– Заходи, заходи, садись, садись, ага, сейчас все замутим, намутим все, – Артур щеголяет в своих труселях белых по комнате мимо гостей, уходит куда-то, я присаживаюсь на пуфик.
На диване передо мной две девушки страстно целовались. Одна с короткой стрижкой рыженькой и в пирсинге, другая – с длинными пепельными волосами. Не то седая, не то выкрашенная. Поцеловались они, поцеловались и одна начала раздеваться.
Нет желания во всем этом участвовать, я отворачиваюсь. Отворачиваюсь без осуждения! Сейчас настроения на подобное нет, только и всего.
Однако дальнейшее заставило меня продолжить наблюдение за девицами. Пепельная раздела партнершу. Та продолжала лежать на спине, подобрала ноги под себя, подперла руками эти славные ножки, открывая свою киску. Пепельная помассировала бритую, розовую промежность, полизала, поиграла пальчиками, потом достала откуда-то длинную стеклянную колбу с небольшим ответвлением и очень осторожно вставила колбу прямиком туда, далее посыпала в ответвление бонга немного черненькой смеси. Пирсинговая лежала спокойно, посмеивалась, и видно было, что ей это доставляет удовольствие. Ваш покорный слуга преисполнился интересом. Пепельная, аккуратно придерживая бонг, поискала глазами что-то вокруг, наткнулась на бутылку воды. Бутылка находилась вне пределов досягаемости.
Я взял бутылку и подошел к ним.
– Рискну предположить, милые сударыни, что воду нужно залить внутрь, не так ли? – интересуюсь я.
– Это ты верно предположил, – ответила мне Пепельная с игривой миной.
– Только лейте помедленнее, сударь, – попросила Пирсинговая. Я окинул ее взглядом: хорошенькая фигурка, длинные светлые волосы, приятное личико и крайне аппетитные лапки, которые бултыхались в воздухе, подпираемые руками. Не удержался и поцеловал одну. Девушки переглянулись и заискрили игривые улыбочки.
По просьбе рабочих, не спеша и понемногу, тонкой струйкой лью водичку в трубку.
– Все, достаточно, – говорит Пепельная. Достает зажигалку, поджигает черную смесь и одновременно втягивает в себя белый дым. Когда при затяге раздалось оттуда бульканье – я не выдержал и заржал.
– Сударь, не желаете испробовать? – спросила Пирсинговая, после того, как ее подруга сделала длинный, смачный затяг.
Не, ну грех отказаться, друзья, согласитесь.
– Не слишком сильно втягивай, постепенно, – предупредила Пепельная. Видимо, она исполняла в их паре роль альфа-самочки. Буч, ага.
Беру трубку, Пепельная осторожно подкуривает мне зажигалкой,—удивительно как не подпалила клитор и губы. Всасываю в себя содержимое и смотрю прямо в глаза Пирсингованной. Она улыбается и словно изучает меня. Голову мою придавливает, окутывает туман и дурман, все вокруг растекается и расплывается. Выдыхаю дым, показываю большой палец, ложусь рядом с бонгессой (или как ее назвать?). Залипаю в потолок. Откуда-то льется чудесный Vacuum «I breathe».
– Ах вы, смотрите на него, вон оно что, отвернуться не успел, – раздается голос Артура, – Ой, молодца! А мне можно, дамочки? Агась…Пффффф…Ух, зарядили неслабо, неслабо зарядили, годно, годно. Гойда, ха!
Я приподнимаюсь. Рядом со мной Пепельная продолжает пыхать.
– Принес? – спрашиваю немного устало.
– Разумеется. Непременно. Вот, все в лучшем виде, – он показывает мне целлофановые пакетики, – Прямиком афганочка транзитом через Иран. Для своих держу. И, ясен перец, немножко топлива для скорости. Тоже для своих держу. Держу для своих. Своих. Но ты свой же? Свой же? Свой? А?
Достаю рулон купюр, протягиваю ему. Он странно на них смотрит, берет кончиками пухлых пальцев и беспечно швыряет в стоящую недалеко ванну с ножками. Расфасовываю столь высококачественный продукт по своим кармашкам.
– Все, Тура, пойду. Пора мне, – произношу вяло. Ох, зацепило, надо сказать, шикарно.
– Да ну постой, куда ты пойдешь, отлежись, чего ты торопишься, не торопись. Торопятся – низшие классы! Низшие! – начинает скороговорочкой Артурчик, – Это же… Да? Пред сонмом отцов нам обещал возврат скорый! И что, вернулся? Не вернулся… – он замолк на секунду, часто поморгал и внезапно спросил, – Хочешь зрелище увидеть? Зрелище хочешь?
– Почему-то…Чувствую…Что…Нужно…Ответить «нет», – произношу с трудом, но искренне.
– Это ты брось, брось, не надо такое. Такое не надо. Ага, эй, ну-ка, зайки, давайте покажем гостю, как мы умеем!
«Зайки» закончили воскуривание, вытащили колбу из вагины. Пепельная достала откуда-то кожаную плетку, встала сзади моего дружка, Пирсинговая, в чем мать родила, слезает с кровати и пристраивается где-то у ног приятеля моего, снимает с него труселя и начинает обслуживать ртом, языком и руками. Я пересаживаюсь на пуфик.
– Как жизнь? Работаешь? – спрашиваю у него и гляжу на рыженький затылок, ритмично поднимающийся и опускающийся.
– А то. А как же. Тружусь, работаю на благо…всех подряд, – говорит Артур, – Член совета директоров банка…какого-то там. Все как надо. Живу, как человек…Нерона помнишь? …Охх…Так, зайка, давай, ты знаешь что делать, – обращается он к Пепельной, – Когда скажу «стоп»…
– Не останавливаться, я помню, – договорила за него Пепельная и обвила вокруг его шеи плетку. Обвила туго и по-настоящему.
– Асфиксия? Ты до сих пор прешься? – немного раздосадованно спрашиваю я.
– Это непередаваемо, непередаваемо, нереально, нереально!
– Забыл, как мы чуть не утопили ту в Бангкоке?
Артур смотрит на меня сначала в непонятках, потом, видимо, вспоминает и ржет.
– Ха, ну это когда было…Когда было-то? Давно. Давно было. Былью поросло! И это мы же ненамеренно. Случайно. С кем не бывает…Я же меры принимаю предордо…препор…пердо…при…предосторожности. Осторожно все, осторожно, – выговаривает он, потом дает знак и Пепельная начинает его душить, – Тем более мои зайки – сноровисты в делах подобных! Рукасты, жопасты, сисясты! Ох-х-х…
Рыжая голова Пирсинговой учащает свои движения, Артур краснеет, глаза его закатываются, он дрожит, Пепельная наклоняется и начинает лизать щеку моего друга, у меня привстает.
– Где нашел? – интересуюсь у него, пока его лицо пухнет и краснеет от удушения.
– К-ккххх…Вопрос излишний, ну ты что, что ты ну! Инстаграмм – рассадник заек!
Зайки заулыбались, продолжая свои воодушевленные обязанности.
– Я, когда им пользуюсь, всегда потом прыскаю пальцы мирамистином, ха, – юморю, но меня, понятное дело, никто не слушает.
А тем временем, действо продолжалось. Пирсинговая, словно нефтяной такой станок-качалка, наяривала Артуров стержень вверх-вниз, вверх-вниз; Пепельная дважды обкрутила плетку вокруг его шеи, с невероятным азартом душила, страстно облизывала.
Я потрогал пах. Черт возьми…Присоединиться что ли?
– Ох…Стоп…Стоп…Стоп! – захрипел мой друг.
Но зайки не останавливаются, каждая продолжает свое дело, пока Артур, с налитыми глазами и взбухшими венами, не выблевывает желтую пену, издает странный храп и обессиленно валится на кровать. Пирсинговая сначала недоуменно отстраняется, а потом панически отпрыгивает. Пепельная дрожащими руками роняет плетку и отпускает бездыханное тело. Его причиндал не смягчился, но вместо «окончания» излился светло-желтой мочой.
Несколько секунд я смотрел на все это, пока не допер до произошедшего. Резко подскакиваю, подлетаю к Артуру, начинаю его тормошить и бить по щекам. Смотрю зрачки – расширены. Пульс…Не нащупываю.
– Чего встали?! Звоните в скорую, дуры! – кричу на заек.
Они начинают дрожать, чего-то кричать, визжать, бестолково ползают и бегают, никто не может найти телефон, я пытаюсь делать массаж сердца и привести друга в чувство.
– Где телефон? Не могу найти телефон, как же так, ему всегда это нравилось, – причитает за моей спиной Пирсинговая.
– Заткнись! Звони резче, а то засадят нас! Скорее!
– Ну где же он…
Быстро ищу в своих карманах аппарат, кидаю им, сам продолжаю откачивать.
– Вот! Быстрее!
– А какой номер у скорой? – испуганно и невинно спрашивает Пепельная.
Я даже на секунду застопорился. В голове крутится ноль три, но этот же номер вроде отменили…Ядрена вошь, а какой номер у скорой?!
Как сейчас можно вызвать скорую?!
Мы все уставились друг на друга и тупим. Первым выхожу из оцепенения.
– ОТКРЫВАЙ ГУГЛ, СУКА, ИЩИ СКОРЕЕ! – ору на этих шмар, продолжаю массажировать грудную клетку Артура, затыкаю ему нос, собираюсь с духом, отгоняю привередливость и сквозь его вонь делаю искусственное дыхание. Не имею ни малейшего понятия – помогают ли подобные процедуры в таких случаях, но делаю что могу!
Зайки же в слезах и дрожащими руками судорожно пытаются чего-то тыкать в телефоне, я продолжаю мучать тело, по ходу бездыханное, моего бывшего сокурсника, вокруг заиграл сраный «White Rabbit», ну куда ж без него.
Все, ноль реакции. Девушки видят, что мои манипуляции не помогают, начинают попросту сходить с ума, орут, кричат, но и почти сразу Пирсинговая собирает свои шмотки и шустренько одевается.
– Стой, ты куда это?! – сразу накидывается Пепельная.
– Все, я домой.
– Нет уж!
– А я причем?! Ты его душила!
– Ах ты…Ах ты тва-а-арь…
Понеслась женская потасовка, хватания за волосы, шипения и повизгивания. Я обреченно доделал массаж и смотрю в это пухлое, лунообразное лицо. В бессилии или в сердцах (скорее второе) со всей дури даю пощечину по этой блиноподобной мясистой харе.
Раздается глубокий звук, словно вытащили пробку в ванной, потом обрывистый вздох, Артур, как пружина, оловянным солдатиком поднимается и как ни в чем ни бывало начинает лопотать.
– Гляди, стояк до сих пор не прошел, видишь, стояк? Стояк держится! Держится! Стояк! Ой, привкус интересный, словно дыньку покушал, скушал дыньку. А дыньки ни у кого нет, ребятки, дыньки хочется? Почему щека болит? У меня щека болит! Болит щека!…Так…Кто обоссался? Я обоссался?! Ой, стыд-то какой, негоже, негоже, стыд-то какой…
Идиот блять!
***
Вышел я оттуда в растрепанных чувствах, утомленный, вымотанный, жующий три жвачки, но, знаете, в приподнятом настроении. Эта Артурова безуминка, особливо обострившаяся после выкидыша и последующего самоубийства его невестки, мне импонировала, заряжала она какой-то энергией, тоже безумной, но и жизнеутверждающей.
Пока спускался обратно на бренную землю, в лифт зашло несколько жителей этого небоскреба. Все красивые, здоровые, сытые, респектабельные, лоснящиеся от собственного самодовольства, от собственного благополучия, сами их лица высечены из дорогого материала, блестящего и обихоженного. Лифт заполняется мириадом вкуснейших запахов. Я же ехал и слушал свой хай-ендовый плеер.
При виде этих господ и дам власть имеющих захотелось побалаганить.
– Дорогая, наш сын, Никодим, продает кок..н…Одноклассникам своим, – начинаю напевать, – И не только им, одним…И уже немало лет, даже мэр его клиент. О!…
Дамы и господа скривили на меня удивленно-высокомерные мины, поежились, переглянулись. В их выражениях появилось нечто кислое.
Ха.
…Да, выгляжу с плеером потешно и нелепо, ибо сейчас лето, а летом я с первого июня до тридцатого августа хожу в шортах. В одних шортах! Какой бы дождь ни шел, что бы ни было на улице – я не изменяю этому правилу. Шорты у меня разные, все качественных брендов, все ниже колен. Потому что если вы мужчина и носите шорты выше колен, то либо вы профессиональный спортсмен, либо вы профессиональный пидор. Извините. Итак, в шортах в одном кармане лежат ключи от машины, хаты, мелкая всячина, телефон. Разумеется, отвисает. И в другом кармане – мой плеер, Сони энвэ чего-то там дальше, не помню. Карман тоже отвисает неслабо. Почему хай-энд плеер, почему бы не слушать на телефоне? Потому что я считаю, что любая музыка достойна уважения и соответствующего отношения к себе. Наушнички у меня мелкие, т.к. на улице с амбушюрами гонять неудобно, но и мои мелкие тоже ничего, старые добрые Санхайзеры. И в итоге уши получают качественный звук, в перепонки льется чистое, разностороннее звучание. В данный момент – Miki Asakura «Billie jeans» (перепевка так себе, но терпименько).
Сел в машину, запрятал все нужное в бордачок, завел и расслабился. До сих пор испытываю странное, приятное чувство, когда сажусь в авто и завожу его, будто укрываюсь от всего мира в своем, чисто своем, индивидуальном замке, в своей вселенной. Колонки («Харман», разумеется) автоматически продолжают Tatsuro Yamashita «Someday». Вы не подумайте чего, я сам без понятия кто это такие, тупо слушаю всякую всячину, буквально все подряд. Только так и находишь в океане информации что-то интересное.
Когда вернулся домой, за окном стемнело. Я настолько вымотался, что едва коснувшись подушки, смог моментом отрубиться и без стимулирующих средств.
Часть 2. Протекание
…Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»
Вроде бы нужно дать сейчас описание действия, которым я занимаюсь, навроде некоего занятия в обществе, тренировки в зале, в принципе отстраненного акта от недавнего сна, и чтобы попутно рассказывал о своей ситуации, но извините, я ничем не занимаюсь.
Проснулся я в той же постели, где заснул вчера, в той же квартире, и в том же, приблизительно, состоянии ума. Похмелья, к счастью, не было, я валялся и лениво разглядывал полутораметровую картину на потолке (да, я повесил на потолок, почему бы и нет?). Ее по специальному заказу доставили ко мне домой прямо из каких-то областей Рима, особо не вникал. На ней на первый взгляд не изображалось ничего особенного: некая дама в обычных одеяниях из этих римско-эллинских тряпок запечатлена в момент шага. Но красота картины,– если точнее это была точная копия маслом одного барельефа,– заключалась в том, что женщина приподняла свои одежды и оголила ступни. Левая полностью покоилась на земле, одна по инерции приподнялась над ней, касаясь только носком. Я физиологически не мог не отдать должное безымянному мастеру древности, который уделил столько заботы, столько любви своей работе, особенно нижней его части, там где ступни. Правая ножка так и вовсе получилась, как живая. Величалась моя шагающая красавица «Градива» или как-то так.
…Мой фаворит – египетская. Это вы знаете. И приношу извинения, я забыл при своей классификации упомянуть один момент или еще один тип ножки, если можно это назвать ножкой. Перенесемся в Китай, друзья. О да, опять восток. В таких делах с востоком некогда мог сравниться мой любимый Рим периода поздней империи и расцвета гедонизма, да философски умудренная Греция, которая, как всякая мудрость, была терпима к широте взглядов. Но люди восточные, азиатские, пожалуй, когда-то на голову лучше знали толк в деле удовольствий такого плана.
Итак, друзья, Китай. Примерно с начала десятого по начало прошлого (sic!) века. Значит, брали бинт и девочку. Далее бинтом привязывали все пальчики несчастной к ступне, кроме большого. И заставляли так ходить, причем в обуви заведомо крохотного размера. Ходить так заставляли на протяжении многих лет, десятилетий. Оценили? По итогам многолетней деформации получался такой конусообразный кошмарчик, что описывать это я не возьмусь, потому что сердце мое не выдерживает столь изысканного издевательства над женщинами. Сие именовалось не иначе, как «золотой лотос». От такого лотоса женщины в зрелости утрачивали способность передвигаться без посторонней помощи, посему подобным досугом развлекались в основном аристократки. Ибо, с позволения сказать, пролетарки через неделю умерли бы от голода лежа на постели без возможности достать себе пищу. Не буду врать, мне сложно постичь кому такое могло нравиться, но все же я стараюсь, тем не менее, придерживаться своего главного правила: не судить, не осуждать. Рискну предположить, что многим женщинам это нравилось, а мужчины испытывали глубокое эстетическое наслаждение. Если все было добровольно, по согласию, то и хорошо. Но китайский тип ступни – не моя чашка чая. Природа за тысячелетия эволюции (ну или сила на небе, кому что больше нравится) и без того создала визуально идеальный объект – женское тело. Не надо его ломать, не нужно калечить подобными способами, черт возьми! Так говорил Заратустра. Шучу. Так говорит ваш покорный слуга. И точка.