конечно, дерьмо собачье! Еще один. Они уже нашинковали парочку, и теперь детки повсюду суют свои липкие руки, и в доме пахнет раздавленными фруктами. Зачем им еще один? Отцу уже почти пятьдесят. Неужели он не будет чувствовать себя неловко, когда ему придется отвозить их в школу, сверкая лысиной и щеголяя морщинами, когда другие отцы будут молодыми и спортивными? Девушка вытащила самый большой чемодан с заднего сиденья, куда запихнула его, когда складывала вещи в машину. Теперь ей придется самой тащить его по лестнице, Кларисса не может ей помочь.
Когда Лила поступила в «Фэрбридж-Холл» шесть лет назад, они устроили настоящий праздник. Она, ее отец и мать. Заселились в отель накануне вечером и отметили начало ее школьной жизни. Строили планы: что будут делать, когда она в первый раз приедет домой на выходные. В то утро мать высушила волосы Лилы феном и в первый раз позволила воспользоваться косметикой. Отец затащил все вещи по лестнице в спальню, а мама помогла ее украсить, прикрепляя на стену плакаты и странички из журналов, которые они заранее вырезали. Все считали, что ее мама клевая, потому что она оставила им коробку «Харибо»[3] и «Фреддо»[4], а когда уронила сумку, громко выругалась. Позже, когда Лила лежала в кровати и пыталась заснуть на непривычном матрасе, она засунула руку под подушку и обнаружила там мамину косметику.
И с этими мыслями и чувствами – плохими чувствами – она стала теперь подниматься по лестнице, ощущая знакомое жжение в горле. Но это все потом.
* * *
– Ты хочешь подняться через главный вход или по задней лестнице? – спросила Лила, оглядывая груду вещей, лежавшую на ковре в вестибюле. – Я боюсь, чемодан может застрять на задней лестнице. Почему здесь нет лифта?
Джорджия не ответила.
– Что? Что не так?
– Тебе нужно подойти и посмотреть, – негромко сказала Грин. Теперь она стояла, опустив глаза. – Размещение.
– Что происходит?
Подруга выглядела так, словно собиралась сообщить о том, что кто-то умер, и паника начала закипать внутри Найт. Конечно же, это не то, о чем она подумала? Разве такое возможно? Они же все организовали, и им практически обещали!
– Спальня на троих? – тихо спросила Лила. – Проклятье, ты шутишь?
На доске для объявлений осталось полно булавок и дырок от них. На следующей неделе она будет заполнена записями о прослушиваниях, тренировках и матчах. Но сейчас она была пустой, если не считать огромного листа белой бумаги с распределением по спальням.
– Я изучала его, пока ты носила свои вещи, – мрачно сказала Джорджия.
Найт протянула руку и сорвала с доски лист вместе с булавками, которые посыпались на ковер.
– Лила? Что ты делаешь?
Та не ответила. Она смотрела на лист бумаги, держа его двумя руками, словно могла одним взглядом стереть шрифт «Ариал номер двенадцать», если прочитает его достаточное количество раз.
– Дай посмотреть, – сказала Грин и вырвала лист из рук подруги.
Та взвизгнула.
– Проклятье, Джорджия, ты порезала меня бумагой!
Лила подняла руку. Между ее большим и указательным пальцами появилась почти невидимая ранка, которая постепенно заполнялась кровью.
– Извини, – сказала Джорджия. – Несчастный случай.
Найт поднесла руку к губам, слизнула кровь, и ее слегка затошнило.
– Это ошибка, – сказала она. – Вот и все. Просто ошибка.
– А наши имена есть на дверях? Нужно подняться и посмотреть.
Лила помчалась вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки и чувствуя, как сердце отчаянно колотится у нее в груди. Она пробежала по коридору третьего этажа и остановилась перед дверью спальни номер три, которая раньше принадлежала им. Сзади раздавалось тяжелое дыхание догонявшей Джорджии. Они вместе смотрели на имена в маленьких металлических рамках, прикрепленных к двери.
– Это не ошибка, – прошептала Лила.
– Нэнси кого-нибудь убьет, – задыхаясь, сказала Джорджия. – Дерьмо, как такое могло произойти?!
* * *
Нэнси Грейдон неизменно приезжала последней – так бывало в каждом семестре. Она ненавидела «суечение», которое возникало после того, как все начинали распаковывать свои вещи, бегать кругами и обсуждать прошедшие каникулы. Лила и Джорджия наблюдали в широкие окна со стороны фасада пансиона, как подъезжает черный минивэн. Найт подтянула колени к груди и дергала за ниточки, торчавшие из брючин спортивного костюма. В коридоре было холодно, гуляли сквозняки, но они не знали, куда еще пойти. В общем зале собрались хихикающие и болтающие девушки, а заходить в одну из комнат подруги не собирались. Их сумки – дорожные кофры и пакеты Лилы и один аккуратный чемодан Джорджии – остались в коридоре возле их спальни. Точнее, у чужой спальни.
– Она уже здесь, – сделала бесполезное замечание Грин.
Нэнси вышла из минивэна, еще более худая в обтягивающих джинсах, джемпере «Ральф Лорен» с вырезом в виде буквы V и балетках, и небрежно выдала чаевые водителю.
– Где ее вещи? – спросила Лила.
– Она их отправила раньше, – сказала Джорджия, в голосе которой отчетливо прозвучало восхищение. – Что мы ей скажем?
– Я не знаю, – честно ответила подруга.
Уже не в первый раз Лила подумала, как это странно – бояться своей подруги. Она не знала ни одного человека, который мог заставить ее нервничать и чувствовать себя виноватой, как это умела делать Нэнси. Прежде Лила никогда не встречала таких людей.
– Почему вы здесь сидите? – спросила Грейдон, как только вошла. – Давайте поднимемся. Все мои вещи уже в нашей комнате?
Лила посмотрела на Джорджию, рассчитывая, что говорить будет она, но та молчала.
– Привет! – сказала Нэнси, стоя над ними. – Что происходит?
Грин явно не собиралась вставать.
– Спальни, – тихо сказала Найт. – Мы не получили комнату на троих.
Грейдон слегка приподняла брови и склонила голову набок.
– Что?
– Туда поселили только Лилу. Вместе с Хейди Барт и Дженни Макгакин.
Лила с Джорджией уставились в лицо Нэнси, которая осмысливала новую информацию. Что дальше? С этой девушкой никогда не знаешь, рассмеется она или начнет кричать. Или драться.
– Это, – спокойно сказала Нэнси, – неприемлемо.
Теперь
Нэнси
Нэнси пыталась настроиться, чтобы не слышать дыхания Бретта. Она знала, что он не специально дышит громко, но все равно не могла справиться с раздражением. Бретт безупречен, напомнила она себе. Он молод и красив, остроумен и великолепен, и подруги умрут от зависти, когда его увидят. В этом состояло его главное достоинство. Так что громкое дыхание – не такой уж и страшный недостаток.
– Мы можем включить радио? – спросила она, наклонившись вперед, чтобы привлечь внимание водителя.
Возможно, Бретт подхватил какой-то вирус во время перелета. Грейдон подумала о том, чтобы достать из сумочки дезинфицирующее средство и обработать руки, но такое поведение не вписывалось в образ, который она для него создала. Бретт считал ее безбашенной. Приятный контраст со слишком нервной женщиной, с которой он встречался в Бостоне. Подружки изрядно повеселятся, когда узнают, что кто-то может подумать, будто она способна расслабиться. Но в Штатах нет необходимости требовать, чтобы за ней заехали домой перед тем, как отправиться на свидание, – это делало ее беспечной и очень ей нравилось. Прежде она так себя не вела.
Ее часто дразнили, когда она училась в школе и в университете, – за то, что она слишком организованная, что у нее ОКР[5]. Ей действительно нравилось приходить вовремя и завершать любые задания по расписанию. И она так и не поняла, почему это качество вызывало у всех смех и какое отношение оно имеет к расстройству нервной системы. Учителя снисходительно улыбались, когда Нэнси слишком рано сдавала домашние задания, и, почти как все остальные, смеялись, когда Лила неизменно опаздывала.
– Значит, Лондон, – сказал Бретт, глядя на пролетающую в окне дорогу. – Не могу поверить, что я действительно здесь нахожусь.
Нэнси накрыла его руку ладонью, пытаясь найти нечто привлекательное в его восхищении пригородами Западного Лондона.
– Это пригород. И здесь ужасно.
– А мне нравится, – просто ответил спутник и вновь прислонил свой идеальный лоб к стеклу.
Они опоздают. Ну не в буквальном смысле – приглашение на восемь предполагало появление в восемь тридцать. Но они не будут точными. Им не удалось найти машину, которую Грейдон забронировала, чтобы сразу выехать из аэропорта. Бретт прохаживался по парковке, пытаясь отыскать имя Нэнси на табличке, бодро таская за собой все, что ему могло потребоваться для путешествия – выходные с Джорджией, а потом неделя в Париже, – в маленьком рюкзаке. Нэнси прикусила губу, чтобы не закричать. Она вела себя почти безупречно все то время, что они провели вместе, но чувствовала, как в ней растет протест и как она уже готова взорваться – неизменное спокойствие спутника бесило ее.
Впрочем, она знала, что проблема не в такси. Ее тревожила предстоящая встреча Бретта с подругами. Он расспрашивал о них в самолете, хотя она надела маску для глаз, вставила беруши и намазала кремом руки – с тем же успехом можно было повесить табличку «Не беспокоить». Ее также волновало, что он мог предложить ей вступить в клуб «В миле над землей»[6], чего ей категорически не хотелось делать. Бретт был молод и никогда не покидал Америки. Он даже почти не летал на самолете. И дурацкая идея вполне могла привлечь его. Но он удивил ее, когда не стал поднимать эту тему. Зато умудрился задать правильный вопрос: «Ты нервничаешь из-за встречи с подругами?» Нэнси ответила: «Да», и ее удивило удовольствие, которое она получила, сказав правду. Ну, во всяком случае, часть правды.
Однако потом Бретт все испортил.
– Тебя беспокоит, что они начнут рассказывать жуткие истории о школе? – Он улыбался, демонстрируя два ряда идеальных зубов – работа американских дантистов.
У Грейдон сжалось все внутри, и она коротко рассмеялась, надеясь, что он не поймет, как близко подошел к правде. Все хорошо, снова и снова повторяла она себе во время полета. Прошло двенадцать лет. И нет никаких причин для того, чтобы правда вышла наружу.
Нэнси открыла рот, чтобы попытаться что-то объяснить, но, как это случалось всякий раз, когда она начинала рассказывать о своей дружбе с Лилой и Джорджией, ей не удалось произнести ни слова.
– Нас связывали очень необычные отношения, – только и сумела выговорить она – и слова закончились.
– Я понял, – ответил Бретт. – Вы учились в школе-интернате. И вместе выросли. Такие вещи обычно связывают на всю жизнь.
Тут Нэнси едва не рассмеялась. Так близко к правде и все же – как далеко!
Чушь, которую передавали по радио, была приятно универсальной. Будь это такси от ее квартиры до офиса в Бостоне или из аэропорта до дома Джорджии в Ноттинг-Хилле, в эфире неизменно возникала чрезмерно веселая парочка, которая несла какую-то ерунду, и их беседу оживляла старая поп-музыка. Бретт провел рукой по бедру Нэнси.
– Детка?
– Да?
– Ты как, нормально?
Неужели она могла дать ему честный ответ на такой вопрос на заднем сиденье машины, которую вел совершенно незнакомый человек? Но даже если забыть о водителе, правдивый ответ на вопрос Бретта представлялся маловероятным. Он был не из тех, с кем можно вести настоящий разговор. Ему нравились незначительные и легко решаемые проблемы. Нэнси всегда заранее заботилась о том, чтобы ей требовалось заменить электрическую лампочку, рассказать о второстепенной дилемме на работе или создать искусственный кризис в отношениях раз в две недели, чтобы он не оставался без дела.
Она словно оставляла для него дорожку из хлебных крошек, по которой он шел, и ему казалось, будто с каждым разом расстояние между ними сокращается. Она старалась казаться уязвимой настолько, чтобы поддерживать у него интерес к себе, одновременно оставаясь вызовом, не дающим ему заскучать.
Функция Бретта состояла в том, чтобы являться приятным отвлечением, а также в исцелении ее от неудобного стремления к физиологии секса. Мастурбация, к которой Грейдон относилась почти как к науке, оставалась неутешительно неудовлетворительной. Что-то внутри, что-то отбившееся от основной части души, нуждалось в коже и прикосновениях другого человека. Таким и стал Бретт. Ей нравилось его успокаивающе плотное тело, к тому же он был достаточно красив, чтобы его не отпугивало богатство Нэнси. У него имелись собственные друзья, и он редко жаловался, что она допоздна задерживается на работе. Если коротко, идеальный сожитель, но не более того. Нэнси планировала избавиться от этого мужчины через шесть месяцев, следуя своей обычной схеме, но тут получила по электронной почте письмо от Джорджии.
Она читала в постели. Бретт доставил ей удовольствие ртом, что искренне любил делать, а потом заснул рядом. Она вытащила телефон из-под подушки, чтобы проверить его в последний раз, и обнаружила сообщение. Без темы. Всего несколько слов – просьба вернуться домой.
Нэнси не знала, что именно в письме убедило ее поехать. Не в ее правилах было мчаться через половину мира, получив одно-единственное сообщение по электронной почте. К тому же Джорджия любила из всего устраивать драму. Она постоянно выдумывала разные истории, когда они учились в школе, воображала подростковые беременности у одноклассниц и лесбийские увлечения учительниц.