Мастер, Елизавета и другие - Виктор Михайлович Павлов 8 стр.


Мастер встал с рабочего кресла и подошёл к книжному шкафу. За стеклом толпились корешки книг, он слышал голоса их авторов-историков, спорящих с ним и между собой. Вся трагедия русской исторической науки (да не только русской) заключается в желании власть имущих показать себя перед потомками в наилучшем свете, что приводит к появлению в официальной истории не реальных дел, а придуманных в угоду правителям. Историческая наука почти всегда остаётся под гнётом власти. Исходя из существующих в определённый период политических и религиозных идей из истории вымарываются дела и люди их совершавшие. Приходит новое время, оно несёт другие идеи, и история вновь переделывается, что нравится одним слоям населения и вызывает протест у других. Это приводит к печальным последствиям: наша история нас не объединяет, а разъединяет. Что может в истории нас объединить?

Мастер вернулся к рабочему столу и задумался. Это самый серьёзный вопрос для интерпретатора истории. Существуют две крайности. Одна – это следование чувству патриотизма, что, как правило, приводит к вымарыванию из нашей истории неподходящих по этому критерию дел. Вторая – стремиться «показать всё как есть», но такой подход на первый план выставляет весь негатив, чего явно допустить нельзя и, самое главное, он запутывает молодёжь.

Мастер считал, что показывать в истории надо всё, но давать всем событиям оценку «святости». В советское время вместе с литературой церковных историков было уничтожено и понятие «святости». А ведь оно надгосударственное, наднациональное и даже надрелигиозное. Находясь над человечеством, святость может проявляться в любой стране, в любой национальности и в среде разных (но уже не любых!) религий. Святым становится добродетель, то есть всё то, что приносит человеку, народу и, быть может, всему человечеству пользу, не угнетая окружающий мир.

Понятие «святости» как добродетели соответствует духу русского человека. Мастер вспомнил посещение в прошлом году Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале. Там на входе в кельи монахов висела табличка с выдержкой из книги русского философа И. А. Ильина: «Мы говорим о святой Руси для того, чтобы утвердить, что рядом с окаянной Русью (и даже в той же самой душе!) всегда стояла святая Русь. И Россия жила потому, что святая Русь вела несвятую Русь, обуздывала и учила окаянную Русь». Философ Ильин понял и принял, что в истории российского государства были как святые, так и окаянные дела. Вот это надо принять и русским интерпретаторам истории и описывать историю России как действия двух эфемерных образований: Святой Руси и Руси Окаянной. Борьба между ними принимает общественное значение, победа одной или другой стороны определяет путь дальнейшего движения русского государства.

Так чем же русскому народу можно гордиться в своей истории? Мастер сделал для себя очень важный вывод: в своей истории русские люди могут (и так хочется сказать – должны!) гордиться победами Святой Руси над Русью Окаянной. Такой подход не позволит уйти от «правды» исторических событий, а позволит показывать как святые, так и окаянные дела. И, в тоже время, поможет воспитывать молодёжь в духе национального патриотизма, исходя из общечеловеческих ценностей.

«Вот, к примеру, в настоящее время наиболее спорным эпизодом истории России является её социалистическое прошлое, – продолжил рассуждать Мастер. – Цель построения социалистического общества была благая, так как предполагала дать свободу и хорошую жизнь всем народам бывшей Российской империи и избавить их от эксплуатации человека человеком. Однако благая цель достигалась как святыми, так и окаянными делами. И последствия её достижения были далеко неоднозначными по своим оценкам. Какой можно сделать вывод об этом историческом эпизоде России? Получить его очень сложно, это трудная задача, нерешённая до сих пор. Да и в полном объёме она не будет никогда решена, поскольку для этого надо знать недоступную людям Истину. Ведь этот «исторический эпизод» отразился не только на жизни российских народов, он затронул весь земной мир, если не напрямую, то опосредованно. Но мы, русские, можем гордиться им, потому что в нём наше «хорошее» старалось пересилить наше «плохое». Каждый живший в то время в России представлял либо святую Русь, либо Русь окаянную, вне зависимости от политической силы, которую он поддерживал, или даже если был вне их борьбы. Мы выжили как народ и как государство, потому что «рядом с окаянной Русью (и даже в той же самой душе!) всегда стояла святая Русь». И можем считать социалистическое прошлое великим делом, поскольку в борьбе между святой Русью и Русью окаянной всё-таки победила святая Русь. Благостная цель – построение социалистического общества, была достигнута, хотя по своим последствиям не удалось получить желаемого результата. Вывод о том, что построение социалистического общества явилось для России великим делом, которым она может гордиться, должен устроить все Правды, воюющие вокруг Истины. Их борьба продолжится вокруг оценок отдельных событий и их последствий, произошедших при построении социалистического общества. Она переносится на уровень специалистов в истории и политики, а гордость за своё великое прошлое остаётся в российском народе. Именно эта гордость и рождает патриотические чувства, о которых так мечтает руководство страны».

Мастер подошёл к окну. Солнечная погода соответствовала его настроению. А не поделиться ли им с Елизаветой? Мастер потянулся к телефонной трубке.

Мастер и Елизавета находят себя в любви с надеждой почувствовать радость жизни

После давнего ужина в ресторане Елизавета и Мастер не встречались. Нельзя сказать, что на ужине или после него произошло какое-то разобщение, нет, просто дела и проблемы каждого завертели их, и они как бы потеряли друг друга во времени. Воспоминания периодически вспыхивали и отходили на задний план. Они иногда перезванивались, обещали друг другу вот-вот освободиться и встретиться, но не получалось. Отношения, входившие в такую стадию, как правило, тихо и спокойно приходят к концу.

Звонок Мастера застал Елизавету дома.

– Девушка с именем английской королевы дома? – голос в трубке заставил вздрогнуть сердце Елизаветы. – Может ли она дать аудиенцию представителю русской интеллигенции?

– Может, может! – радостно закричала Елизавета. – И даже готова прискакать к нему в любое место.

– Тогда идём друг другу навстречу и через час встречаемся на мосту имени Лейтенанта Шмидта. Это ровно середина расстояния между нами, и кто её достигнет первым, тот больше и соскучился.

– Я побегу, нет, я полечу и буду первой! – Елизавета засуетилась, – до встречи!

Мастер положил трубку и улыбнулся. «Что здесь для неё главное: быть первой или больше соскучившейся?» – подумал он. За несколько встреч с Елизаветой он уже понял её стремление к лидерству во всех делах и отношениях. В данном случае Мастер был не прав – Елизавета действительно по нему скучала и никак не могла понять, почему так неожиданно начавшиеся отношения затормозились.

Встретились они ровно посреди моста, и Елизавета в этом сразу усмотрела знак Божий.

– Значит, нам действительно нужна сегодняшняя встреча, – кинулась она к Мастеру, обнимая и заглядывая в его глаза. – Пойдёмте навесхим храм Успения Пресвятой Богородицы, смотрите, как он сияет на солнце и манит нас к себе!

Храм действительно был великолепен. Его разноцветные маковки, гордо возвышающиеся на набережной Большой Невы, сияли на солнце и, казалось, излучали радость жизни.

– Смотрите, Виктор Михайлович, какой он радостный! – Елизавета как будто подслушала мысли Мастера. – Обычно православные храмы строги, а внутри мрачны. В них начинаешь ощущать какую-то тревогу.

– В христианстве, а в православии особенно, жизнь человека всего лишь подготовка к бытию после неё. А в это бытие он попадёт только через строгий экзамен Страшного Суда, после которого его направят в ад или рай, в зависимости от того, как он прожил жизнь. Этим и обосновывается строгость христианских храмов, – Мастер, как обычно, давал развёрнутый ответ на возникающие вопросы.

– Но это всё придумали люди. Бог добр, он простил нам все прегрешения и провозгласил на Земле любовь. А любовь – это и Бог, и радость жизни. Давайте радоваться, Виктор Михайлович! – Елизавета запрыгала вокруг Мастера, тормоша и поворачивая его во все стороны.

Мастер почувствовал, как его покидают утренние заботы и как важный вывод, сделанный им утром за рабочим столом, теряет свою жизненную основательность. Он начинал понимать, для чего ему нужны эти встречи с молодой и непосредственной девушкой: она возвращала в него радость жизни, которую в последние годы он заменил радостью работы. После определённого возраста Мастер поставил знак равенства между жизнью и работой. В итоге работа стала жизнью, вытеснив всё, не связанное с ней. Кто от этого выиграл – работа или жизнь? На первый взгляд, победила работа, но эта победа оказалась пирровой – работа потеряла краски жизни. А без этих красок работа писателя становится серой и никому не интересной. В результате победы нет, поражение понесли обе стороны: работа и жизнь.

После посещения Собора они пошли по набережной Невы в сторону Зимнего дворца, любуясь красотами Санкт-Петербурга, знакомыми им с детства. Но красотой можно любоваться и восхищаться всегда, глядя на неё. Елизавета оказалась фанатом фотографий, поэтому они беспрестанно фотографировали друг друга и периодически приставали к прохожим с просьбами сфотографировать их вместе. Мастер мельком подумал, что последний раз он так активно фотографировался в далёком детстве, когда его отец, большой любитель фотографий, щёлкал своим чёрно-белым ленточным «Зорким», запечатлевая его с матерью на фоне тогда ещё ленинградских красот.

Непродолжителен питерский день. Солнце начало прятаться за домами уже к трём часам по полудню. Это время застало Мастера и Елизавету на Сенатской пощади возле Медного всадника.

– Представь себе, Елизавета, что сто девяносто два года тому назад на этом самом месте, где мы сейчас находимся, стояли гвардейские полки и требовали Конституции. Офицеры, решившиеся на такой отчаянный шаг, не знали, что делать дальше. Солнце, как и сейчас, неуклонно садилось, и все понимали, что через полчаса стемнеет, и их положение станет совсем неопределённым, – Мастер вводил Елизавету в атмосферу восстания декабристов. – А в это время Николай уже принял решение и разворачивал пушки в сторону восставших. И тут оказалось, что пушки привезли, а заряды к ним забыли! Всё по-русски, одни не додумали до конца, что делать, другие не доделали додуманное. Пока бегали за снарядами, количество людей на Сенатской площади существенно увеличилось. Слух о восстании прошёл по всему Петербургу, и на площадь пришло много любопытствующих. А пушки зарядили картечью, которая бьёт по площадям. Двух залпов из трёх пушек хватило, чтобы разогнать восставших и любопытствующих. Площадь покрылась трупами, кричали раненые, уцелевшие бросились бежать по льду Невы на Васильевский остров, откуда мы с тобой пришли. Офицеры попытались построить солдат в боевые колонны прямо на льду Невы, но следующий залп из пушек проломил лёд, и люди начали тонуть в холодной невской воде. За несколько минут погибло более двух тысяч человек. Всё это видел он, – Мастер показал на памятник Петру Первому, – и плакал железными слезами.

Слёзы навернулись на глаза Елизаветы. Она живо представила себя в невской воде, услышала крики людей о помощи, а надвигающиеся сумерки создавали картину ада.

– Пойдёмте отсюда, я устала и хочу домой, – вытирая слёзы, попросила Елизавета.

Мастеру стало жалко её. Он обнял Елизавету за плечи и поцеловал в холодный нос. Она восприняла это как некий знак к близости и прильнула к его губам. Мастера давно уже так никто не целовал, ставшие традиционными поцелуи в женскую щёчку он воспринимал подобно приветственному мужскому рукопожатию.

– Поехали лучше ко мне, – сказал Мастер, останавливая такси. – На Английский проспект, пожалуйста, – попросил он таксиста.

В этот день Елизавета осталась ночевать у Мастера.

Алексей Михайлович и его семья. Кого слышит Бог

«Русским незамужним девушкам из «хороших семей» на Руси семнадцатого века жилось невесело. Практически всё время они проводили в дальних горницах отеческих домов, изолированные от незнакомых людей, занимаясь рукоделием да чтением церковных книг. Видеться и общаться с ними могли только близкие родственники, приходящим гостям их не представляли. Жениха выбирали родители, и молодые впервые могли увидеться только после венчания. Вот так и коротали девицы свою жизнь без радостей и женского счастья, спрятанные от чужого мужского взгляда. Если незамужняя женщина до определённого возраста не обретала своего семейного очага, то её ожидал монашеский удел.

Вокруг брачных союзов было настроено много условий и условностей. В первую очередь от них страдали царевны – дочки русского царя.

Из шестнадцати детей Алексея Михайловича до «невестиного» возраста дожили семь дочек, и все они так и не вышли замуж. Не могли найти им «статусной» пары. Выдавать замуж за боярских детей было нельзя – это означало унижение царского рода. Против замужества с детьми не православных иноземных владык выступали церковные иерархи, поскольку дочке русского царя пришлось бы расстаться с православием и принять чужую веру. Помимо царевен от этого страдала и внешняя политика Московского государства. В своё время браки детей Великих князей Киевской Руси с детьми глав иноземных государств позволяли укреплять межгосударственные связи, находить союзников и давали выход на зарубежные рынки.

Об этом думал Алексей Михайлович, находясь на женской половине дворца и глядя на своих заневестившихся дочек, Евдокию и Марфу. Попробуй он только сказать о своём желании отдать их за католических принцев – тут же церковники такой шум поднимут, что и самому Господу Богу будет тошно. «Нет, не о пользе государства они думают, а о себе радеют, – печалился Алексей Михайлович. – Не все, конечно, вон Аввакум о русском народе печётся, о его загробной участи беспокоится. А кто, кроме самого царя, подумает о жизни царства здесь, на грешной Земле? Страна огромная, а нет своего серебра-золота, мало ружей-пушек делаем, поэтому и давят нас ляхи треклятые!» Алексей Михайлович погладил по голове Марью Ильиничну, прильнувшую к его коленам. «Плохо ей, болезной. После рождения сына Ивана совсем ослабла, да и Иван уродился больным, не помощник будет, – продолжал горевать царь. – Нет у нас лекарей хороших, всё из Литвы приглашаем, да как нехристи смогут православных вылечить? Своих надо учить, да где только? Опять же в иноземщине, а там нет свойских, которые вспомогли бы нам. Куда не кинь, везде клин! На Запад надо прорываться за подмогой, а тут опять церковники упёрлись».

– Не изгоняй, царь-батюшка любый мой, протопопа Аввакума, чистый он, божий человек, – запросила жена Алексея Михайловича. – Гневим мы Бога своими распрями, вот и наказывает он нас. Фёдор хворый, Ваня совсем глупеньким растёт, мне всё неможется. Попроси Аввакумушку, пусть помолится за нас, его вера крепка, Бог его услышит.

Назад Дальше