– Вчера снова был шабаш, в Дохлой роще.
Дойл не шевельнулся, и Шило продолжил:
– Уже третий – и это только на моей стороне. Барон и Одноухий давеча шептались – на их сторонах колдунишки тоже завозились.
Король с тех пор, как закончилась война, стал непозволительно мягок: без колебаний отпускал на свободу осуждённых, дарил жизнь приговорённым к смерти. И если обычных преступников пока держал твёрдой рукой сам Дойл, людям которого были известны их самые тайные укрытия и самые надёжные схроны, то колдуны и ведьмы осмелели.
Уже не раз до чуткого слуха Дойла долетали шепотки: тот с помощью ведьмы вылечил жену, этому колдун помог отправить в иной мир старого дядю. Не таясь и не опасаясь преследования, они предлагали свои мерзкие, противные Всевышнему и природе услуги, и Дойл был уверен: они надеются сжать свои цепкие пальцы на горле королевства, опутать его своими сетями, завладеть душами и умами людей и диктовать свою волю.
Магия была полезна, спору нет. Но маги были слишком сильны. Стоит дать им волю – и на троне появится новый король, который вместо скипетра будет держать волшебный посох. Столетия назад это почти произошло – потакание магии и ведьмовству стоило королю Рагнору жизни. Дойл не желал, чтобы таким же образом погиб король Эйрих.
И вот теперь Шило и ему подобные стали замечать шабаши, хотя до старых праздников было ещё далеко.
Дойл протянул вору мешочек с монетами сказал:
– Присмотрись, прислушайся. Я хочу знать, что им нужно возле столицы. И мне нужны их имена, лица.
Шило прижал мешочек к груди и низко поклонился, а потом растаял в темноте, словно обладал навыками монахов из храма теней. Дойл направился обратно в замок.
Он был настолько погружён в свои мысли, что в длинной галерее едва не столкнулся с той самой прелестной девушкой, которой любовался во время турнира. Она отпрыгнула в сторону и издала тоненькое: «Ой». Дойл невольно улыбнулся: вблизи девушка была ещё милей, у неё на щеках обнаружились дивные ямочки, а глаза оказались насыщенного голубого цвета, сравнимого с цветом неба в летний день.
– Неожиданно встретить столь юное создание в одиночестве, – сказал он негромко, отчётливо понимая, что весь последующий разговор может вообразить себе весьма чётко. И оказался прав.
Девушка порозовела и пролепетала:
– Простите, милорд, я отстала от своих родных, чтобы увидеть короля, но совсем потерялась в этих коридорах.
– Короля, вот как? Это интересно. Вы что же, желаете просить его о чём-то?
– Верно, милорд.
– Король щедро даёт обещания, и скупо – милости, но, пожалуй, ваша несравненная красота сослужит вам неплохую службу, – заметил он с ноткой язвительности в тоне.
Щёки девушки стали ещё розовей от смущения.
– Милорд, я пришла просить не милости, а справедливости!
Дойл бестрепетной рукой дотронулся до тонких пальчиков девушки и произнёс:
– Что ж, нимфа, – он покатал на языке это слово из старых легенд, – справедливость для короля – это главное, творить её – высшая его цель, поэтому я считаю своим долгом проводить вас к нему.
Девушка попыталась отнять руку, но безуспешно – Дойл держал её крепко, почти наслаждаясь тем, с каким отвращением этот цветок переносит его даже невинное прикосновение. Проклятье, он всякий раз убеждал себя, что привык к отвращению в женских глазах, и всякий раз оно причиняло ему боль, как удар кинжалом.
– Благодарю, милорд, – наконец, сказала она, поняв, что будет вынуждена идти по замку, держась за руку Дойла. Впрочем, он всё же пошёл ей навстречу и выпустил её пальцы, взамен предложив опереться на свой локоть.
– Так как же вас зовут, искательница справедливости? – спросил он, когда она сумела подстроить свои маленькие шаги к его неровному ходу.
– Майла Дрог, я дочь лорда Дрога.
Дойл знал его – один из тех, кто вечно обивал пороги замка, кормился с королевского стола и из всех достоинств обладал только неплохим чувством юмора, достаточным для того, чтобы не раздражать короля. Удивительно, что у эдакого бездельника выросла столь очаровательная дочь.
– Лорд Дрог – верный подданный Его Величества, – сказал Дойл вслух, – не думаю, что король откажется выслушать его дочь.
Они подошли к дверям малого тронного зала, где находился сейчас король, и Дойл, чуть наклонив голову, добавил:
– Вот мы и на месте. Идите, просите справедливости, нимфа, а главное, – не обращая внимания на охрану у дверей, он взял пальцами девушку за подбородок, невзирая на её дрожь и жалкие попытки сопротивления, притянул к себе и прошептал: – Будьте благоразумны и не ходите одна по незнакомым местам, – после чего коротко властно поцеловал в губы и отпустил.
Майла отпрыгнула от него, словно ужаленная змеёй.
– Милорд! – воскликнула она в ужасе. – Милорд, я было сочла вас благородным человеком!
Дойл горько рассмеялся:
– Для меня это было бы тяжким оскорблением. Идите же к королю. Пропустить, – приказал он, и стражник открыл перед напуганной девушкой тяжёлую дверь.
Майла вошла внутрь, а Дойл развернулся и коснулся пальцами губ, ещё чувствовавших сладость поцелуя, на который он не имел права. Ужас в глазах нежной, милой девушки лучше любого зеркала отражал его уродство и поворачивал нож в слишком старой ране, а потому ему стоило занять себя более подходящими делами, чем светская беседа.
Глава 2
Прошло несколько дней, и за это время настроение Дойла решительно испортилось. Ему удалось предотвратить весьма бездарно составленный заговор, во главе которого стояла бывшая обиженная любовница короля, вознамерившаяся отравить королеву.
Королеву Дойл не любил, но надеялся, что она родит сына и наследника престола – смерть белобрысой суки значила бы, как минимум, годичный траур, а затем – непомерные расходы на свадьбу, причём без гарантий, что новая королева будет хоть немного выносимей этой.
Так что зачинщицу заговора и её помощников – двух постельничих – он отправил на плаху, не ставя брата в известность. Эйрих бы только лишний раз расстроился, подивился бы злобе человеческой природы и, возможно, даже захотел бы помиловать «оступившуюся бедняжку». Нет уж, спасибо, практика показывает, что самый безопасный враг – это обезглавленный враг.
Между тем, раскрытие заговора на некоторое время отвлекло его от куда более важного вопроса – поиска и устранения ведьм, тем более, что их становилось всё больше. Как мухи на кучу навоза, они слетались в столицу. К сожалению, поймать удавалось только самых бездарных – беззубых полоумных старух и наивных пятнадцатилетних девчонок, которые не знали ни одного стоящего имени, а из всего колдовства могли разве что свечки взглядом зажигать. Но и их признаний хватало, чтобы встревожиться не на шутку: они хором твердили о своей королеве.
Шило и ему подобные подтверждали: в кабаках, притонах и на площадях всё чаще болтали о приходе истинной королевы, ведьмы, которая дарует Стении благо.
Дойл был бы рад счесть эти разговоры обычными бабьими сплетнями, но не мог себе этого позволить. Лучше было быть настороже, поставить вверх дном пол-Шеана, а если нужно, то и всю Стению, чем упустить действительно сильную ведьму. Тем более что было неизвестно, как она выглядит, под какой личиной скрывается и чего хочет. Ясно было только одно: за триста лет ни власть, ни церковь Всевышнего не сумели вытравить эту дрянь из страны.
Впрочем, чего хочет ведьма, Дойл знал: власти. Во все времена и во всех странах ведьмы желали заполучить власть, чтобы открыто, не таясь творить свою магию. А значит, Эйрих был в опасности – снова.
Если бы речь шла о врагах, подкрадывающихся к королю с мечом, с отравленным вином, со злодейскими планами измены, Дойл бы не переживал. Он умел справляться с тем, что касалось интриг и войн. Но магия была за пределами его возможностей. Злые языки не раз называли его колдуном, продавшим душу силам зла, но он не владел и искрой магии – а если верить древним трактатам, то и не мог владеть, поскольку этой проклятой силой обладали только женщины. Зато он точно знал, что против волшебства сталь бывает бессильна.
Состоялся последний в этом году турнир, и тем же вечером начиналась целая череда пиров и приёмов: король праздновал конец удачного, благополучного, благословенного года с размахом.
– Милорд, – полузадушенным шёпотом сказал Джил сзади, отвлекая Дойла от его мыслей, – вам пора одеваться на пир.
Он обернулся так резко, что мальчишка с испугом отпрыгнул назад, врезавшись спиной в столбик кровати. Дойл вздохнул и сказал мягче, чем собирался:
– Так подавай костюм.
Джил закивал и бросился собирать наряд. Дойл не стал дожидаться его неуклюжей помощи и оделся сам, только вот сапоги надевал мальчишка: как Дойл бы ни старался, он не сумел бы дотянуться до своих ступней и обуться.
Зеркала у Дойла отродясь не было, но он и без него знал, что парадный костюм сидит на нём куда хуже, чем доспехи: королевский кузнец знал своё дело и ковал броню точно по фигуре Дойла, чтобы ничто в бою не мешало. А вот королевский портной, похоже, задался целью как следует его разозлить: каждый новый костюм был неудобней предыдущих и лучше предыдущих подчеркивал все изъяны своего владельца.
Почесав шею под жёстким воротничком, Дойл прошипел:
– В тюрьму брошу скотину.
На самом деле, конечно, не бросит: Эйрих обожал этого портного и сильно расстроился бы, окажись он в тюрьме.
– М-милорд! – раздалось сзади.
– Чего ещё? – спросил Дойл.
– Милорд, позвольте поправить? Вам бы распороть здесь один шов на рукаве, чтобы было удобней.
Джил выглядел обыкновенно испуганным, но достаточно уверенным, так что Дойл кивнул: хуже однозначно не будет. Джил взял со стола небольшой кинжал и аккуратно, словно и правда знал, что делает, подцепил какую-то нитку на камзоле, отложил кинжал и потянул ткань. Давление на вывернутую лопатку прошло. Дойл пошевелил здоровой рукой, чувствуя, что обретает привычную подвижность, и заметил:
– Похоже, ты не так бесполезен, как кажешься на первый взгляд.
Мальчишка просиял, а Дойл направился в пиршественный зал. Не обращая внимания на взгляды придворных, он занял место возле короля.
– Как самочувствие, брат? – тихо спросил Эйрих, пользуясь тем, что их пока никто не слышит, и откладывая в сторону формальности.
– Мечтаю прирезать твоего портного, – так же тихо ответил Дойл, – желательно публично, предварительно оскопив и сняв с него кожу, чтобы другим неповадно было так надо мной издеваться.
– Бедняга не виноват, что по твоей фигуре не так-то просто сшить костюм, – ухмыльнулся король. Дойл кашлянул и заметил:
– А я не виноват, что его руки так кривы, что только палач их сумеет исправить.
Он, разумеется, не обижался на замечание брата: привык за эти годы. К тому же тот, в свою очередь, тоже многое прощал Дойлу.
– Присмотрись к девушкам, которых мне будут представлять сегодня, – сказал Эйрих. – Особенно к дочерям милордов Ойстера, Ранкофа и Хилля.
– В чём они подозреваются? – напрягся Дойл. Обычно это он просил короля присмотреться к кому-то, кто вызывал подозрения и мог быть опасен. Эйрих прикрыл кулаком рот, маскируя смех за кашлем:
– Хватит во всём видеть заговоры. Говоря «присмотрись», я имел в виду: «Задумайся, не хочешь ли взять в жёны одну из них».
Если бы Дойл в этот момент уже отпил вина, он наверняка подавился бы – так абсурдно звучала эта идея.
– И не смотри на меня так, – продолжил брат невозмутимо, – ты достаточно поездил по лесам, поспал на земле и пролил своей и чужой крови. Тебе нужен дом, что-нибудь получше комнат во дворце, куда ты приходишь только на ночь. И нужна хорошая жена. Наследник, в конце концов.
– Ты не объелся ли грибов, твоё величество? – буркнул Дойл. – Если эти девушки не угодили тебе – посади любую из них в крепость или отруби головы всем троим. Но меня в вечного их экзекутора превращать не надо.
– Жаль, что ты так думаешь – тебя не сложно полюбить, особенно если ты дашь себе труд немного придержать свой ядовитый язык. И я выбрал тебе самых красивых и самых богатых невест страны. Не нравятся они – возьми любую другую. Я беспокоюсь за тебя, Торден, и…
– Беспокойся о короне, стране и о зачатии собственного наследника, – прервал его Дойл. – Хочешь женить меня, чтобы породниться с кем-то из милордов – не проблема, но уговаривать меня поменять образ жизни и начать вдруг восторгаться цветочками и милыми мордашками не стоит.
Эйрих вздохнул и заметил:
– Тяжело с тобой бывает. Нет, меня не интересуют связи с милордами, по крайней мере сейчас. Так что если хочешь, можешь оставаться угрюмым холостяком и спать в холодной постели.
– Премного благодарен, мой слуга умеет готовить грелки, – сказал Дойл, а король взял в руки кубок и поднял его. Все разговоры затихли, все глаза тут же устремились на короля.
Тот начал обычную свою речь о светлом будущем. Эйрих был, надо признать, превосходным оратором. Он так проникновенно говорил о славных войнах, богатых урожаем полях и милостях Всевышнего, что Дойл почти заслушался. Почти, потому что с детских лет приобрёл к красноречию брата известную устойчивость. Так что едва Эйрих перешёл к поимённому перечислению благодетельных мужей страны, Дойл занялся более полезным делом: изучением гостей, особенно тех, кто сидел близко к королю. Потом подозвал стоящего у двери начальника замковой стражи Файнса и указал ему на милорда Хилля. На мгновение на лице верного вояки появилось недоумение, которое тут же сменилось осознанием своей оплошности.
Не привлекая лишнего внимания, Файнс приблизился к Хиллю и наклонился к нему. Содержания их разговора никому не было слышно, но внимательный глаз Дойла уловил несколько движений – милорд послушно отцепил от пояса и передал стражнику кинжал.
Ещё пять лет назад на королевском пиру было принято появляться со своим лучшим оружием: милорды и рыцари не только приходили на приём к королю, но ещё и хвастались друг перед другом вооружением. Для Дойла, ещё не слишком уверенно чувствующего себя в роли добровольного охранителя королевского спокойствия, каждый приём становился испытанием: глаза разбегались, а от необходимости следить за каждым ножом и мечом начинала зверски болеть голова.
Решение было очевидным: он, пользуясь королевской поддержкой, запретил приходить ко двору вооружёнными. Нельзя сказать, что милорды встретили это нововведение с радостью, но Дойл считал, что готов терпеть их кислые лица, если это позволит ему уберечь короля от удара в спину, а себя – от лишних седых волос (лукавство, конечно: седых волос он в свои двадцать семь ещё не нажил).
Пока он следил за Файнсом и Хиллем, король закончил речь, и все подняли кубки. Дойл последовал общему примеру, пригубил вина, ещё раз оглядел гостей и несколько расслабился – по крайней мере, пока всё было спокойно, так что он сумел отдать должное весьма недурной дичи, после чего повернулся ко второму своему соседу по столу, хранителю королевской казны милорду Ранкофу, и произнёс:
– Чем вы меня порадуете?
Ранкоф отчётливо вздрогнул – как и остальные, он не любил слишком пристальное внимание младшего брата короля, – но ответил достойно:
– Тем, что вы были правы, когда изволили предложить поддержать купцов. С лета они принесли нам сумму, равную трети наших годовых доходов. Пока нельзя сказать, что казна восстановилась после войны, но мы однозначно сможем обойтись без налога на соль, который вызывал у вас такое недовольство.
Дойл кивнул и отвернулся. Читая исторические труды и хронику королевства, он заметил, что есть ряд товаров, ввод налога на которые неизбежно вызывает народные волнения, поэтому сразу после войны задумался над тем, как ещё можно пополнить казну, не вводя поборов на соль. Они тогда здорово поспорили с Эйрихом на эту тему, но Дойл настоял на своём – и, похоже, не ошибся.