Со всех сторон противный свист стрел, словно у аборигенов неиссякаемый запас, а метали стрелы не пара десятков туземцев, а целое войско.
– Ай, – и тут же что-то ругательное, по-кавказски, Александр повернулся. Солдат по фамилии Магомедов, перевернувшись на бок, схватился за незащищенное бронником предплечье, из него торчало древко стрелы. Застонал, прижимая ладонь к ране, вокруг набухало алое пятно. Обращенное к Александру горбоносое лицо стремительно бледнело.
Надо что-то делать. Что-то делать! Лейтенант посмотрел на руководителей экспедиции. В глазах майора плескался дикий ужас, и лейтенант понял – на него надежды мало. А на лице капитана полиции растерянность, раскрытый рот хватал воздух, словно выброшенный на берег карась, рука судорожно шарила в поисках рации в кармане.
– Нападение… на сотрудников… – бормотал полицейский.
Между тем к стрелкам подбежал малец в безрукавке на голое тело, в руках здоровенный пук стрел. Начал раздавать их. Между тем предводитель туземцев вскочил на коня, несколько туземцев поспешно седлали лошадей.
Спину покрыла противная испарина. «Если ничего не делать, посекут стрелами, а кто выживет – саблями», – думал Александр с невольным страхом. Первый бой запоминался навсегда и, он часто потом снился в кошмарах. И было гораздо страшнее, чем в настоящем бою.
Неожиданно лицо молодого офицера изменилось: взгляд стал острым и цепким, губы отвердели. Рот пересох, сердце бешено заколотилось о ребра. Теперь это не вчерашний мальчишка, растерянный и надеющийся на старших по званию, но настоящий командир. Будь он героем голливудского боевика, то в самый раз выйти из-за укрытия и стрелять от бедра, пошире расставив полусогнутые в коленях ноги и далеко откидываясь назад туловищем. Но такое эффективно в кино, а здесь жизнь. И он не американский супергерой, а русский офицер. Так что обойдемся без эффектных трюков.
Все дальнейшее происходило стремительно.
– Огонь, – выкрикнул, от волнения давая петуха и вскинул автомат к плечу.
«Тратата», – расцвел на пламегасителе калаша ярко-желтый мерцающий цветок. Краткий миг и со всех сторон, заглушая маты, яростными барабанами замолотили выстрелы.
И словно невидимая свинцовая коса прошла по туземцам. Кто молча, кто с криком ужаса, падали на землю. Последний кинулся бежать. Не добежав несколько шагов до крайней избы, словил тяжелую пулю. Крутанулся, словно от доброго пинка, рухнул. Стрелять стало не в кого и между деревьев повисла пронзительная тишина, нарушаемая прерывистым дыханием людей да нудным воем заплутавшего в сосновых ветвях ветра. И отчаянный, захлебывающийся крик – вой со стороны стойбища.
«Добить пока не опомнились!», – Александр вскочил и, закричал:
– В атаку, вперед!
Перехватив поудобнее автомат, заорал невнятно и матерно, изо всех сил рванул вперед. Позади раздавалось протяжное «Ура», превращавшееся в какой-то страшный, утробный, протяжный звук: «А-А-А!!!! И глухие удары о землю ботинок солдат и полицейских позади. А в голове билось мысль: скорее добежать, и вцепиться в горло врага и бить его. Бить за все, за тот страх, который только-что испытал, за растерянность.
До окраины деревни весь мокрый от кончиков пальцев до кончиков волос, добежал первым и остановился, как вкопанный. На земле, между куч конских катышков и грязных луж лежали тела в грязных, стремительно темнеющих от крови халатах. Гадостно пахло кровью и нечистотами – с перепуга никто из попаданцев не вспомнил о приказе экономить патроны и аборигенов просто изрешетили. На лицах, с широко открытыми глазами, навечно застыли выражения удивления и ужаса. Один из туземцев еще дышал, всхлипывая и крупно дрожа. На мертвенно побелевшем лице капли крупного зернистого пота. Потом повернулся боком, плотно прижимая лицо к земле, затих.
Ужас перед содеянным пронизывал все существо Петелина, мешая дышать, сковывая движения. Руки с крепко зажатым автоматом упали вниз.
Другой, в рваном халате, пересеченном строчкой кровавых пятен, полз, ничего не видя, тонкий, почти детский, стонущий крик рвался из черного провала рта. По земле за ним тянулся багровый след. Явно – не жилец, но он еще не понял, не осознал, что для него уже все окончено. Что он уже мертв…
Вокруг замирали солдаты и полицейские. Александр позеленел. «Этих людей, которые только что были живы, любили, радовались жизни, убили по моему приказу. У них были дети, они тоже хотели жить. Неужели я чудовище?» Недавний обед стремительно поднялся к горлу. Он отвернулся к лесу, пытаясь совладать с бунтующим организмом.
Оглянулся на характерные звуки. Несколько бойцов склонились к земле в приступе мучительной рвоты.
И вой, вой, умирающего туземца, в котором не осталось ничего человеческого.
Александр не мог дальше слушать. Просто не мог… Автомат взлетел к плечу. Короткая очередь пересекла спину страдальца новой строчкой медленно расплывающихся пятен. Стало тихо.
На этот раз он не сумел удержать рвоту. Когда в желудке ничего не осталось, разогнулся и вытер рукой побледневшие губы. Где-то читал, что глубоко в душе каждого человека спит древняя жестокость. Что мы упиваемся властью, а убийство – это крайнее проявление власти. Это было не его, но и святым, способным простить убийц, он не был. Он не хотел смерти этих людей, он всего лишь защищал жизнь, свою и подчиненных. А еще погибшие в Селинной могли чувствовать себя отомщенными. Да воздастся каждому по делам его!
– Лейтенант! Кто вам дал право рисковать жизнью подчиненных? – Александр повернулся и натолкнулся на серый от злобы взгляд майора Воробьева, – Забыли, кто здесь старший? – крикнул штабной, морща голое, бабье лицо, – И как вы смели убить пленного?
– Пока нас расстреливали, вы молчали и мне пришлось взять ответственность на себя,– сказал Александр звенящим после боя голосом и навис, глядя сверху вниз над майором. Он был почти на голову выше и это дополнительно бесило штабного, – Не дам гробить моих пацанов!
Майор готов был поклясться, что в голосе молодого лейтенанта проскочили нотки презрения. И в глазах читалось нечто брезгливо снисходительное.
– Ах ты… – взвизгнул едва не захлебываясь от гнева, – Щенок!
– Я вам не советую оскорблять меня, – на щеках Петелина вспыхнули гневные пятна. Высокомерного начальника штаба он не уважал, но вынужденно подчинялся: против воинской дисциплины не попрешь.
Глаза майора выпучились, словно у рака, он густо побагровел. Несколько мгновений офицеры мерялись взглядами, майор не выдержал первым и отвел взгляд. И тут же, спохватившись, что наблюдающие картину ссоры рядовые могут истолковать это как непростительную слабость, крикнул:
– Посмотрим, что скажет командир батальона! – он отвернулся.
«Вот и нажил себе врага. Ну и черт с ним». Собственные действия Петелин считал единственно возможными.
– Мы здесь! – пронзительный женский крик на русском раздавался откуда-то из-за изб противоположного конца стойбища, – Мы здесь! На помощь!
Это пленники из Селинного. По крайней мере Александр истово в это верил,
– За мной, – махнул рукой солдатам и, настороженно посматривая на молчаливые избы, поспешил на голоса.
Перепрыгивая через лужи, обходил крайнюю в стойбище избу и, уже повернулся к ней спиной, когда позади пронзительно скрипнуло.
Офицер начал поворачиваться. Из черного проема двери ловко, словно охотящийся тигр, какие еще встречались в казахской степи, выпрыгнул на землю узкоглазый и худосочный туземец в меховой безрукавке. В опущенной руке блестел сабельный клинок.
В ноздри ударил стойкий запах конского пота, сбруи и навоза.
У Александра – автомат, но он не успевал повернуть его. Его сейчас убьют? Настал последний час?
Нет! Глаза залил оранжевый свет ненависти и время в единый миг застыло, потекло вязкой патокой, а звуки исчезли.
Вот позади Александра полицейский медленно-медленно поворачивает ствол автомата.
Вот сабля блестящей молнией взвивается в небо.
Сработали боевые рефлексы, прочно вбитые за годы учебы в военном ВУЗе в подкорку. Все произошло само, без участия разума.
Разворот на каблуках, который развернул Александра боком к туземцу, слился с выпадом правой ноги и ударом приклада в подбородок в одно плавное и стремительное движение, в которое вложил все силы.
Время внезапно восстановило нормальный бег, вернулись звуки.
Тонкокостного туземца словно ударило пушечное ядром. Отточенная сталь полетела в сторону, а тело с деревянным стуком впечаталось в неоштукатуренные бревна избы и медленно сползло по стене в грязь. Сабля вонзилась в утоптанную землю, упала, выковыряв комок жирного чернозема.
Издалека доносились призывные голоса пленников, а во рту металлический привкус крови от прокушенной губы.
Туземец лежал недвижим. Багровые струйки извилисто стекали из страдальчески искривленного рта и дальше по куцей черной бороденке, из карих глаз по капле уходила жизнь. Судя по неестественно вывернутой шее мертв он на полпути к гуриям.
Накатила свинцовая усталость. Несколько мгновений офицер, тяжело дыша, стоял над телом. Сердце яростно колотилось, в висках набатом стучала кровь.
– Сука, сука, ты сам виноват! Сука, сука! – шептали побледневшие губы, – Ты сам виноват!
Солдаты и полицейские, бросая на Александра странные взгляды, обходили лейтенанта и шли дальше.
На душе было гадостно. Одно дело стрелять издали и совсем другое убить человека, глядя человеку в глаза. На плечо молодого офицера опустилась рука, он повернул голову. Капитан полиции сочувственно улыбнулся:
– Айдате (пойдем-южноуральский диалект русского языка), – одновременно слегка подталкивая офицера в спину, – Первый убитый тяжело, я знаю, воевал в Чечне…
Александр кивнул, стряхивая с себя странное оцепенение и, направился на голоса.
В десятке метров за последней избой темнел в земле провал ямы. Оттуда доносились причитания, перемежаемые истеричными бабьими всхлипами, а вокруг, с ошарашенными лицами, суетились солдаты и полицейские. Александр остановился. Внизу белели пятна женских лиц, из ямы шла тяжелая вонь отхожего места и разлагающихся нечистот
Упала припасенная кем-то длинная веревка.
– Хватайтесь!
Вытащенная первой женщина, лет сорока, в разорванном платье, с фиолетовыми синяками на бледном, застывшим и, словно подмороженном лице, смотрела так, что Александру стало не по себе. Таким взглядом, наверное, освобожденные узники концлагерей смотрели на воинов-освободителей.
Женщина пошла от ямы прочь словно слепая, ничего и никого не видя вокруг. На ее пути оказался юный полицейский сержант. Движением сломавшейся куклы уткнулась лицом в грудь покрасневшего, как мак, полицейского, плечи судорожно затряслись.
– Родненькие, дождалась вас, наконец дождались! – давясь слезами, выдавила из себя женщина.
Старший от полиции покатал желваками, отвернулся.
– Всех жителей на улицу, лейтенант, ваши люди пусть вытаскивают наших из ямы.
– Есть, – Александр шумно выпустил воздух из груди и устало протер ладонью лицо.
Полицейский кивнул и достал рацию.
Александр оглянулся на деревню, оттуда уже выводили воющую вереницу пленниц и детей. Вместо радости, что победил, выжил, появилось гадостное чувство словно извалялся в чем-то недостойном, гадком. Но он ни о чем не жалел. Выжить в страшном мире, где человек человеку волк – норма, или претендовать на роль уважаемого соседа, будет трудно, но он знал, что за Олю, за земляков… будет драться до конца.
Глава 3
После памятного выступления градоначальника, город замер в ошеломлении. Циркулировали самые невероятные и ужасные слухи о причинах Переноса и, вернется ли когда-нибудь город назад, в двадцать первый век и, множество других. Не только старушки, вечно шушукающиеся на «боевых» постах у подъездов, но и молодежь и средний возраст, несмотря на факты, упорно отказывались поверить в Перенос. Многим казалось, стоит закрыть глаза и сделать мысленное усилие и все исчезнет, как кошмарный сон, – и Перенос, и неопределенное будущее, и сонмы окружающих дикарей. И очнешься в двадцать первом веке с его перенаселением, загрязнением окружающей среды и угрозой термоядерной войны, но таком привычном и комфортабельном.
Жизнь горожан менялась и не в лучшую сторону. За первые две недели закрылись десятки мелких продовольственных магазинов, киосков и большая часть промтоварных, от электроники до автомобильных – с оптовых баз перестали отпускать товары. Крупные магазины торговали в прежнем режиме, но прилавки стояли полупустые, а ассортимент катастрофически сузился. К тому же более половины товаров отпускали только по карточкам. Горожане не голодали, но и не имели запасов – нормы были скромными. Большинство не возмущалось, люди понимали, что до следующего урожая еду надо экономить. Зато предложений работы появилось множество. Не проходило и дня, чтобы по единственному каналу телевидения и городскому радио не зазывали работать на «старые» заводы и вновь открывшиеся предприятия. Голь на выдумки хитра и голь всячески исхитрялась, чтобы произвести тысячи необходимых современному человеку вещей. Опыты по изготовлению бумаги, стекла и зеркал увенчались успехом, вышло неказисто, но исследования продолжались, и вскоре бумага, зеркала и стекло собственного производства обещали появиться на прилавках. Большой популярностью пользовались самодельные зажигалки на древесном спирту, их выпуск наладили умельцы. Две небольшие лесопилки, на окраинах города, получили с моторного завода оборудование, набрали рабочих и расширили ассортимент продукции от досок до комплектов для изготовления разнообразной мебели: корпусной и мягкой.
На следующий день, вечером мэр выступил по телевидению с специальным обращением и пообещал, что нападений больше не допустят, а на границах зоны Переноса оборудуются заставы, и пограничники приступили к охране территории попаданцев. Потом выступили бывшие рабы кочевников. Их рассказы о нападении и нечеловеческих условиях, в которых содержали выживших, ужаснули горожан. Если и оставались желающие бежать из города или идти просвещать окружающие народы, то теперь их не стало.
По деревням и стойбищам в окрестностях города отправились переговорщики татарской или башкирской национальности. А для убедительности их сопровождали военные на бронемашинах. Дары местным – пустые пластиковые емкости, разноцветные бусы и ширпотреб из магазина «Подарки», пошли на ура, а за городские товары удалось купить немалые стада овец, коров и лошадей, их тут же загнали на мясокомбинат. Хотя посланники горожан категорически отказались платить за занятую городом землю, которую аборигены считали своей, дело в большинстве случаев удалось решить миром и договориться о продолжении торговли. Только два кочевых родов напали на посланцев города. Попытку подавили безжалостно. Людей захватили в плен, дома разорили, а скот угнали в город.
Первоначальный шок прошел. Дни шли за днями, таинственная сила, перебросившая город в семнадцатый век, никак себя не проявляла и люди постепенно привыкали к мысли, что всю оставшуюся жизнь проведут в прошлом и никогда не увидят родных и друзей, оставшихся за непроницаемой стеной времени в далеком двадцать первом веке. Общим настроением горожан стало: «А хрен вам! Вопреки всему будем здесь жить, рожать детей и только от нас самих зависит, как мы будем жить дальше. Жизнь продолжается, не мы, а мир прогнется под нас!»