С голым черепом и отросшей клинышком бородой, он был похож на постаревшего Дзержинского.
– Привет, Валера! – сказал Алексей. – Ну, чего ты скис? – стал разгружать на тумбочку фруктово-овощную снедь и прочую, на взгляд нормального мужика, ерунду.
– Я не скис, – ответил Рязанцев.
– Что хоть стряслось, расскажи.
– Нечего рассказывать. Банально лопухнулся.
– А конкретнее?
– Давай не будем, а?
– Будем, Валера. Разобраться надо.
Тот попытался усмехнуться. Усмешка вышла кривой и болезненной.
– Хотел уесть одного мерзавца из адвокатской гильдии Уханова. А уели меня, – сказал и замолчал. Алексей терпеливо ждал. – Этот гад законтачил с прокуратурой и отмазал от суда одного казинщика. А на том клейма негде ставить. Повесил преступление на девку – стриптизершу.
– Ну и?
– Я с той стриптизершей встретился в изоляторе. А на обратном пути меня подкараулили… Вот и все…
– А что за казинщик, Валер?
– Из азиатов. Главарь преступной группировки. Интернациональной. Рэкет, наркотики, проституция. Казино – прикрытие. – Слова Рязанцев подбирал с усилием, но говорил внятно, будто контролировал себя.
– Кличку азиата знаешь?
– Юсуп. К нему не подберешься. На корню всех скупил.
– А адвоката из гильдии Уханова, как зовут?
– Геннадий. Фамилия – Спирин.
Вот и проявился любовник жены. Но вывернулся. Значит, ценный кадр для братков, если Юсуп вмешался.
– Стриптизерша дала информацию?
– С двух сторон кассету исписал. Теперь ни кассеты, ни диктофона.
– Значит, следили за тобой. Тот, кто давал тебе разрешение на беседу, тот и навёл.
В мыслях Рязанцева тут же нарисовался вальяжный чин в генеральских погонах. Потом еще подполковник, улыбчивый, как мошенник новой формации. И тот и другой считались его хорошими знакомыми, и Рязанцев отбросил подозрения в их адрес. В его сознание вплыл образ чернявой девицы, которую привел угрюмый конвоир. У нее были глубокие пустые глаза и глуховатый прокуренный голос.
– Боюсь, что достанут девку, – сказал Рязанцев. – Узнай, жива или нет.
– Как ее зовут?
– Выступала под именем Лолита.
– Сделаю, Валер.
– Ты про себя расскажи. Где пропадал?
– Нечего рассказывать.
– Не ври. Ты весь омолодился.
– Сам этому удивляюсь.
– Где же скрывался?
– В том-то и дело, что не знаю. Ощущение, что все это время проспал на берегу. А во сне что-то случилось. Хорошее или плохое – не понятно.
– Так ничего и не помнишь?
– Нет.
– Между прочим, Леночке я не сообщил о твоей кончине. Духу не хватило.
– Какой Леночке?
Рязанцев глянул на Алексея, как на помешанного. В его мыслях скользнуло: «Видно тоже стукнули по мозгам – полный склероз у мужика». Алексей виновато улыбнулся, соглашаясь с другом.
– Напомни, – попросил.
– Ты что, свою маленькую дочку забыл?
В голове Алексея будто лопнул шар. Палата и ее обитатели бесшумно ускользнули за горизонт. Наплыла и тотчас стала таять темнота.
– Ты носитель гена, – сказала Оника. – И сумел передать его новой жизни.
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь.
Перед его взором расстелилась асфальтовая дорожка. На ней появился смутный силуэт девочки на самокате. Она резво катилась по тротуару, а следом за ней семенил трусцой он сам. Самокат вдруг вырвался из ее рук, и она упала… Асфальтовая дорожка исчезла, вокруг была зеленая трава и со стороны озера доносилась приглушенная музыка.
– Вспомнил? – услышал Алексей голос Рязанцева.
– Затмение нашло, Валера. Алёнушку забыл! Сегодня же позвоню, узнаю, что и как. Да и съезжу к ним.
Видимо, мертвый час закончился, потому что палату начали заполнять посетители. Сразу стало шумно от говора, шелеста пакетов, звяканья посуды. Палатная дверь снова открылась, и появилась жена Рязанцева – Валентина. Увидев Алексея, на мгновенье застыла, затем храбро шагнула и села на кровать мужа.
– Можешь меня потрогать, – сказал ей Алексей, – я не призрак.
– Все равно какой-то не такой.
– Какой был, такой и остался… Ладно, не буду вам мешать. Проводи меня до выхода, Валь, пошептаться надо… А ты, Валер, кончай сачковать, выздоравливай.
Валентина нехотя поднялась с кровати, вышла следом за Алексеем.
– Почему Валерку в этот клоповник затолкали? – спросил. – Он же полковник!
– Хорошо, хоть сюда поместили. Двое суток в коридоре лежал, мест не было.
– Куда же делись палаты на два-три человека?
– Их в коммерческие переоборудовали.
– Вот бардак! Сейчас зайду к начальнику госпиталя и устрою ему маленький сабантуй. Военную лечебницу в притон превратил! Пускай переводит Валерку!
– Ради Христа не надо!
– Почему не надо?
– Даже если переведут, то потом залечат! Я нужные лекарства сама покупаю, возьмут и подменят их! Недолго осталось. Капельницу уже сняли. Как разрешат ходить, домой заберу. Таблетки и дома можно глотать…
Алексей понимал, что она по-бабски права, а до социальной справедливости ей дела нет в той ситуации, в которую окунула ее раздолбанная жизнь конца ХХ века. Желание ее нельзя было не уважить.
Его внимание отвлекла преодолевшая недавно вахтерскую преграду расфуфыренная мамзель. Она выплыла из палаты напротив в сопровождении оплывшего мужика-грузовика. Тот по-хозяйски потерся небритой щекой о ее щеку, и Алексей определил по ее пухленькому лицу, что ей не больше двадцати. А солидность от вальяжной походки и дорогих шмоток. Мужик-грузовик вернулся в палату, а молодушка-меховушка прошествовала по коридору, оставляя за собой духовитый шлейф парфюма.
Валентина проводила ее презрительно-завистливым взглядом.
– Я тебя понял, Валь, – сказал Алексей. – Иди к своему Дзержинскому.
– Какому Дзержинскому?
– Валерка с бородкой – копия Железный Феликс…
Дождавшись, когда она скроется в палате, Алексей без стука и без цели распахнул дверь, из которой появилась молодушка-меховушка. Наверно, толкнуло подспудное любопытство: что за болезнь приключилась с мужиком-грузовиком.
Судя по всему, его палата была двух или даже трехкомнатной. Виден был только холл. Болящего в нем не было. В кресле дремал то ли личный сторож, то ли холуй. Увидел непрошеного визитера, прижал палец к губам и, не поднимаясь с кресла, просипел:
– Низ-зя! У хозяина пивной час.
Хорош больной! Алексей сплюнул на ковер, вышел, не прикрыв дверь, и направился на выход. Вахтер, увидев его, вытянулся в струнку и преданно стриг глазами, пока тот спускался к нему. Алексей взял его за пуговицу и проникновенно спросил:
– Все понял, толстомясый?
– Так точно…
Миновав проходную госпиталя, Алексей невольно остановился. Он явственно ощутил, что кто-то сверлит его взглядом. Однако никого подозрительного поблизости не наблюдалось. Даже не было ни одной припаркованной машины. Караульный, сидя на табурете, безмятежно прочищал пальцем бугристый нос. Спешили по своим делам прохожие. И все же зуд от сверлящего взгляда не проходил.
Алексей отмахнулся от беспокойства и двинулся к метро.
Выйдя на «Авиамоторной», он не пошел домой, а завернул в скверик, где недавно отделал двух дебильных недорослей с золотыми цепурами. С той минуты, как он вспомнил Аленушку, в сердце немым укором торчала заноза.
В сквере было сухо, по-осеннему прохладно. Скамейки пустовали. Он уселся, достал мобильник и набрал четко высветившийся в памяти алма-атинский номер.
– Алё! – услышал он голос дочери.
– Аленушка, – произнес почти шепотом.
– Папка! – воскликнула дочь и повторила: – Папка! Куда же ты делся? Обещал приехать, и исчез! Заболел, да?
– Да, дружочек. Маленько приболел. Но сейчас все в порядке.
– Что с тобой было?
Алексей хотел придумать какую-нибудь пустяковую болезнь, но заноза в сердце не позволила.
– Что-то с головой было, – признался он. – А ты как, моя маленькая?
– Я не маленькая, папа. В одиннадцатый класс пошла.
Он почему-то удивился, и у него непроизвольно вырвалось:
– Сколько же тебе лет, Аленочка? – и сам поразился своему вопросу. Но он и в самом деле не мог вспомнить, сколько лет его умненькой дочери.
Она, видимо, тоже была поражена, запнулась с ответом. Затем настороженно произнесла:
– Четырнадцать исполнилось… Ты же звонил мне в день рождения. Пап, наверное, ты не до конца выздоровел?
– До конца, дружочек. Постепенно прихожу в норму… У вас все в порядке?
– Мама сейчас на работе. Бабушка в огороде. Позвать?
– Не надо. Через недельку я приеду, и обо всем переговорим.
– Ой! Правда, приедешь?
– Конечно.
– Я люблю тебя, папа…
Алексей сидел на скамейке, но был далеко и от скверика, и от сонного Острова, и от сегодняшнего дня. Будто перетек в иной мир и в иное, хотя и не столь давнее время. В том мире были другие ценности, и еще не было человечка со сказочным именем Аленушка.
Командировка на Иссык-куль
1.
В тот год горбачевская гласность набирала обороты, будоражила умы и вызывала радужные видения. Лишь их старый и мудрый главный редактор, которого демократы обозвали застойщиком, был по-обычному сдержан и со снисхождением взирал на ошалевших от перестроечных лозунгов корреспондентов. Он и объявил Алексею опять же с заметной снисходительной усмешкой:
– Вам предстоит трехмесячная командировка в Киргизию. Поможете перестраивать средства массовой информации. Завтра в девять утра на инструктаж в ЦК.
Инструктировал журналистов сам Егор Кузьмич. Он и мандат подписал. Алексею достался город Пржевальск вкупе с Иссык-кульской областью.
Там, в местной газете, он и встретил пухлогубую Анютку, с родинкой над верхней губой. Диковатая, упертая, чурающаяся междусобойчиков и штатных торжеств, она выглядела довольно странно в редакционном муравейнике. Но была с царем в голове.
Алексей сразу выделил ее из других журналистов. Давал самые щепетильные по тем временам задания – про обкомовские кормушки, охотничьи дачи с саунами. Знать бы тогда, какие то были крохи по сравнению с привилегиями дорвавшихся до власти демократов!..
Анюта почувствовала его мужской интерес и возвела между собой и ним бетонную стенку. Однажды он исхитрился подвезти ее на выделенной ему обкомовской машине домой. Жила она в частном домике на окраине вдвоем с матерью-учительницей. Про мать Алексей узнал из кадрового дела журналистки. Заодно выяснил, что Анюта не замужем, что ей недавно минул тридцатник, а значит, она моложе его на восемнадцать лет.
Подвез он свою подопечную к дому, довел до дверей, рассчитывая на вежливое приглашение. Но она юркнула в сени, забыв сказать «до свидания»…
В майский День печати пишущая братия решила расслабиться на берегу Иссык-Куля! Водка в те поры была в большом дефиците из-за провозглашенной борьбы за трезвость. Но трудовой люд лозунгами не проведешь! Даже интеллигенты освоили самогоноварение, и любой гость, когда бы ни объявился, врасплох застать хозяев не мог. А уж что касается праздников – не на сухую же их отмечать!
Анюта поначалу отказалась участвовать в пикнике. Но Алексей уговорил ее не отрываться от коллектива. Расслаблялись, кто как мог. Анюта сидела вместе со всеми и в то же время одна, отгородив себя от компании и от достархана, устроенного на самой верхушке невысокой скалы. А за Алексеем наперебой ухаживали две редакционных Татьяны.
Ближе к вечеру на берегу объявилась прямая, как палка, старушенция, смахивающая на цыганку. Села под скалой и стала жевать ломоть хлеба. А у них, наверху, скатерть была заставлена складчинной домашней снедью.
– Мать, идемте к нашему столу! – позвал старуху Алексей.
Та никак не отреагировала. Он наполнил миску пирожками, вытянул из кучи курицыну ногу, налил в одну кружку сладенького домашнего винца, в другую – квасу. Спустился к ней.
– Поешьте.
Она глянула на него выцветшими глазами. Приняла гостинцы. Вино медленной струйкой вылила в расселину скалы. Опять поглядела, на этот раз пристально. Взяла его левую руку, ощупала ладонь, приблизила ее к глазам. Сказала:
– С чужими живешь.
– То есть как, с чужими?
– Твои – там, – кивнула неопределенно головой. – От них корень.
Тронулась, верно, умом, подумал Алексей. Но руку не высвободил. Не хотел обижать старую женщину. Да и любопытно было. Спросил не без подвоха:
– Можете сказать, сколько у меня детей?
– Сын и дочерь.
– Дочери, к сожалению, нет.
– Будет. Корень ей передашь.
Алексей усмехнулся.
– Старый я уже, бабушка.
– Молодым станешь.
– И помру молодым?
– Ты не помрешь
– Как так?
– Маяться будешь. Спасая, спасаться станешь.
– От кого?
– От себя… Ступай в гулянье…
Гадалка, высветившаяся в памяти Алексея, вдруг показалась ему завязанной на его Остров. А может, и она привиделась во сне?.. Нет, гадалка была в яви. Алексей запомнил ее лицо, сухое, слегка скуластое, с бездонными темными глазами.
Цыганка напророчила тогда, что он станет молодым. Так ведь и помолодел. Наворожила, что он маяться будет и, спасая, будет спасаться… Кого, спасая и от чего?..
У Алексея было ощущение, что он слышал это не только от гадалки, но и еще от кого-то. И всё каким-то образом накладывалось на островной сон.
Тогда, на Иссык-кульском берегу, он не сразу поднялся на скалу, где тусовались мастера и подмастерья пера. Какое-то время еще стоял у самого уреза воды, настраивая себя на волну праздника. Даже не заметил, как и куда исчезла гадалка. Чудит старая, – подумал. – Хочешь – не хочешь, а к старости все впадают в детство… И поднялся наверх.
Незадолго до конца командировки случилась история с областным прокурором. Анюта раскопала, что он отмазал от суда двух своих родичей-взяточников, и накатала убойную статью. Редактор, тощий, как туберкулезник, грустно произнес:
– Я не самоубийца, чтобы такое печатать.
Алексей, которого от самоубийства ограждала бумага, подписанная самим Егором Кузьмичом, посоветовал ему:
– Заболейте. Номер подпишу я, как редактор-консультант.
Тот охотно заболел. Газета вышла с Анюткиной статьей. С утра пораньше ее и тощего редактора вызвали в обком. Вернулась она, как съежившийся осенний лист.
– Выгоняют, – произнесла еле слышно.
– За что? – не поверил Алексей.
– За клевету. По решению коллектива.
– Какого коллектива?
– Нашего. В четыре всю редакцию в обком, к Первому секретарю. Я не пойду.
– Пойдешь. А то любить перестану.
– Не надо меня любить…
Собрание шло по обкатанному сценарию.
Обкомовский босс обозвал Анюту клеветницей. Секретарь редакционной ячейки объявил, что таким, как она, не место в журналистике. Профкомша с праведным гневом предложила изгнать ее из коллектива. Отмолчавшийся редактор, казалось, совсем усох. Анюта сидела, ни жива, ни мертва.
Дело шло к голосованию. Но Первый хотел выглядеть демократом, как того требовала перестроечная мода.
– Еще выступить есть желающие? – спросил растерявшую бойкость газетную братию.
Желающих, кроме Алексея, не нашлось. Взгромоздившись на трибуну, он, как заправский демагог, обратился не к залу, а к президиуму во главе с Первым:
– Эркен Пулатович, вы сорвали сегодня график выпуска газеты. Сдернули всех с работы вместо того, чтобы самому подъехать в редакцию. Не по-партийному получается.
Тот, явно не ожидавший такого выпада, выпучился на Алексея. Побагровел. Открыл рот, но тут же закрыл.
– И клеветы не было, Эркен Пулатович! У меня есть все копии документов. И некоторые – с вашей фамилией.
– Что вы себе позволяете? – обрел тот, наконец, голос. – Я позвоню в ЦК и потребую, чтобы вас отозвали!..
За решение изгнать Анюту проголосовало больше половины ее коллег. Редактор, две Татьяны и еще несколько человек рук вообще не поднимали.
– Единогласно, – объявил Первый…
Целый вечер Алексей пытался дозвониться до Москвы по номеру, продиктованному помощником Егора Кузьмича на случай ЧП. Сидевший рядом, похожий на нахохлившуюся птицу редактор, уныло проговорил:
– Заблокировали, не дадут связи – И вдруг, встрепенувшись, спросил: – Документы с собой?