Семейный альбом с титрами - Криминская Зоя Карловна 4 стр.


Молчание. И снова стук, продолжительный и безответный. Тетя Тамара, со слезами и причитаниями стала собирать пожитки, дед оделся, наскоро побрился, взял узелок и, наконец, открыл дверь. На пороге стоял глухонемой двоюродный брат, приехал из деревни с мешком гостинцев.

Резо плохо рос. Вторая жена Самсона была маленького росточка, и Резо пошел в их породу. В то время как мама выросла до 172 см, дядька мой был ростом 156 см, и уже лет в семь стало заметно, что он сильно отстает от сверстников.

По совету знакомых Резо повезли в деревню к знахарке. Мальчика при полной луне посадили в бочку, жгли какие-то травы над его головой, читали заклинание. Но разве генетику переспоришь? Резо остался невысоким.

Следующая история произошла после войны.

Когда Резо учился в последних классах школы, то принял участие в одной шутке, которая чуть не кончилась для всех участников большой бедой.

Перед уроком нелюбимого учителя великовозрастные ученики подпилили ножки стула и стола.

Пришел учитель, сел на стул. Стул сломался, учитель схватился за стол, ножки стола обломились, и стол упал вместе с ним. Учитель среди деревянных останков мебели пополз на четвереньках к окну, ухватился за батарею и встал, и в этот момент большой портрет Сталина, висящий над классной доской, рухнул вниз и тут же превратился в груду обломков, дополнив хаос на полу. Шел 51-ый год, и школьников долго таскали на допросы, пытаясь выяснить, кто организовал падение портрета. Сломанное изображение вождя оказалось много опаснее для шутников, чем падение живого человека, который мог и изувечиться. Веревки, на которых висел портрет, за много лет прогнили, при сотрясении не выдержали, и усатый диктатор упал.

Еле-еле удалось убедить следователей, что падение случайное. Дело замяли.


Моя красавица бабушка после развода не была одинока. У нее были романы с мужчинами.

Как-то я, уже будучи замужем, спросила бабулю:

– А что, после развода никого у Вас не было?

– Ну почему нет, не монашка же я, – ответила бабушка.

– А вот чтобы выйти снова замуж, такого варианта не было?

Бабушка задумалась.

– Да, был один, офицер НКВД. Не намного моложе меня, холостой, очень привязался, можно было его и совсем перетянуть к себе, да не получилось. Тут как раз аресты начались, и его взяли. Испугалась я, не ходила, не выясняла, куда он исчез.

Называла бабушка и имя его, и всплывает сейчас Коля. Опять Коля? Или бабуля имя не называла и возникает в моей памяти тот, первый Коля?

Как-то раз мама описала мне случай, рассказала его с обидой, но мне было смешно.

Мама и Тамарка отправились в кино, а сеанс отменили, и они неожиданно вернулись. У бабушки в этот момент был ухажер дома, и она прогнала маму от порога дома, сказала ей прийти через час, не раньше.

Мама смертельно обиделась, приревновала, но вспомним Бёля. У него в романе, кажется «Глазами клоуна» описана большая семья, живущая в одной комнате. Дети ушли в выходной в кино, сеанс отменили, и они неожиданно вернулись домой. Родители их не сразу впустили и выглядели очень смущенными, а о причине их смущения герой догадался только когда вырос.

Все детство мама с Тамаркой прыгали, то в классики, то через скакалку, и так доскакали до девятого класса, продолжали бы и дальше, но какой-то прохожий, глянул, как они играют в классики, пятнадцатилетние, и бросил:

– Прыгают, дылды такие, замуж уже пора, а они все прыгают.

Год за годом, в 38-ом мама окончила среднюю школу с тройками по математике и поехала поступать в Киевский университет на философское отделение, где и провалилась благополучно, не ответив на вопрос, «что такое фашизм?»

– Потом на своей шкуре узнала, что такое фашизм, – рассказывала она мне.

Тамарка тоже не поступила, и они ближе к осени безуспешно искали работу в Батуми. Есть фотокарточка, а сзади надпись: «после поисков работы». В Батуми всегда было трудно найти что-нибудь подходящее, мало предприятий.

Самсона не огорчила неудача дочери, он считал, что не обязательно ей высшее образование, окончит курсы бухгалтеров и хватит. У него рос сын, требовавший много забот и внимания, третья жена не работала, и ему нужно было содержать троих, на взрослую дочь средств не было.

Позднее бабушка не раз напоминала маме, «тыкала в нос», что только благодаря ей она имеет диплом врача.

– И воображаешь, – добавляла бабушка.

Но какой из мамы был бы бухгалтер при ее нелюбви к точным наукам?

А вот врач при ее прекрасной памяти получился хороший.

В 39-ом году бабушка работала медсестрой в санатории в Сурами, и мама была с ней. От той поры осталось много групповых фотокарточек, и интересно сейчас смотреть, какой разношерстный, пестро одетый люд их заполняет.

В 39-ом году летом мама собралась поступать в медицинский в Ленинград. Киевский университет, философское отделение, это влияние отца. Медицинский, это мечта ее матери, не поднявшейся дальше акушерки.

В том же году в Батуми приехал погостить бабушкин племянник, двоюродный брат мамы, Борис Хороших, сын Капиталины Виссарионовны, старшей сестры бабушки, второй по счету дочери Анна Никандровны. Она была замужем за Дмитрием Хороших, и у них было четверо детей: Валерьян, Борис, Галя и Наташа. Борис в то время закончил второй курс МИИТа.

Много мелких фотографий мамы и дяди Бори в Батуми и в Ботаническом саду сохранилось от того далекого довоенного времени.



В августе у мамы начинались вступительные экзамены в Ленинградском медицинском. Борис сопровождал ее до Москвы. По тогдашней привычке прятать деньги в укромные места мама пришила к трусам кармашек, положила туда деньги, а трусы благополучно забыла надеть. С тем они и уехали. Прямого пути до Москвы через Абхазию вдоль Черноморского побережья тогда еще не было, и поезда ходили через Тбилиси и Баку. Ехать было трое суток, а не 44 часа, как в наше время, сейчас, правда, снова нужно ехать через Баку, и то побоишься, как бы тебя на северном Кавказе не ограбили. И в тот именно момент, когда мама поехала в Москву, на отрезке железной дороги между Батумом и Тифлисом случился обвал. Их состав отвели обратно в Батуми. Нужно было ждать, когда расчистят пути.

– За твоими трусами вернулись, – смеялся над мамой Боря.

Сейчас же хочется рассказать про другой эпизод с деньгами в трусах. Эту историю рассказал мне Алешка, подсмотревший ее в продуктовом магазине в начале девяностых годов.

Стояла длинная очередь за мясом. И вот, спустя часа три, бабулька, взвесив себе мясо, отошла от прилавка, чуть в сторону, задрала подол и прихватила его зубами, чтобы не мешался. Под юбкой у нее обнаружились голубые байковые панталоны. Она отогнула на них резинку, расстегнула булавку и освободила тряпочку, в которой были завернуты деньги. Притихшая очередь десятками глаз заворожено наблюдала за ее действиями. Бабулька без всякого смущения опустила подол, озабоченно осмотрела купюры, и пошла в кассу платить.

Народ выдохнул.

– Лет сорок как не видела ничего подобного, – не выдержала одна женщина.

История с забытыми мамой деньгами вошла в цикл легенд. Легенды отличались от простых рассказов тем, что их повторяли множество раз различным людям. Каждый новый знакомый должен был, если он часто появлялся в нашей семье и признавался обладающим достаточным чувством юмора, выслушать историю про деньги, зашитые в трусы и забытые на спинке стула. Трусы, кстати, были купальные плавки, и одевались они вторыми, верхними. Нижние меняются, а вторые всю дорогу при тебе.

Если же приблудившийся к нам новый знакомый, вернее знакомая, больше тяготел к бабушке, то ему была обеспечена трагическая история про утонувшего жениха, а вот про воскрешение больного с мнимым диагнозом заворота кишок могли и не рассказать: в этом и состояло глубокое отличие легенд от простых воспоминаний, последних можно было и избежать при удачном раскладе, а вот первые были неизбежны.

Мама экзамены в медицинский сдала, но не поступила, не добрала одного балла. С ее отметками ее взяли в зоотехнический институт. Учеба в зоотехническом институте показалась маме скучной, работа после окончания была противной и грязной, и, проучившись полтора месяца, мама забрала документы. В Батуми она не вернулась, а уехала в Чусовую, где тогда жила семья Хороших.



Долгое время Чусовая была для меня лишь абстрактным звуком тех далеких лет. Вот мама жила на какой-то там Чусовой, все это было до войны, а потом Хороших перебрались в Челябинск, и Чусовая перестала существовать. А спустя тридцать лет после маминого пребывания там, я знакомлюсь на свадьбе подруги с парнем, который будет описывать мне красоты Чусовой, обрывы, скалы, отражающиеся в воде, горы, покрытые темными еловыми лесами. И скоро рассказчик этот станет моим мужем.

Но вернемся из шестидесятых в конец тридцатых, на Чусовую. Мама проучилась год в вечерней школе у Дмитрия Хороших.


И вот фотография семьи Хороших и мамы среди них, а дяди Бори нет с ними, он в это время в Москве в МИИТе.

Окончив школу с отличным аттестатом (—Хоть я и дура была, но не настолько, чтобы по второму разу не вытянуть на пятерку даже геометрию, – объяснила мне мама свой успех в учебе), хотя, я думаю, требования в вечерней школе были ниже, чем, в Батуми, и то, что дядя являлся директором школы тоже играло свою роль, в общем, мама получила отличный аттестат, и поступала как медалистка, прошла собеседование и стала студенткой во втором медицинском в Ленинграде. Шел сороковой год, на носу была война с Германией и блокада.

Свой первый курс и последующие за ним события, начало войны, блокаду, все это мама описала сама. Она вела дневник в осажденном Ленинграде, но он потерялся, и она восстановила его по памяти. И я на два года передаю слово маме и прикладываю ее дневник к этой повести.

За все время блокады бабушка не имела никаких вестей от дочери, почта не работала, и бабушка, заглушая тревогу, стала потихоньку тянуть Беломорканал.

В войну в аптеке работать было тяжко, вернее страшно, развелось много морфинистов. После наркоза морфием во время тяжелых операций, раненые попадали в наркологическую зависимость. Кроме наркоманов было много не владеющих собой контуженных людей. Во времена моего послевоенного детства людей, неадекватно реагирующих на внешние обстоятельства, обзывали контуженными:

«Ты, что контуженный?» – часто было на языке, а сейчас ушло совсем.

Морфинисты врывались в аптеки, иногда с оружием, требовали наркотиков. Бабушка не пережила такое нападение, но они случались в городе, и ночные дежурства были тревожными.

В апреле 42-го года мама была эвакуирована из Ленинграда, по Ладожскому озеру, знаменитой дороге жизни. Они чудом проскочили по тающему льду, их транспортная колонна была последней в ту весну, после них дорогу закрыли. Мама была уверена, что еще одну зиму она не пережила бы.

Выехав из Ленинграда в апреле, мама успела до летнего наступления немцев проскочить Северный Кавказ, буквально через две недели оккупированный немецкими войсками.

И вот, наконец, Батуми, мама, отец.

Всю оставшуюся жизнь мама чувствовала себя счастливицей, ей удалось выжить, когда сотни тысяч умерли, и это одно уже было удачей.

Отдохнув в родном городе у мамочки и немного отъевшись, насколько это было возможно на редиске с хлебом, мама поехала в Тбилиси, и восстановилась на третий курс медицинского института. Летом 42 года перед отъездом она еще успела поработать на санэпидемстанции, погонять крыс в порту, проверять пшеницу и другие продуктовые грузы. Все справки о своей работе где бы то ни было мама хранила всю жизнь. Пожелтевшие полоски бумаг с лиловыми чернилами времен войны, и послевоенных лет… целую связку этих справок и выписок из приказов нашла я после смерти мамы все в том же синем ридикюле.

В Тбилиси мама проучилась четыре года и в 46-ом получила диплом врача. Почему-то эти годы учебы выпадают у нее из рассказов, видимо, после потрясений ленинградской блокады скудная, но терпимая жизнь в теплых краях не запечатлелась. Училась и училась себе, училась легко и всегда получала стипендию, а летом прирабатывала в Батуми. Мама восстановилась на третий курс, и было ей 21 год.

Много лет спустя, мама расскажет мне про бабушку:

– У бабушки был все эти годы любовник. Да, да был один человек. Иначе как она могла бы дать мне образование на свою скудную зарплату медсестры?

Мама скажет мне с упреком, чтобы очернить бабушку в моих глазах, но я решу, что маме надо бы радоваться, отец ей не помогал, ему надо было содержать жену и сына, а вот бабуля смогла выучить дочь. Почему-то я представляю бабушкиного любовника тихим невысоким грузином, который завел постоянную связь на стороне, любит мою бабушку, терпит ее властный характер, зовет Людочкой, побаивается ее, и помогает финансово, сколько может. А жена его ничегошеньки не знает, и все довольны.

В последний год учебы на свадьбе сокурсницы Норы мама познакомилась с ее двоюродным братом, Карлом Арамовичем Минасяном, тогда только демобилизовавшимся из армии. Через четыре месяца она уступила его настойчивым ухаживаниям и вышла за него замуж. Свадебных фотографий не осталось.



Пройдут годы, и настанет моя пора спросить у матери, почему она вышла замуж за отца, если его не любила? Какой был в этом смысл?

– Больше половины мальчишек из нашего класса, двадцать первого года рождения, погибли на фронте (много позднее Федор Абрамов, тоже 21-ого года рождения, выступая по телевизору, донесет до меня статистику, 9 из десяти), выбирать было не из кого, я заканчивала институт, пора было и замуж. Отец твой был настойчив, сам он был из Тбилиси, я думала, что, может быть, меня никуда не отправят по распределению, в какую-нибудь Тмутаракань, оставят в городе.

Как видите, множество причин, кроме чувств.

Итак, в 1946 году встретились и вступили в брак мои папа и мама, Хучуа Нонна Самсоновна, грузинка по отцу и русская по матери, и Карл Арамович Минасян, армянин из Тбилиси.

Долгие годы я мало знала о своей родне по отцовской линии, да и сейчас у меня нет живых воспоминаний, какие возникают при рассказах действующих лиц, как это было с бабушкой Людой, но зато есть печатные материалы, сохраненные моей сестрой Светланой, папиной дочкой от его второй жены, о Араме Саркисовиче Минасяне, моем деде, папином отце, и краткая заметка-некролог о Сусанне Рубеновне, моей бабке, и рассказы папы о своей жизни Светке, и рассказы тети Нектары, папиной двоюродной сестры.

В нашей семье традиционных разводов, связи по женской линии оказываются более тесными, чем по мужской. Испокон веков в России дети при всех семейных неурядицах оставались с матерью, бросившая детей женщина подвергалась большему остракизму, чем блудница, и с этой точки зрения подвиг декабристок, оставивших детей ради сосланного мужа, всегда казался мне с душком. Не нравился он мне, когда я была девочкой, так как страшилась, что вдруг и меня бросила бы мама ради чего бы то ни было, (подвиг, это ведь что-то, а не кто-то), еще больше не нравился он мне, когда я сама стала матерью и не смогла бы ради мужа расстаться с маленькими детьми. И рассказ о родне со стороны отца я начинаю с бабушки, Сусанны Рубеновны Тер-Гукасовой, в замужестве Минасян.

Недолгое пребывание в тбилисской коммунальной квартире у свекрови мама вспоминает как жизнь в невыносимом клоповнике, свекровь и золовка, моя тетка Роза, относились к ним спокойно и маме пришлось в одиночку давать этим клопам бой, шпарить, мазать хозяйственным мылом, посыпать порошком. Никогда не живописала мама квартиру, обстановку, быт, только мерзких насекомых, упорно набегавших от соседей в несметном количестве.

Назад Дальше