– Баста! – воскликнул я. – Отличное имя!
– Идет! Пусть будет Баста!
Повернувшись назад, дед спросил:
– Ну что, Баста, ты доволен новым именем?
– Гав!
– Ему вроде нравится! – сказал я. – Зеленый, можно ехать.
– Красивое имя, – согласился дед и тронулся с места. – По крайней мере для собаки. Оригинальное. Изысканное. Классное, это уж точно. Гораздо лучше, чем, например, “Финиш” или “Абзац”. Ты понимаешь собак, это чувствуется.
Приехав к нему домой, мы первым делом вытащили из багажника пакеты с кормом и разложили по шкафам.
– Мы славно потрудились, – заявил Наполеон, – и у меня кое-что для тебя есть.
Он выдвинул ящик и достал туго набитый полотняный мешочек.
– Не волнуйся, это не собачий корм. Открой.
В его глазах горели хитрые огоньки.
Шарики. Сотни шариков. Старые шарики – керамические, стеклянные, агатовые, маленькие и побольше… Все детство Наполеона.
– Начал собирать еще подростком, – сказал он. – Выигрыш за несколько лет. Ты найдешь им лучшее применение, чем я. Мне, знаешь, и играть-то не с кем. Обычно дарят коллекцию марок, но меня марки всегда раздражали. Поначалу у меня их скопилась целая куча – от писем. Честно говоря, я никогда особо не напрягался с писаниной.
У меня подкашивались ноги, бешено колотилось сердце, а челюсти свело так, что не разомкнуть.
– Только не вздумай реветь! – бросил он.
Глава 4
Так Баста вошел в нашу семью и на следующий день был представлен моим папе и маме. Пес оказался уживчивым, с мягким и легким характером, радовался любому пустяку. Отец поинтересовался только:
– Какой он породы?
– Пес, – ответил Наполеон, – просто пес. Не знаю почему, но я был уверен, что ты задашь именно этот вопрос.
– Не злись, – проворчал отец. – Мне же хочется знать. Говорят же: “Это пудель, это лабрадор, а это…”
– Ничего подобного! Мы говорим: “Это собака”. Помесь собаки с собакой. Баста!
– Ладно-ладно. Ну что ты кипятишься из-за обычного вопроса?
– Я не кипячусь. Баста – это его имя. Ну да, это меня бесит. Бесит твоя мания вечно все раскладывать по полочкам. Когда ты был еще совсем маленьким, то и тогда уже норовил разложить все по полочкам. Помнишь свои марки? Тебе всегда нравилось раскладывать людей – и собак тоже – по ячейкам. Вот так, чтобы им уже не пошевелиться, как в…
Отец пожал плечами и спросил:
– Ты не мог бы мне все же сказать, почему именно собака. Теперь, когда…
– Когда что?
– Когда ничего.
Наполеон, подчеркивая каждое слово бурными жестами, объяснил, что всегда мечтал завести собаку. В детстве они жили в совсем крошечной квартирке рядом с Бельвилем, а потом, ему, боксеру, бессмысленно было даже думать о собаке. Разве собаке, даже такой покладистой и симпатичной, как Баста, может понравиться бродячая жизнь боксера?
– К тому же у твоей матери была аллергия на собачью шерсть. Кругом сплошное везение! Но теперь я твердо намерен заботиться о нем до самого конца.
Отец удивленно поднял бровь.
– До его конца, – уточнил Наполеон, пожав плечами.
Мама достала альбом для набросков и вооружилась карандашами. Баста словно понял ее и повернул голову, продемонстрировав гордый благородный профиль. Он был создан для того, чтобы мама запечатлела его на одном из своих рисунков.
Мне нравилось смотреть, как она работает. Она рисовала все, что ее окружало, полностью поглощенная предметом изображения, и мир вокруг исчезал. Она начала говорить только в шесть лет и с тех пор, как мне казалось, не слишком доверяла словам. Она их экономила, как будто запас мог в любой момент иссякнуть, но все то, что не высказывала, она рисовала. Три карандашных штриха – и модель оживала на бумаге. Она мигом замечала искорку во взгляде, схватывала какой-нибудь жест, вроде бы незначительный, но о многом говоривший. Ящики были заполнены сотнями моментальных зарисовок с натуры; переплетенные в альбом, они порой превращались в не очень связные поэтичные истории. Она часто ходила их читать и показывать в библиотеки и школы.
Отец со всех сторон осмотрел пса и, заглянув в энциклопедию, сделал вывод, что в нем есть что-то от фокстерьера, гончей, спаниеля и даже немного от мальтийской болонки. Словом, не собака, а пазл. Надо сказать, его длинный хвост калачиком не вписывался ни в одну классификацию. Казалось, его пришили к туловищу случайно.
– Послушай, – после двухминутного затишья заговорил Наполеон, повернувшись к отцу, – у меня к тебе одна просьба.
Он вытащил откуда-то охапку листков с машинописным текстом.
– Это мне прислал судья. Ты мне не прочтешь? Я бы сам это сделал, но забыл очки.
Отец забрал у него документ и пробежал глазами.
– Что там у нас… “Причина развода: желание начать новую жизнь”. Да, пап, ты о себе высокого мнения!
Наполеон горделиво улыбнулся, а Баста посмотрел на него с восхищением.
– В общих чертах здесь сказано, что все выразили согласие и никаких споров не было.
– Совершенно верно, – произнес Наполеон. – Все остались довольны, и вообще все прошло удачно.
– Для тебя – возможно, – заметил отец. – А вот для Жозефины… Я не уверен, что…
– Брось! Что ты в этом понимаешь? Ладно, давай читай остальное.
– Вроде все в порядке, всякие технические подробности касательно…
– Короче! – скомандовал Наполеон.
Отец пробежал последние строки.
– Знаешь, что судья приписал в конце карандашом? Смотри не упади! “Удачи!”
– Симпатяга он, этот судья, – сказал дед. – Я почувствовал, что между нами установился контакт. Я чуть было не пригласил его на кружечку пива.
Наполеон забрал бумаги из рук отца.
– Этот документ я вставлю в рамку и повешу в туалете. Чтобы отметить начало новой жизни.
Он сунул мне под нос бумажные листки:
– Смотри, Коко, это же как диплом! Мой первый диплом. Я повешу его рядом с Рокки.
Он улыбался. Его голубые глаза блестели, на лицо падала прядь густых волос безупречно белого цвета. Я восхищался его беззаботностью. Восхищался его юношеским взглядом в окружении мелких морщинок. Он всегда сжимал кулаки, даже когда для этого не было повода.
– Раз ты доволен, тем лучше, – сказал отец. – Я знаю, что ты не любишь, когда вмешиваются в твои дела, и что тебя не интересует мое мнение, но я считаю, что с матерью ты перегнул палку. Ну вот, я сказал и больше к этому возвращаться не стану.
– Ты абсолютно прав, – произнес Наполеон.
Глаза отца удовлетворенно заблестели, но тут Наполеон добавил:
– Ты вдвойне прав: я и правда не люблю, когда вмешиваются в мои дела, и твое мнение меня точно не интересует.
Наполеон повернулся ко мне и спросил:
– Cu vi ne taksas lin cimcerba? (Дурацкий разговор, тебе не кажется?)
Я только чуть заметно улыбнулся.
– Леонар, что он сказал? – спросил отец.
– Да так, ничего, – ответил я. – Он говорит, что с твоей стороны все-таки мило так о нем беспокоиться. И он тебе благодарен.
Улыбка, осветившая лицо отца, мгновенно наполнила меня мрачной и нежной грустью. Мать крепко обняла его за плечо.
– В конце концов, так оно и есть! – проворчал дед, пожав плечами.
* * *
На следующий день у меня появился новый знакомый – Александр Равчиик. С двумя “и”, сразу же уточнил он. Он дорожил этими двумя “и” так же, как я – шариками, подаренными Наполеоном и спрятанными у меня в ранце. Александр носил причудливый картуз из меха, кожи, бархата и даже перьев, который он почтительно, словно рыцарский шлем, водружал на вешалку в коридоре. Этот странный предмет меня завораживал.
Александр был застенчивым, грустным и необщительным: это отдаляло его от одноклассников, но немедленно вызвало во мне симпатию. Спустя всего пару часов после знакомства я с удивлением обнаружил, что считаю его своим лучшим другом. Может, я просто обрадовался тому, что нашел товарища, похожего на меня, того, с кем можно всем поделиться? А может, шарики Наполеона обладали какой-то магией? Загадка. Как бы то ни было, вера в собственную непобедимость вскружила мне голову, и я предложил Александру сыграть партию в шарики. Не сомневаясь, что сейчас приумножу полученные в дар сокровища, я выставил шарики Наполеона.
И увидел, как они один за другим исчезают в карманах моего нового друга. Надеясь отыграться, я снова и снова вытаскивал шарики из полотняного мешочка: должна ведь и мне выпасть удача. Но ничего не получалось, какой-то злой гений уводил в сторону мой шарик, и он в последний миг неизменно пролетал мимо цели.
Александр рассеянно, механически забирал свой выигрыш, даже не глядя на меня. Шарики издавали тихий стук, опускаясь на дно его кармана, раздувавшегося на глазах. Я говорил себе, что пора остановиться, что я все проиграю, но всякий раз моя рука словно помимо воли погружалась в мешочек и вытаскивала очередной шарик. Мой приятель отличался дьявольской ловкостью, а все его движения – точностью опытного снайпера.
Сначала ушли самые неказистые, потом – слишком блестящие, наконец – самые ценные шарики. В один день я потерял все свое богатство.
– Ну все, у меня больше ничего нет, – признался я.
Как ни странно, я совершенно не сердился на Александра. Ведь я же сам растратил то, чем так дорожил.
Сердце мое было так же пусто, как ранец, и по пути домой я едва сдерживался, чтобы не расплакаться. Что на меня нашло? Зачем мне понадобилось играть до последнего? А теперь слишком поздно.
Глава 5
На следующий день после трагедии с шариками дед заявил мне:
– Итак, Коко, я назначаю тебя моим адъютантом. Леонар Бонер – мой адъютант. Вот, теперь это официально.
– Жду ваших приказаний, мой император! – отчеканил я, как настоящий солдат, и вытянулся по стойке “смирно”.
– В атаку на перегоревшие лампочки! Чтобы яснее видеть будущее. Как думаешь, Коко?
– Это правильно.
Я держал табурет, на который он взобрался, чтобы выкрутить лампочку.
– Дедушка, ты точно отключил ток?
– Не волнуйся, Коко. И не зови меня дедушкой.
– Хорошо, дедушка. Я волнуюсь, потому что не хочу, чтобы с тобой случилось то же, что с Клокло[1].
– Бедняга Клокло! Когда я о нем думаю, мне так грустно! Стукнуло током… Ха-ха-ха…
Он так смеялся, что я с трудом удерживал табуретку.
– Довольно веселиться, подай-ка мне новую лампочку.
Из-под его пальцев посыпались искры. И наступила полная темнота.
– Уй-ё! Черт! – произнес он и потряс рукой, как будто хотел ее остудить. – Наверное, я что-то забыл. Но ведь я сам проводил электричество в этом доме. Не понимаю. Твоя бабушка, видимо, вызвала кого-то что-то поправить, он все тут перепутал – и вот вам, пожалуйста. От женщин ничего хорошего не жди.
Он мягко, пружинисто спрыгнул на пол. Достал откуда-то свечу и зажег.
– Да будет свет! – провозгласил он.
Басту вся эта ситуация чрезвычайно забавляла. Удобно усевшись и энергично виляя хвостом, он ожидал продолжения веселья.
– Скажи мне, Коко…
– Что?
– Тебе не кажется, что нам тут хорошо вдвоем? – спросил он, опускаясь на старый диван.
– Втроем! – поправил я и погладил Басту.
Он был прав. Мы походили на двух воришек-сообщников, в потемках забравшихся в дом. Двое воришек и их пес.
– Интересно, он хороший сторож? – задумчиво произнес Наполеон.
Как будто отвечая на его вопрос, Баста перевернулся на спину и подставил брюхо, чтобы его почесали.
– Сядь рядом, вот сюда, – велел дед, похлопав по дивану. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
Голос у него был ласковый, немного прерывистый. Сердце екнуло, мне вдруг послышалась в его тоне какая-то беззащитность. Все в комнате говорило об отсутствии Жозефины, и я был уверен, что Наполеон тоже ощущает эту пустоту.
– Друг мой Коко, – вздохнул он, – некоторые люди все еще здесь, хотя мы их уже не видим.
Несмотря ни на что, он был спокоен. Я обратил внимание на то, что его большие узловатые руки легко лежат на коленях как широкие мягкие листья. От свечи лился умиротворяющий свет.
– До чего же быстро тают свечки! – прошептал дед, потом, удивившись собственным словам, встрепенулся: – Пятнадцать минут меланхолии истекли, хватит философствовать. А теперь – кто кого!
Мы церемонно уселись друг против друга. Сцепили руки, ладонь к ладони. Мускулы напряглись. Наши руки клонились то вправо, то влево. На лицах появились зверские гримасы. Дед сделал вид, будто крепко стиснул зубы, будто ему тяжело и я вот-вот его одолею. Но в тот момент, когда моя победа была совсем близко, а его рука оказалась в сантиметре от стола, он начал посмеиваться, что-то насвистывать, рассматривать ногти другой руки – и легко изменил ситуацию. Моя рука описала дугу, как стрелка на циферблате, и легла на стол с другой стороны.
В этот миг кто-то постучал во входную дверь.
– Ты кого-то ждешь? – удивился я.
– Никого. Пойди открой. А я тем временем поправлю пробки. Не дадут ни минуты посидеть спокойно.
Их было двое, одинаково одетых, с одинаковыми чемоданчиками.
– Дома кроме тебя никого нет? – спросил первый.
Зажегся свет, и за моей спиной появился дед. К моему великому удивлению, он впустил их и пригласил сесть за стол. Я заметил, что его кулаки опять сжались.
– Ni amuziĝos, Bubo! Ili ne eltenos tri raŭndojn! Vidu kion ili ricevos! (Давай повеселимся, малыш! Они и трех раундов не продержатся! Сейчас получат!)
Посетители вынули из чемоданчиков буклеты-гармошки и каталоги. Лицо у деда стало сосредоточенным, в глазах зажглось любопытство. Особенно его заинтересовали картинки.
– Посмотрите, – сказал один из визитеров, – это рельсовый подъемник, рельс крепится вдоль перил лестницы, и с его помощью можно без усилий подниматься наверх. Что-то вроде маленького персонального лифта. Хит продаж.
– Неплохо. А это что?
– Слуховой аппарат для слабослышащих людей.
– Какой аппарат? – переспросил Наполеон, оттопырив ухо.
– Слуховой аппарат для…
– Лоховой аппарат? Вы это хотели сказать? Вообще-то лохов здесь нет. Только иногда забредают всякие зануды.
Посетители незаметно переглянулись и попытались изобразить улыбку.
– Ну а это что такое? – спросил дед, ткнув пальцем в другую картинку.
– Лупы для людей со слабым зрением.
– Интересно. Скажите еще: чтобы рассматривать мерзкие рожи, вроде тех, что сейчас тут появились. А это что за штуковина? Вроде как для ребенка. Ходунки.
– Последняя модель из титана и карбона. Дисковые тормоза. Для людей с ограниченными возможностями передвижения. Вы ведь думаете о будущем?
– Вы это точно подметили: только о нем и думаю.
Торговцы расплылись в довольной улыбке.
– Конечно, Коко, мы о нем думаем! Bubo, ĉu vi kredas, ke li iras ĉe sia amantino! (Сейчас увидишь, они у меня схлопочут!)
Запал гнева задымился, оставалось подождать, пока пороховая бочка взлетит на воздух. Терпеливо. Как ждешь фейерверка.
– Итак, поговорим о будущем! – заявил один из продавцов. – И поговорим серьезно.
– Я сам расскажу вам сейчас о будущем – вашем будущем, – произнес Наполеон, сложил руки на груди и, прищурившись, уставился на них. – Причем на полном серьезе.
Оба мужика посмотрели на меня. Они поняли, что влипли. Я пожал плечами, показывая, что ничем не могу им помочь.
– Поговорим о вашем ближайшем будущем, мелкие засранцы: для начала вы прекратите нас запугивать. Теперь о вашем чуть более отдаленном будущем: вы получите в рожу. А пока что объясните мне внятно, кому предназначается вся это хрень?
– Людям по… как бы это сказать… Людям немного пожилого возраста, вот!
– Вы хотите сказать: старикам, так? – спросил дед, приподнимая бровь. – Выражайтесь яснее.
– Ну да… действительно, таким… как вы говорите.
Наполеон стал механически выбивать ногой дробь.
– Потому что вы, вероятно, увидели старика в этом доме, так? А ты видишь, Коко?
– Нет, – ответил я, озираясь и делая вид, будто кого-то ищу. – Баста, например, еще совсем молодой.
– Гав!
Два хлюпика что-то бормотали заикаясь. Они не решались больше ничего сказать. Дед показался мне великаном, его фигура выросла почти до потолка. Он грохнул кулаком по столу, тот зашатался. Каталоги взмыли в воздух.
– Черт побери, покажите-ка мне старика в этой комнате? Он тут есть или его нет? Я задал вам простой вопрос! Даже такие примитивные существа, как вы, наверняка способны его понять. И даже ответить на него, если у вас есть инстинкт самосохранения.