– Бабуль, это значит никакого сыра или мороженого. Я всегда буду поддерживать руками и ногами то, что производят коровы, если только врач не скажет, что молочка меня убьет.
– Я лишь говорю, что она может быть причиной, по которой ты чувствуешь постоянную усталость. – Она показывает на меня ложкой.
– Нет, уверена, это потому, что я работаю на двух работах и учусь на очном, – сухо отвечаю я.
– Если она прекратит есть молочку, то наконец перестанет быть мелкой сучкой? – спрашивает Рэй, неспешным шагом заходя в кухню. На нем те же треники, что и обычно. Ткань на мошонке настолько истончилась, что, клянусь, сквозь нее просвечивает розовая кожа.
К горлу подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь, прежде чем он успевает окончательно испортить мне аппетит.
– Рэй, не начинай, – недовольно одергивает бабуля. – Детка, передашь мне дуршлаг?
Отчим пихает меня, когда я прохожу мимо:
– Она с тобой разговаривает.
– Само собой. Она ведь знает, что говорить с тобой – все равно что общаться с диваном. Тот же результат.
Я ставлю стакан с водой перед бабушкой и спешу к раковине, чтобы достать дуршлаг. Бабуля сливает соус в миску, пока я занимаюсь лапшой.
Рэй тем временем прислоняется к холодильнику и, словно ленивая жаба, наблюдает, как мы суетимся на кухне.
Ненавижу этого человека всем сердцем. С того момента, как мать привела его домой, чтобы познакомить нас, когда мне было восемь, я поняла, что попала в беду. Я так и сказала маме, но она никогда не прислушивалась к дочери. И, как оказалось, не умела быть рядом. Мама сбежала с другим мерзавцем, когда мне было шестнадцать, и с тех пор я ее не видела. Она звонит несколько раз в год, чтобы «отметиться», но, подозреваю, она не планирует возвращаться в Бостон.
Я даже не знаю, где она сейчас живет. Но точно знаю, что у Рэя нет причин жить тут. Он не мой отец: этот титул закреплен за куском дерьма, который бросил маму после того, как она залетела, и он точно не часть семьи. Думаю, единственная причина, по которой бабушка держит его здесь, в том, что он платит треть ренты. И, полагаю, спит она с ним по той же причине. Потому что это удобно.
Но, боже, он такой никчемный! Думаю, даже черви воротили бы от него носы. Если бы у червей, конечно, были носы.
Только когда стол полностью накрыт и паста готова к подаче, Рэй садится.
– Где хлеб? – требовательно спрашивает он.
Бабуля вскакивает со стула.
– Черт. Он в духовке.
– Я сделаю, – говорю я ей. – Сиди на месте.
Хотя бездумные замечания бабули могут ранить, эта женщина все же воспитывала меня, одевала и кормила, тогда как Рэй сидел на своей жирной заднице, курил травку и дрочил во время спортивных передач по телику.
Я бросаю взгляд на его спину и впервые замечаю заткнутый за пояс штанов белый конверт. Может, это счета? Последний раз, когда он прятал их от нас, потому что просмотрел дюжину платных порнофильмов, у нас образовалась задолженность за три месяца. Наш бюджет не страдает, только если нет неожиданных сюрпризов вроде этого.
Я вынимаю булочки из духовки, складываю их в корзинку и несу к столу. Затем нагибаюсь и достаю конверт из штанов Рэя.
– Что это? – требовательно спрашиваю я, помахивая им в воздухе. – Счет?
– Это ведь не те грязные шоу, Рэй? – уголки тонких губ бабушки опускаются.
Он краснеет.
– Конечно, нет. Я же сказал, что не смотрю их больше. – Рэй склоняется на стуле, чтобы льстиво улыбнуться мне. – Это для тебя. – Он вырывает конверт из моих рук и проводит им под носом. – Как по мне, пахнет злобной сукой.
Алый цвет края заставляет сердце биться быстрее. Я делаю выпад в сторону конверта, но Рэй высоко поднимает руку, заставляя меня сжаться. Боже, ненавижу его.
– Отдай ей письмо, – приказывает бабушка. – Еда стынет.
– Я просто пошутил, – говорит он, кладя письмо рядом с моей тарелкой.
Мой взгляд застывает на алом щите в верхнем левом углу.
– Открой его, – настаивает бабуля.
В ее голосе чувствуется нетерпение. Она может насмехаться надо мной по поводу моего никчемного образования и нелепых мечтаний, но, думаю, глубоко внутри она чертовски взволнована. По крайней мере, она может использовать эту новость, чтобы взять верх над другими дамами в ее парикмахерской, чьи внучки заводят детей, вместо того чтобы поступать в Гарвард.
Вот только… конверт очень тонкий. Все мои письма о приеме в колледж приходили в гигантских конвертах, полных симпатичных брошюр и каталогов.
– Она напугана тем, что, возможно, не поступила. – Слова Рэя наполнены одновременно презрением и ликованием.
Я хватаю письмо и открываю его ножом отчима. Оттуда выпадает один-единственный листок. В нем несколько абзацев, ни один из которых я не читаю полностью, просматривая письмо в поисках самых важных слов.
«Поздравляем вас с поступлением в Юридическую школу Гарварда! Надеюсь, вы присоединитесь к нам в Кембридже как ученица…
– Ну? – подталкивает бабуля.
Самая широкая улыбка в истории человечества расплывается по моему лицу. Голод, усталость, раздражение от присутствия Рэя – все отходит на второй план.
– Я… поступила! – пищу я и, повторяя эти слова, перехожу на крик: – Я поступила! О боже, поступила!
Я машу письмом в воздухе и ношусь по кухне в диком танце. Обычно я не позволяю себе расслабиться перед Рэем, но прямо сейчас этот ублюдок даже не существует для меня. Восторг и облегчение накрывают меня волной, настолько сильной, что я не могу устоять на ногах, падаю на плечи бабушки и крепко ее обнимаю.
– Полагаю, теперь ты станешь ужасно высокомерной, – ворчит она, но мне все равно.
– Не-а, это не делает ее особенной, – протягивает Рэй. – У нее две дырки, как и у любой другой сучки. Три, если считать рот.
Я жду, что бабушка защитит меня, но, очевидно, сейчас ревность одерживает в ней победу над гордостью, и она смеется в ответ на это отвратительное замечание. Вот так просто заканчивается мой праздник с этими людьми. Жду не дождусь, когда уберусь из дома.
И все же прямо сейчас ничто не может повлиять на мое счастье. Я кручусь на каблуках и вальсирую по коридору, направляясь к телефону, чтобы сообщить девчонкам.
– Как насчет ужина? – кричит вслед бабушка.
Я игнорирую ее и иду дальше. В своей спальне бросаюсь на кровать и пишу подругам:
Я поступила.
Хоуп опережает Карин на миллисекунду.
О БОЖЕ! Поздравляю!!!
Карин отвечает: ФОТКУ! ФОТКУ! ФОТКУ!
Я делаю фото письма и отсылаю его. Пока жду их ответа, возвращаюсь на кухню, накладываю в тарелку пасту, запихиваю в рот пирожок и бегу обратно в спальню. Бабушка и Рэй говорят что-то, но я их не слышу. Меня переполняет радость.
Когда возвращаюсь, нахожу в телефоне дюжину сообщений.
Хоуп: <3
Карин: ЛЮБЛЮ! ЛЮБЛЮ! ЛЮБЛЮ! ТЫ потрясающая!
Хоуп: Я так тобой горжусь. ТЫ станешь лучшим юристом В МИРЕ. Прошу, скажи, что будешь представлять меня, когда меня вызовут в суд.
Карин: ЭТО ЛУЧШАЯ НОВОСТЬ!
Хоуп: Когда мы сможем выбраться в город? Отказы не принимаются.
Я жую свою булочку, набирая ответы.
Я: А) У вас обеих теперь есть пожизненная бесплатная юридическая помощь.
Б) Давайте отпразднуем завтра. Я обещаю заказать достаточно, чтобы опустошить ваши кредитки.
Хоуп: Не может быть! Резервирую места в «Сантино».
Карин: Там нужно резервировать стол?!
Хоуп: Понятия не имею. Просто так говорят. Но мы можем снова поехать в «Мэлоун», если хочешь праздничного секса.
Я: У меня все еще остался номер того парня с прошлой субботы. Как насчет тебя? Твой огород вскопали прошлой ночью?
Они ходили без меня на вечеринку к Бо Максвеллу. Интересно, был ли там Такер? Если да, то кто был в его машине на этот раз? Мысль о его больших мозолистых руках на груди другой девушки заставляет меня стиснуть зубы от зависти, но я не имею права ревновать. В конце концов, я заблокировала его номер и недвусмысленно дала понять, что не хочу идти с ним на свидание.
Так почему тогда ты разблокировала его номер?
Насмешливый голос в моей голове заставляет меня закусить губу. Ладно, допустим, я разблокировала его номер. Но не потому, что хотела пойти с ним на свидание или что-то вроде, – просто подумала, что это может быть удобно в случае… в чрезвычайном случае.
Боже, как жалко это звучит.
Мой телефон разрывается, отвлекая меня от мыслей.
Карин: Нет, я была ангелом.
Хоуп: Лгунья! Боже, какая же ты лгунья. Когда она спустилась вниз, копна волос у нее на голове была больше, чем у Шер. Пошли ей фото своей груди. Прямо сейчас, или это сделаю я.
Карин: Ладно. Ненавижу тебя!
Иногда мне хочется жить с ними. Я возвращаюсь к пасте и жду фото от Карин. Когда картинка приходит, я едва не давлюсь макарониной.
Я: Ты что, целовалась с молодым волком?
Карин: Нет. С Брэдом Алленом.
Я шарю в базе данных своей памяти и вспоминаю парня ростом шесть футов четыре дюйма с круглым милым лицом.
Я: Нападающий форвард? Он похож на херувима!
Карин: Ага. Оказывается, он зациклен на засосах. Хорошо, что сейчас холодно, потому что топик после такого не наденешь.
Я: Кроме того что он пытался напиться крови из твоих сисек, тебе понравилось?
Карин: Было неплохо. Он знает, как пользоваться своим инструментом.
Я: Ха-ха! Моя теория про спортсменов подтверждается!
Хоуп: Судя по Такеру и Брэду Аллену, похоже, что гипотеза Би верна.
Карин: Вы обе знаете, что научные методы работают совсем не так, правда?
Я: Ага, но нам все равно.
Хоуп: Значит ли это, что ты повторишь с Такером?
Я: Сомневаюсь. Он хорош, но где мне взять время?
Мы переписываемся еще несколько минут, но мой всплеск адреналина уже на исходе. Я ставлю наполовину опустошенную тарелку на прикроватную тумбу и прижимаю к груди письмо из Гарварда. Это все происходит на самом деле. Все то хорошее, ради чего я так усердно трудилось, сбывается. Теперь ничто меня не остановит.
Я засыпаю с широкой, счастливой улыбкой на лице.
***
«В другой раз, курочки», – пишу я девчонкам на следующее утро после того, как Хоуп спрашивает, не пообедаю ли я с ними.
Хоуп: Ох, ну почему?
Я: Профессор Фромм пригласила меня посетить кампус, так что я прогуливаю свой последний урок и возвращаюсь в Бостон. И, к вашему сведению, я слишком хороша для вас.
Хоуп: Целую! Напиши, как все прошло. Жду не дождусь следующего года, когда мы все будем студентами в Бостоне!!!
Карин на уроке, но я знаю, что получу от нее сообщение, как только он закончится.
Я сажусь на красную ветку, ведущую к Гарвардской площади. Готова поклясться, даже станция метро тут пахнет лучше, чем все остальные остановки на линии, где воняет мусором, застарелой мочой и бомжами. Капмус прекрасен. Хочется широко раскинуть руки и закружиться в нелепом танце от счастья.
Согласно моей карте, около восемнадцати зданий, составляющих юридическую школу, находится на другой стороне кампуса. Нет причин для спешки, так что я пользуюсь моментом и неспешно иду, восхищаясь массивными кирпичными зданиями, деревьями, которые все еще не сбросили последнюю листву, и акрами кое-где еще зеленой травы. Это словно Брайар на стероидах. Даже студенты тут кажутся умнее, обеспеченнее и ходят с важным видом.
Большинство из них носит то, что я называю «униформой богатых девочек»: мокасины от Sperry, джинсы Rag & Bone и толстовки от Joie – те, что выглядят так, будто их достали со дна помойного бака, но на самом деле стоят пару сотен баксов. Я знаю это лишь благодаря гардеробу Хоуп.
Но то, что моя черная юбка и белый топ куплены в дисконте, не значит, что я не вписываюсь в это общество. Может, у меня и не так много денег, как у других, но я бы поставила свои мозги против мозгов любого здешнего студента.
Открываю настежь двери в «Эверетт», здание, где расположен офис профессора Фромм. На стойке регистрации представляюсь. Мне дают журнал, в который нужно вписать свое имя, а затем приглашают присесть.
Я жду не больше минуты, как из бокового коридора, который я не заметила при входе, появляется молодой человек в бело-голубой клетчатой рубашке и темно-синем галстуке.
– Здравствуйте. Я – Кейл Делакруа, – он протягивает руку.
Я автоматически пожимаю ее, не понимая, зачем он тут, и в то же время задаваясь вопросом, кому может прийти в голову назвать своего ребенка Кейл.
– Сабрина Джеймс.
– Отлично. Добро пожаловать в Центр юридической помощи. Вот бланк заявления. Если будет нужна помощь, свистни.
Он сует мне планшет с листом бумаги. Я просматриваю документ, не вполне понимая, зачем нужно заполнять бланк, чтобы увидеть профессора Фромм. Выдергиваю ручку из зажима и вписываю свое имя, но вдруг замираю. Не люблю выглядеть глупо, но сейчас понимаю, что лучше спросить, какого черта тут творится.
– Это юридическая помощь? Послушайте, я не…
Он перебивает меня:
– Не беспокойтесь, для этого и нужна юридическая помощь. Для малоимущих. – От последнего слова буквально веет снисхождением.
Волосы на голове встают дыбом.
– Я знаю, но…
– Вы не читаете по-английски? Hablo español? – Он вырывает планшет у меня из рук, переворачивает листок и сует обратно. Теперь форма написана на испанском.
– Я говорю по-английски, – рычу я сквозь стиснутые зубы.
– О, ладно. Я могу заполнить вашу форму, если вы не можете читать или писать. Тут много людей с такого рода проблемой. Это домашние проблемы? С владельцем дома или с жильцом? Мы не занимаемся гражданскими правонарушениями. – Он снова одаривает меня высокомерной улыбкой.
– Я студентка, – говорю я ему. – То есть буду студенткой.
С минуту мы смотрим друг на друга, пока он пытается переварить мои слова. Когда он наконец понимает, этот смертельно-бледный парень становится еще бледнее.
– Вы студентка? Боже, я думал…
Я знаю, что он думал. Он взглянул на мое потертое пальто и сразу же причислил меня к малоимущим, нуждающимся в бесплатной юридической помощи. И самое унизительное в этом, что он не ошибся. Если бы мне понадобился адвокат, я бы не смогла заплатить за него.
– Какие-то проблемы? – вмешивается новый голос. Позади Кейла появляется женщина-жираф со сцепленными за спиной руками.
– Нет, никаких проблем, профессор Стейн, – Кейл натянуто мне улыбается, но в его глазах читается предупреждение: не стоит меня подставлять.
Я скалюсь ему в ответ.
– Дейл решил, что я ваша клиентка, но мне назначена встреча с профессором Фроммом.
Женщина изучающе смотрит на меня, быстро оценивая ситуацию. Забирая у меня из рук планшет, она кивает в сторону лестницы.
– Второй этаж, первая дверь слева. – Она передает планшет Кейлу.
– Меня зовут Кейл, – шипит он, напряженно удаляясь прочь.
Профессор качает головой.
– Новые студенты, – говорит она в неубедительной попытке извиниться, прежде чем отправиться в противоположном направлении.
Когда Кейл исчезает в конце коридора, я слышу приветствующий его высокий голос.
– Боже, это было так смешно. Ты правда принял эту девушку за испаноговорящую эмигрантку?
Я должна идти дальше, но мои ноги будто приросли к полу. Девушка на ресепшене с сотраданием смотрит на меня.
– Ты видел, во что она одета? – доносятся из коридора протесты Кейла. – Эту одежду не приняли бы даже на благотворительном сборе в пользу жертв домашнего насилия, который мы проводим каждый год.
Появляется новый голос.
– Над чем смеетесь, парни?
– Кейл принял студентку, пришедшую к профессору Фромму, за бомжа.
С горящими от стыда щеками я встречаюсь взглядом с девушкой на ресепшене.
– Вам стоит сделать что-нибудь с этой акустикой.
Она пожимает плечами.
– Если думаете, что это – худшее из того, что я слышу здесь каждый день, вас ждет большой сюрприз.
О, это утешает. Мысль о том, чтобы задержаться тут, уже не так привлекательна, так что я бегу, перескакивая сразу через две ступеньки. Дверь к профессору Фромм располагается в конце лестницы. Профессор разговаривает по телефону, но сразу же замечает меня.