Снова звучало предупреждение: «Мы не имеем права ничего обещать, находясь в слабой позиции. Только тогда, когда у нас будет достаточно оружия, мы сможем со всей уверенностью утверждать, что это оружие не будет использовано».
И надежда: «Давайте предоставим обеим сторонам возможность узнать, какие проблемы нас объединяют, а не разделяют…»
«Пусть обе стороны объединятся, чтобы в любом уголке земли можно было услышать пророчество Исайи – “снимите тяжелое бремя… (и) пусть угнетенные станут свободными”».
Что примечательно в инаугурационной речи Джона Кеннеди – это то, что она точно отражает глубокие противоречия его политической философии. Как можно было в атомный век совместить его чувство страха перед войной и приверженность к миротворчеству со страстным сопротивлением тоталитарному врагу? Будучи свидетелем того, как Вторая мировая война унесла миллионы жизней, в 1945 г. Кеннеди представлял себе тот день, когда «человек откажется исполнять воинскую повинность по идейным соображениям», наряду с международным отказом от суверенитета и искоренением войны по просьбе общественности. Однако, когда он принял присягу, до такого дня было еще далеко. Более того, Джон Кеннеди оставался рыцарем холодной войны в своих представлениях о том, какие средства необходимо применить, чтобы противостоять диктатуре, – оружие, которое на тот момент превысило все разумные пределы по силе разрушения. Поэтому ради достижения мира и свободы у него не было другого выхода, кроме как договориться с врагом о справедливом мире в рамках наиболее опасного в мировой истории политического конфликта. Он узнает потом, насколько опасно было с его стороны добиваться этой договоренности.
Как уже известно из введения к этой книге, мой взгляд на убийство президента Кеннеди исходит из трудов монаха, члена ордена траппистов Томаса Мертона, возможно, малопонятного источника. Биографии этих двух людей совершенно не похожи. В то время как Джона Кеннеди в 1943 г. закручивало волной тихоокеанского течения, Томас Мертон был монахом-послушником в Гефсиманском аббатстве на холмах Кентукки. Тем не менее в обоих случаях можно разглядеть божественную руку помощи, спасающую их жизнь для какой-то будущей миссии. Как уже знают читатели автобиографии Мертона «Семиярусная гора», выпускника Кембриджского и Колумбийского университетов занесло в Гефсиманское аббатство таким же непредсказуемо-милосердным течением, какое вынесло Джона Кеннеди на рассвете к месту спасения в проливе Блэкетта и спасло его от череды смертельных болезней. В ту ночь в Тихом океане Кеннеди в полусознательном состоянии мечтал доплыть до маленького острова, где находились другие члены экипажа торпедного катера, так же как Мертон мечтал о духовном путешествии в Гефсиманское аббатство. Он не пытался туда добраться. Он просто хотел и страстно молился об этом без привязки к цели. Мертон, прибывший в Аббатство Богоматери Гефсиманской, был похож на Кеннеди, выбравшегося на берег и упавшего в объятия своей команды.
В начале 1960-х гг. Томас Мертон не мог не отреагировать на неминуемую угрозу, которую несла в себе ядерная война. Его работы по ядерному кризису, при подготовке которых он пришел к тому, что назвал неизъяснимым, характеризуют общую обстановку, проливающую свет на президентскую борьбу и убийство Джона Кеннеди. Благодаря своим эмоциональным статьям, направленным против наращивания ядерного вооружения, Мертон стал одиозной фигурой. Встревоженное монастырское руководство приказало ему прекратить публикацию материалов, посвященных проблемам мира. Мертон принял это во внимание, но продолжал оставаться глубоко убежденным в необходимости нести истину в массы, но, возможно, в другом, не запрещенном формате. Еще до того, как началось неизбежное преследование его опубликованных статей, он нашел другой способ действовать по велению своей совести – написание серии писем о мире.
В течение года в самый разгар президентства Кеннеди, с октября 1961 г. (вскоре после Берлинского кризиса) до октября 1962 г. (сразу после Карибского кризиса), Мертон рассылал письма о войне и мире широкому кругу получателей. Среди них были психологи Эрих Фромм и Карл Штерн, поэт Лоуренс Ферлингетти, архиепископ Томас Робертс, Этель Кеннеди, Дороти Дэй, Клэр Бут Люс, физик-ядерщик Лео Сциллард, романист Генри Миллер, Синдзо Хамаи, мэр Хиросимы, и Эвора Арка де Сардиния, жена находившегося в эмиграции кубинского политика, захваченного в плен в ходе финансируемого ЦРУ вторжения в заливе Свиней. Мертон собрал более 100 писем, размножил на мимеографе, переплел и отправил друзьям в январе 1963 г. Он назвал этот неофициальный сборник размышлений «Письма о холодной войне».
В предисловии к письмам Мертон указал на те силы в Соединенных Штатах, которые угрожают ядерным холокостом: «В действительности кажется, что во время холодной войны, а может, уже и во время Второй мировой войны, эта страна стала, откровенно говоря, воинствующим государством, построенным на финансовом благополучии, структуре власти, при которой интересы большого бизнеса, одержимость военных сил и фобии политических экстремистов доминируют и диктуют нашу национальную политику. Кроме того, похоже, что людей в этой стране, в общем и целом, низвели до пассивности, замешательства, обид, разочарования, бездумности и невежества, потому как они слепо следуют за любыми идеями, которые им предлагают средства массовой информации»{41}.
Мертон писал, что протест в его письмах был направлен не только против опасности или ужасов войны. Это был протест «не просто против физического уничтожения, и тем более не против физической угрозы, а против губительного нравственного зла и полного отсутствия этики и здравого смысла, как правило, присутствующих в международной политике». «Да, – добавлял он, – президент Кеннеди – проницательный, а иногда и авантюрный лидер. У него благие намерения и наилучшие побуждения, и он, без сомнения, порой оказывается в столь сложной ситуации, что его действия не могут не выглядеть абсурдными»{42}.
Пока мы следим за тем, как «проницательный, а иногда и авантюрный лидер» погружался в глубокую бездну, с которой он никогда раньше не сталкивался в Тихом океане, письма созерцателя из монастыря в Кентукки будут отражением того времени, когда Джон Кеннеди оказывался в «столь сложной ситуации, что его действия не могли не выглядеть абсурдными».
Мертон не всегда испытывал такую симпатию к президенту Кеннеди. Годом ранее в осуждающем, пророческом письме своему другу У. Ферри он писал: «Я почти не верю, что Кеннеди способен чего-то достичь. Я считаю, что он не может в полной мере оценить масштаб стоящих задач, и ему не хватает творческого воображения и более глубокой восприимчивости. Слишком велика его привязанность к таким понятиям, как “время” и “жизнь”, в чем, я полагаю, он ушел не дальше, скажем, Линкольна. То, что необходимо на самом деле, это не проницательность или профессионализм, а то, чего не хватает политикам, – глубина, гуманность и в определенной степени полное самоотречение и сострадание не только к отдельным лицам, но и к людям в целом, что представляет собой более глубокий уровень самоотверженности. Возможно, Кеннеди однажды каким-то чудом достигнет этого. Но таких людей чаще всего убивают»{43}.
По мнению Томаса Мертона, чтобы Кеннеди смог сделать этот прорыв с вероятными последствиями, ему нужно было вспомнить сцену в начале своего президентства, когда он только что встретился с советским руководителем Никитой Хрущевым в Вене. Поздно вечером 5 июня 1961 г., на обратном пути в Вашингтон, усталый президент попросил своего секретаря Ивлин Линкольн привести в порядок документы, над которыми он только что закончил работать. Когда Линкольн начала убирать со стола, она заметила маленький клочок бумаги, упавший на пол. На нем почерком Кеннеди в двух строчках было написано любимое высказывание Авраама Линкольна:
«Я знаю, что Бог есть, и я вижу, что надвигается буря;
Если у него есть место для меня, я считаю, что я готов»{44}.
Встреча на высшем уровне с Хрущевым очень расстроила Кеннеди. Ощущение надвигающейся бури пришло к нему в конце встречи, когда они сели друг напротив друга за стол. Подарок Кеннеди Хрущеву, экземпляр Конституции США, лежал между ними. Кеннеди заметил, что корабельные пушки были способны стрелять на расстояние в 800 м и убивать несколько человек. Но если он и Хрущев не смогут договориться о мире, вдвоем они могут убить 70 млн человек, развязав ядерную войну. Кеннеди посмотрел на Хрущева. Хрущев ответил ему пустым взглядом, как бы говоря: «Ну и что?» Кеннеди был возмущен таким, по его мнению, отсутствием ответа со стороны его коллеги. «Нам не удалось найти взаимопонимания», – сказал он позже{45}. Хрущев, возможно, почувствовал то же самое в отношении Кеннеди. Результатом их неудачной встречи будет еще более угрожающий конфликт. Когда Ивлин Линкольн прочла то, что написал президент, она подумала: «“Я вижу надвигающуюся бурю” – это не просто фраза»{46}.
Предвидя в ту ночь надвигающуюся бурю, Джон Кеннеди, подобно Линкольну, сначала написал как бы для себя: «Я знаю, что Бог есть». Первое впечатление Томаса Мертона о Кеннеди вызывало у него сомнения в том, что он, не имея характера Линкольна, был способен выдержать бурю. Кеннеди, продолжая высказывание Линкольна, молился и надеялся, говоря его словами: «Если [у Бога] есть для меня место, то я считаю, что я готов».
Мертон понимал, что если Кеннеди станет тем, кем он должен быть, он «обречен на смерть». Насколько тонко мог Кеннеди чувствовать опасность для себя в надвигающемся шторме?
Друг президента Пол Фэй – младший[6] рассказал об инциденте, который показал, что Джон Кеннеди отчетливо осознавал опасность военного переворота. В один из выходных летом 1962 г., когда Кеннеди с друзьями плыл на яхте, его спросили, что он думает о книге «Семь дней в мае» (Seven Days in May) – самом продаваемом романе, в котором описывался вооруженный переворот в Соединенных Штатах. Кеннеди сказал, что прочитает эту книгу. Он прочитал ее за ночь. На следующий день он обсудил с друзьями возможность очередного такого переворота в США. Заметьте, что он сказал это после неудачной операции в заливе Свиней и перед Карибским кризисом:
«Возможно, это может произойти в нашей стране, но для этого необходимы определенные условия. Если, например, в стране молодой президент и у него случился провал в заливе Свиней, может возникнуть определенная обеспокоенность. Возможно, военные немного раскритикуют его за спиной, но это будет списано на обычное недовольство военных гражданским контролем над вооруженными силами. Но если ситуация, подобная той, что случилась в заливе Свиней, повторится, то граждане страны поставят вопрос следующим образом: “Может быть, он слишком молод и неопытен?” Военные решат, что обязаны сохранить целостность нации – это их патриотический долг, и только Бог знает, какой сегмент демократии они будут защищать, если свергнут избранное руководство страны».
Сделав паузу, он продолжил: «Затем, если залив Свиней повторится в третий раз, а это вполне может случиться…» Он выдержал еще паузу, чтобы дать слушателям возможность понять глубину мысли, и завершил ее старой морской поговоркой: «Но не в мое дежурство»{47}.
В другой раз Кеннеди рассказал сюжет романа, в котором несколько генералов захватили страну: «Я знаю пару людей, которые, возможно, мечтают об этом»{48}. Биограф Теодор Соренсен цитирует эту фразу Кеннеди как шутку. Тем не менее, Джон Кеннеди использовал юмор по-разному, и следующее высказывание Соренсена уже не шутка: «Взаимодействие между начальниками штабов и их главнокомандующим оставалось неудовлетворительным на протяжении почти всего президентского срока Кеннеди»{49}.
Президент Кеннеди вдохновил режиссера Джона Франкенхаймера снять фильм «Семь дней в мае» как «предупреждение республике»{50}. Франкенхаймер говорил, что «Пентагон не хотел, чтобы мы снимали этот фильм. Кеннеди сказал, когда мы соберемся снимать сцены обстрела Белого дома, он отправится в Хайянис-Порт[7] отдохнуть»{51}.
Как нам уже известно, у президента Джона Кеннеди уже был один залив Свиней. Это был секретный проект, инициированный еще его предшественником президентом Дуайтом Эйзенхауэром{52}. В конце лета 1960 г., когда Кеннеди стал кандидатом в президенты от Демократической партии, ЦРУ уже начало подготовку полутора тысяч кубинских политэмигрантов на секретной базе в Гватемале к вторжению на Кубу{53}. На правах нового президента в марте 1961 г. Кеннеди отклонил существующий план «Тринидад», разработанный ЦРУ и предполагавший «воздушно-десантную операцию» на Кубе, в пользу тихой высадки ночью, чтобы не было бы «никаких оснований говорить об американской военной интервенции»{54}. Когда скептически настроенный Кеннеди окончательно утвердил пересмотренный план ЦРУ по высадке десанта в заливе Свиней в апреле, он вновь подчеркнул, что не станет задействовать американские вооруженные силы, даже если армия наемников потерпит поражение. Руководитель секретной операции ЦРУ Ричард Бисселл заверил его в том, что потребность в воздушных ударах будет минимальна, и что жители острова присоединятся к кубинским наемникам в восстании против Кастро{55}.
На рассвете 15 апреля 1961 г. восемь бомбардировщиков Б-26 кубинских экспедиционных войск нанесли воздушные удары, чтобы уничтожить кубинские ВВС на земле, но смогли сделать это лишь отчасти. Кастро приказал своим пилотам «ночевать под крыльями самолетов», чтобы они могли взлететь в любую минуту{56}. На следующую ночь, когда бригада приготовилась к ночной высадке в заливе Свиней, Макджордж Банди, советник по национальной безопасности Кеннеди, позвонил заместителю генерального директора ЦРУ Чарльзу Кэбеллу и предупредил, что «авиаудары следующим утром не следует начинать до тех пор, пока самолеты не смогут это сделать, используя взлетно-посадочную полосу уже в пределах занятого плацдарма»{57}. Поскольку такой возможности не было, этот приказ фактически отменял удары с воздуха. В последующие дни армия Кастро взяла десантную группу в кольцо. Армия наемников сдалась 19 апреля 1961 г. Более тысячи человек было взято в плен{58}.
Новый президент сильно разочаровал ЦРУ и военных, приняв решение примириться с поражением в заливе Свиней, а не развязать войну. Позже Кеннеди понял, что оказался вовлеченным в план ЦРУ, ставший для него ловушкой. Инициаторы этого плана надеялись на то, что обстоятельства вынудят Кеннеди отказаться от наложенных им ограничений на использование вооруженных сил США.
Как еще, спрашивал Кеннеди своих друзей Дэйва Пауэрса и Кена О’Доннелла, Объединенный комитет начальников штабов согласился бы утвердить этот план? «Они были уверены, что я их поддержу и отдам приказ на использование в операции авианосца Essex, – сказал он. – Им трудно было поверить, что новый президент, наподобие меня, не будет паниковать и пытаться сохранить лицо. Ну что ж, они очень сильно ошиблись во мне»{59}.
Главными игроками в обмане Кеннеди были его советники из ЦРУ, в частности, директор Аллен Даллес. Как заметил Артур Шлезингер – младший: «Объединенный комитет начальников штабов только одобрил план «Залив Свиней». А его разработкой занимались в ЦРУ»{60}.
После смерти Аллена Даллеса остались неопубликованные черновики статей, которые Люсьен Ванденбрук назвал «“Признаниями” Аллена Даллеса». В этих рукописных заметках со следами пролитого кофе Даллес рассказывал, как советники ЦРУ, которые отлично владели ситуацией, вовлекли Джона Кеннеди в план, успешная реализация которого противоречила собственным правилам президента, не допускавшим привлечения к боевым действиям армии США. Хотя Даллес и его сообщники знали, что такое условие противоречит плану, который они навязывали Кеннеди, они намеренно замалчивали этот факт, полагая, как писал Даллес, что «реалии ситуации» заставят президента пойти на их условия: