Расстегнув крепление, стряхнул с правой ноги протез, поскакал на левой и с криком «ух-хы!» нырнул.
Иван Фёдорович телом бревно кряжистое, без правой стопы, но ловкий и умелый во всём, в воде – рыба. Тимоха, хоть и знал это, вернувшись на берег, напрягся в ожидании. В такие минуты в его сердце прокрадывался страх: «Вдруг утонет?» – и он стоял наготове.
В середине реки, раскидывая брызги, появилась голова Кряжа.
– Айда-пошли! – позвал, взмахнув рукой.
Тимошка, радуясь разрешению купаться, а больше тому, что Иван Фёдорович не утонул, по второму кругу понёсся по мелководью, прерывисто дыша. Потеряв дно, поплыл.
На речку они ходили каждый вечер после сенокоса. Уходили ниже по течению от импровизированного пляжа.
Купались независимо от погоды.
Находиться в игривой воде Тимошке нравилось. И косить тоже. Вернее, наблюдать, как косит Кряж. Иван Фёдорович был скуп на движения – работал точно и выверено. Взмах – чирх! – трава у ног, взмах – раз-два! – без передышки. Тимка, уставая смотреть на него, начинал ловить «звуки», которые были разными по размеру, форме, цвету; некоторые трепетали крылышками, попадались и кусачие. Набегавшись и напрыгавшись, он застывал. Вслушиваясь в звон и жужжание насекомых, стоял в напряжённой позе, словно силясь что-то вспомнить. Оглядывался на Ивана Фёдоровича, – тот, шевеля мускулистыми плечами, отлаженным часовым механизмом продолжал укладывать на землю траву: взмах – чирх!..
Плавание утомило Тимку. Он успел три-четыре раза выскочить на берег и всякий раз, переживая за Ивана Фёдоровича, возвращался. Стерёг его.
Наконец Кряж выполз на четвереньках, мотая головой и отфыркиваясь, словно изображая соседского коня Грина, которого внучка Лидушки привела для купания.
«Откуда у Софийки бланш?» – разглядел Иван Фёдорович у девочки синяк под левым глазом. При встречах с ней ему хотелось улыбаться: вспоминал первую реакцию бабы Лиды на новость о беременности невестки: «От те на, привалила нечаянность!» Сама сноха Полина и Лидушкин сын Борис приняли это как должное, хотя были ровесниками Ивана Фёдоровича. В Москве у них росли два внука от старшего сына. Младший, неугомонный Вовка, засиделся в парнях и больше всех обрадовался появлению сестрёнки. Везде таскал с собой, научил играть в футбол, плавать, скакать верхом. А Софийка ему выбрала невесту, когда пошла в школу. В первый же день понравилась ей учительница физкультуры. Вернувшись с уроков, велела брату: «Женись на Марине Сергеевне. Она физкультурная, как ты». Все посмеялись, Вовка громче всех, а через полгода «физкультурная учительница» стала его женой.
– Стрекоза, откуда бланш? – не выдержав, поинтересовался Иван Фёдорович.
– С Палёным подралась.
– Расскажи-ка.
– Сначала Палёный говорил, что у меня шишковатые коленки. Я думала: «Ладно, не буду ссориться из-за ерунды». А вчера он выдал: «Ты не можешь играть в футбол с вывернутыми коленками». Нормально, да? Я, естественно, не выдержала: «Ты, Палёный, слепошара, что ли? Сначала мои коленки тебе кажутся шишковатыми, теперь вывернутыми. Это у тебя мозги вывернутые, поэтому в глазах мутно. Теперь я поняла, почему ты всё время мимо ворот бьёшь». Он разозлился и толкнул меня, потом я его, и мы тыдыщ-тыдыщ друг друга. У него тоже синяк. Я умею драться. И в футбол играть тоже умею. И коленки мои совсем не вывернутые.
Иван Фёдорович, едва сдерживая улыбку, сказал:
– Согласен, вывернутыми их назвать нельзя. Вот голенастая ты – да, оттого и колени шишковатыми кажутся. Это пока, потом израстёшься, и ноги покрасивеют, конечно, если в футбол гонять не будешь. Тут он прав. Вреден девчатам футбол. Всё повывихиваешь, к чертям, лучше шить учись да стряпать.
– Ещё один! – перестав намывать коню бок, возмутилась девочка. – Палёный и вы думаете, как вымершие динозавры. Он тоже твердит: «Иди вышивай. Нельзя девочкам с пацанами, мы боимся тебя травмировать». Главное, драться можно, не боится травмировать, – потрогала синяк Софийка, – а в футбол со мной нельзя. Придурок вообще Палёный.
– У Палёного есть имя?
– Марат.
– Это не Сафаргуловых младший, который чуть родной дом не сжёг?
– Он, неадекват, поэтому Палёный.
– Вот что скажу: нравишься ты ему, худышка. В вашем возрасте мальчики симпатию показывают через антипатию.
– Ну конечно! Ему Катька городская нравится. С ней переписывается. Лайки ставит на все фотки. Вообще, он не в моём вкусе, – по-взрослому сообщила Софийка. – а в футбол не принимает из-за страха, что я его затмю.
– Затмю? – переспросил Иван Фёдорович, изобразив недоумение.
– Не притворяйтесь, вы же поняли, о чём я.
Кряж, посмеиваясь, пожал плечами.
– Могу затмить, – пояснила девочка. – так говорят?
– Так, так, – продолжая посмеиваться, успокоил её Иван Фёдорович.
– Я же голы лучше всех забиваю, – гордо заявила Софийка. – раньше с Маратом в одной команде были, теперь с низовскими против него буду играть. – и, кивнув на Тимошку, спросила: – Какой породы?
– Понятия не имею.
– Видно, что породистый. Покупали щенка и не спросили?
– Нет.
– Почему?
– Я в породах ни бельмеса, для меня любая собака – собака, хоть породистая, хоть дворняга, её понимать, воспитывать и любить треба.
– То есть просто пришли, взяли и ушли молча?
– Ну-у-у да… примерно так… – Иван Фёдорович явно тяготился её пристрастным расспросом.
– Дядь Вань, что-то скрываете, по глазам вижу.
Кряж рассмеялся.
– Шпионка. Вся в бабулю.
– Я хуже. Пристану – не отстану. А ну быстро рассказывайте! – шутливо приказала Софийка.
– Хорошо, – сдался Кряж. – в мае, помнишь, жаркие дни были?
– Ещё бы! Палёный меня прямо в одежде в речку столкнул и всем кричал, что я первая купальный сезон открыла, хотя до меня уже сто человек искупалось. Придурок, вообще.
– А я за сморчками ходил, в низинах искал. В этом году их мало было: снег быстро сошёл, солнце палило, земля подсохла…
– И сморчки сморщились! – со смехом вставила Софийка.
– Даже сморщиться не успели – вообще не проклюнулись. Походил, походил, грибов практически не нашёл, поэтому решил пройти на заливные луга дикого лука набрать. Подобрал ещё одну хорошую палку для опоры – подъёмы тяжеловато даются – и вверх поковылял. Смотрю, стоит «опель», на открытом участке. Обычно городские оставляют свои машины ближе к деревьям, прячут, а эта на середине тропы. Когда мимо проходил, увидел вот этого, – Иван Фёдорович показал на Тимку, – скрёбся, метался по салону. Не знаю, сколько он пробыл закупоренным под солнцем, но то, что задыхается, понял сразу. Стукнул я со всей дури по лобовому стеклу палками.
– Зачем?
– Думал, сигнализация включится. Ничего не сработало. Одна палка треснула, другая сломалась. Отстегнул я тогда приставную стопу, вынул деревяшку из кожуха и долбанул по окну… разбил.
– Всё-таки разбили!
– В таких ситуациях треба быстро решения принимать. Мог бы, конечно, пошуметь, хозяев покричать, но злость меня взяла на них.
– Получается, вы Тимошку украли.
– Спас! – рассердился Кряж и горячо, будто оправдываясь, продолжил: – После того как вытащил его, сколько по тропе ковылял!.. Протез-то после удара лопнул, поэтому еле тащился, да ещё с этим на руках. Черепашьим шагом. Потом на дороге его отпустил. Не убежал, рядом шёл. Нас никто не догнал. Хозяева забыли о нём, не включили мозги, что в такую жару в закрытом автомобиле любой сварится. Не разбей я окно, что бы с ним стало?
Софийка промолчала, не зная, как оценить поступок соседа.
Иван Фёдорович уже раскаялся, что раскрыл секрет появления Тимошки, – не хотел никому признаваться, а тут – нате вам! – взял да выложил.
– Я бы, наверное, тоже так сделала, – после недолгих раздумий сказала Софийка.
– А у меня потом думки появились: тот день не за грибами пошёл – за ним.
Софийка заулыбалась.
– Спасательная миссия?
– Да, – серьёзно ответил Кряж. – Пока ногу пристёгивал, Тимошка, прижавшись к бедру, рядом сопел, а мог убежать.
– Точно. Значит, не зря к вам попал, вон как хорошо дрессируете: слушается и лает смешно, без голоса. Голоса ни разу не слышала. Как научили?
– Разве ж можно научить пса беззвучно лаять?
– А Тимошка?
– Немтырь он.
– Не поняла?
– Собачья немота, – придумал Кряж название Тимошкиной болезни, не зная, как объяснить неполноценность щенка.
– Собачья немота? – удивилась Софийка, посмотрев на Тимку более заинтересованно. – слышала о куриной слепоте, а… – хотела ещё что-то спросить, но Грин, недовольный тем, что хозяйка надолго отвлеклась, заржал, нервно прядая ушами. – Спокойно! – похлопала его Софийка.
Она вывела Грина на берег, подвела к пригорку; оттолкнувшись от него, вскочила на коня и, уже отъехав на приличное расстояние, развернула, пустила с места в галоп. Грин стремительно вбежал в реку, измяв копытами течение, фонтаном взметнул прибрежные воды.
– И-и-и!.. – по-жеребячьи тонко закричала Софийка.
Тимка, поддавшись азарту коня и девочки, хотел припустить вслед за ними, но Кряж осадил: «Куда?» Тимошка понурился. Купаться с Лидушкиной внучкой и конём показалось интереснее, чем просто охранять в воде Ивана Фёдоровича. А тот, пристегнув к правой ноге деревяшку, сказал:
– Дюжая бесовка… – и непонятно было, поругал он внучку бабы Лиды или похвалил. – айда-пошли!..
Глава 4
В Верхоречье выехали ранним утром.
Шоссе, по которому они мчались, словно вытекало из янтарного нутра восходящего солнца. Отец, бормоча проклятия, старался удержать на носу солнцезащитные очки со сломанной дужкой. Немного помучившись, сказал:
– Очередное фуфло.
Очки полетели в окно.
«Миллион сто пятые!» – иронично подметил про себя Айнур и, порывшись в рюкзаке, достал свои.
– На.
– Издеваешься?
– С чего взял?
– Сравни свою «репу» с моей.
– Ну.
– Что – ну? Говори полно! – раздражаясь, велел отец.
– Ну, твоя «репа» больше, – отчеканил Айнур.
– Вот и всё.
– Что – вот и всё, говори полно! – передразнил Айнур.
– Вот и всё, надену – им кирдык придёт.
И правда, ни одни очки не служили отцу больше недели. Или сам ломал, или кто-нибудь другой, ненароком сев-раздавив, уронив-наступив.
– Сломаешь – другие купишь.
– Купишь кукиш. Убери.
– Ну и щурься, как китаец.
– Нам, татарам, всё равно, – пробормотал отец и включил радио, давая понять, что разговор закончен.
Айнур покосился на застывшую в одной позе мать. Она делала вид, что спит. Веки слегка подрагивали.
«Притворяется. Сначала фазер, теперь мазер, в игнор меня пустили. Ну и ладно! – обидевшись, Айнур откинулся на сиденье. Полез в рюкзак за сотовым. – Зашибись! Ещё лучше!..»
– Пап, я мобилу дома забыл.
– Я рад… честно, рад!
– Ты предсказуем.
– Даже не пытаюсь быть оригинальным.
– Па-а-ап…
– Что?
– Симпл… ничего. – Айнур хотел попросить айфон, но передумал, представив, с какой миной тот его даст, если даст вообще.
Чтобы прогнать досаду на родителей и как-то развлечь себя, начал перекидываться от одного окна к другому. Справа проплывали стройные ряды высоченных пирамидальных тополей, которые плотно прижимали к себе ветки и усердно тянулись заострёнными макушками ввысь, стремясь зацепить облака. После отряда тополей пошли волнующиеся от ветра пшеничные поля. Айнур торопливо переметнулся к левому окошку, зная, что увидит озерцо, на котором в прошлом году рыбачил с родителями.
Тем летом мама была собой. На рыбалке варила уху, много говорила, смеялась и пела. До того, как «высохла», она всегда пела, особенно в машине. Почему-то именно в салоне автомобиля на неё нападал кураж: она смешила сына и мужа, пародируя кого-нибудь из популярных певцов, или пела по-настоящему – красиво, вольно. Иногда Айнур с отцом пробовали поддержать её, но папа так фальшиво гундосил, а Айнур жидко блеял, что исполнение в три голоса всегда заканчивалось дружным хохотом.
«В Ленинградской области волки научились спасаться, уходя в „Заказник“, где охота запрещена. Специалисты такое поведение считают осмысленным», – сообщил диджей радио «Маяк», а дальше захрипел Высоцкий: «идёт охота на волков, идёт охота…»
– Где Ленинградская область? – спросил Айнур, поймав в зеркале папины сощуренные глаза.
Тот, на секунду перекинув напряжённо-сосредоточенный взгляд с дороги на него, нехотя ответил:
– Раньше Санкт-Петербург назывался Ленинградом.
– По Питеру бегают волки?
– Не пори чушь, сказали же – «в области». Где леса, там и бегают.
– А возле Верхоречья есть лес?
– Есть.
– А речка?
– «Репу» включи! Верхоречье…
– Точняк! А что ещё есть?
– Горы.
– Горы?
– Не Гималаи, конечно, но… смахивают на горы.
– А волки?
– Есть волки? – переадресовал отец вопрос матери.
Айнур, приподнявшись, посмотрел на неё. Она пожала плечами.
Сел на место. Уставился в окно, а там – ярко-жёлтое море. Захотелось выскочить из машины и побежать, петляя между тонкими зелёными ножками, расталкивая овальную листву подсолнухов, вымахавших в рост человека.
Свернули на просёлочную дорогу. Машина запрыгала на ухабах, и папа, чертыхаясь, снизил скорость до предела. Динамики затрещали, жизнерадостный ведущий стал запинаться, проглатывать слова…
– Убери его, – попросила мама, слабо взмахнув рукой.
Отец бросил на неё недовольный взгляд. Выключил радио. Посмотрел через зеркало на сына.
– Жвачка есть?
– Нет.
– Эй, не кисни, скоро приедем.
Айнур вяло кивнул, пробуя представить, чем будет заниматься в предпоследний месяц каникул. Заранее настроился на скуку. В деревне он был давным-давно, в раннем детстве, и совсем не помнил, понравилось ли ему там. Родители перестали туда ездить после смерти бабушки. Из-за мамы. Она только звонила деду, а если папа предлагал: «Рванули на длинные выходные в Верхоречье», находила сто причин «против» или же кратко произносила: «Не сейчас».
Почему мама не хотела видеть собственного отца, Айнур не понимал и, если честно, не вдавался в подробности. Ему хватало бабушки и дедушки, родителей папы, которые жили в городе и частенько приходили в гости. Или он к ним отправлялся с ночёвкой по настоянию отца. Уезжал к нанайке с картатайкой (так он их называл на татарский лад), не скрывая недовольства. Ему не нравился старый двор, где не было нормальных детей, – бегала одна мелюзга, охраняемая придирчивыми древними старушками, приросшими к таким же древним скамейкам. Даже картатай свой двор в шутку называл «нафталиновый рай».
Выставив в открытое окно руку, Айнур пробовал поймать ветер. Тот давил на ладонь, просачивался сквозь пальцы. Тогда, опустив до отказа стекло, высунул наружу голову. Шшшу – зашумело в ушах. Машина подпрыгнула, и он больно ударился шеей о верхний проём окна. Уже собрался спрятаться внутри, но, заметив впереди лениво бредущего коня с седоком, передумал.
Ветерок трепал соломенные волосы подростка и пузырил свободную футболку. Шорты до колен. В стременах загорелые ноги-палки без обуви, и… «Девчонка?!» – оторопел Айнур. Они поравнялись, и он, не успев нырнуть в салон, вытаращился на неё снизу вверх. Она тоже посмотрела пристально.
Проехали.
Айнур нарочно не стал оборачиваться, хотя очень хотелось лучше разглядеть наездницу. Запомнилась расслабленная поза и большой подсолнух в руке.
– Тюрлих-натюрлих, – непонятно к чему выдал папа. – вот такие они, деревенские дети, это тебе не городские гопники, – добавил он и неодобрительно посмотрел на сына.
– Типа, я гопник? – не понял Айнур. «Сначала у мазер, теперь у фазера крыша едет».
– Это я так, обобщаю. Ты пока в норме.
– Меня не приплетай к своим обобщениям, – предупредил Айнур, – а то…
– Что – а то?
– Ничего.
– Не увиливай, что – а то?
– Булат, не провоцируй, – неожиданно очнулась мама. Достала из сумочки расчёску. Распустила волосы.
– Сколько просил, не в машине.
– Остановись.
– Пожалуйста! – резко затормозил отец.
Маму кинуло вперёд. Пробормотав «псих!», она вышла.
– Ожила мёртвая царевна!
– Не смешно, пап!
– Сам знаю. Но, понимаешь, достала! Весь психоз от неё! Пошёл второй месяц… давно могла бы сходить в поликлинику и обследоваться. Всех в напряжении держит. Ещё придумала голодом лечиться.