Кофе наконец принесли, и это позволило им собраться с мыслями.
Как только официант ушел, Джордан сделал обжигающий глоток, поморщился и кивнул на Христиана.
– Я с ним согласен. Давай найдем этого ангельского чувака.
Будто это так просто.
Никто не имел ни малейшего понятия, кто такой Первый Ангел.
Глава 9
19 декабря, 06 часов 32 минуты
Северный Ледовитый океан
От холода у Томми Болара аж зубы ныли. Он и не знал, что такое может быть. Стоя у планшира ледокола во мраке арктического утра, он чувствовал, как ветер обжигает открытые щеки. Впереди белые льды простирались до самого горизонта. Позади тянулась полоса голубоватого битого льда и черной воды, отмечающая путь корабля по ледяным полям.
Томми уставился во тьму в безысходном отчаянии. Он даже не представлял, где находится.
А если уж на то пошло, то и кто он такой.
Он знал лишь, что он уже не тот четырнадцатилетний подросток, бессильно смотревший, как умирают родители в его объятьях на руинах Масады, пав жертвами ядовитого газа, погубившего их и вылечившего его. Он бросил взгляд на полоску голой кожи, проглядывающей между оленьими рукавицами и рукавами его высокотехнологичной пуховой парки. Раньше на этом бледном запястье виднелось бурое пятно меланомы, говорившее, что дни его сочтены, – а теперь она исчезла без следа вкупе с остальными симптомами рака. Даже волосы, выпавшие из-за химиотерапии, начали понемногу отрастать.
Он выздоровел.
Или проклят. Смотря как поглядеть.
Томми хотел бы умереть на вершине той горы вместе с родителями. Но вместо того его похитили из израильского военного госпиталя, украли у безличных врачей, пытавшихся понять, каким чудом он выжил. Его последние тюремщики утверждают, что он не просто выжил во время трагедии в Масаде, настаивая, что он более чем излечен от своего рака.
Они сказали, что он не умрет никогда.
И, что хуже всего, он начал им верить.
По щеке скатилась слеза, оставляя горячий след на его замерзшей коже.
Томми утер ее тыльной стороной рукавицы, испытывая гнев, досаду, желая кричать на этот бескрайний простор – взывая не о помощи, а об освобождении, о возможности увидеть мать и отца снова.
Два месяца назад кто-то опоил его снотворным, и очнулся он уже здесь, на этом огромном ледоколе посреди замерзшего океана. Корабль недавно покрасили, по большей части в черный цвет, и каюты громоздились поверх него, как красные кирпичики «Лего». Пока что он насчитал человек сто команды, запоминая лица и знакомясь с заведенным на борту порядком.
Пока что побег невозможен, но знание – сила.
И это одна из причин, по которой Томми проводил так много времени в судовой библиотеке, просматривая немногочисленные книги на английском и пытаясь узнать как можно больше.
К любым другим его вопросам окружающие оставались глухи. Команда говорила по-русски, и с ним никто из членов экипажа общаться не желал. Разговаривали с ним лишь два человека на борту ледокола – и оба внушали ему ужас, хоть он и старался изо всех сил скрыть это.
Будто откликнувшись на его мысли, Алеша присоединился к нему у планшира. Он принес две рапиры и одну из них отдал Томми. Русский паренек с виду ровесник Томми, но его лицо – воплощение лжи. Алеша старше, на десятки лет старше его. Будто в доказательство своей нечеловеческой природы, оделся Алеша лишь в серые фланелевые брюки и безупречно отглаженную белую рубашку с расстегнутым воротом, подставив бледное горло крепкому ветру, продувающему каждый уголок на ледяной палубе. Настоящий человек в таком наряде замерз бы до смерти.
Томми принял рапиру, зная, что если коснется голой руки Алеши, то обнаружит, что она так же холодна, как лед, намерзший на перилах.
Алеша – нежить под названием «стригой». Бессмертный, как и Томми, но крайне непохожий на него.
Вскоре после похищения Томми Алеша прижал его ладонь к своей холодной груди, продемонстрировав отсутствие сердцебиения. Показал Томми свои зубы, продемонстрировал, как его волчьи клыки могут выдвигаться и убираться в десны по его собственной воле. Но самое разительное отличие между ними заключается в том, что питается Алеша человеческой кровью.
Томми ни капельки на него не похож.
Он по-прежнему ест обычную пищу, его сердце бьется все так же, и зубы у него такие же, как раньше.
Так кто же я такой?
Кажется, этого не ведает даже его поработитель – господин Алеши. Или, по крайней мере, делиться своим знанием не желает.
Алеша стукнул его по голове рукояткой рапиры, чтобы привлечь внимание.
– Слушай, что я тебе говорю! Мы должны упражняться.
Томми последовал за ним на импровизированную площадку для фехтования на палубе корабля и встал в позицию.
– Нет! – насмешливо бросил его противник. – Ноги шире! И направь рапиру вверх, чтобы прикрыться.
Видимо, скучая на огромном корабле, Алеша затеял учить его манерам русской знати. Кроме уроков фехтования, этот мальчик преподавал Томми массу терминов, касающихся лошадей, упряжи и кавалерийских маневров.
Томми понимал источник его одержимости. Ему назвали настоящее имя Алеши – Алексей Николаевич Романов. В библиотеке он нашел учебник российской истории и узнал побольше об этом «отроке». Сто лет назад Алеша был сыном царя Николая II – великим князем, наследником престола Российской империи. В детстве он страдал от гемофилии, и, согласно книге, только один человек мог избавить его от мучительных приступов внутренних кровотечений – тот же человек, который со временем стал его господином, обратив царевича в чудовище.
Томми представил господина Алеши, его густую бороду и темные глаза, скрывающегося где-то на корабле, будто черный паук в паутине. В начале XX века он был известен как «безумный русский монах», но настоящее его имя – Григорий Ефимович Распутин. В учебнике рассказывалось, как монах свел дружбу с Романовыми, став для царя незаменимым советчиком. Но другая глава намекала на развратность Распутина и политические интриги, со временем приведшие к покушению группы аристократов на его убийство.
Монаха отравили, прострелили ему голову, избили дубинкой и бросили в ледяную реку – а он вынырнул, отплевываясь и по-прежнему живой. Книги утверждали, Распутин в конце концов утонул в этой реке, но Томми знал истинную правду.
Убить монстра не так-то просто.
Как и царственный отрок, Распутин – стригой.
Молниеносный, как бросок кобры, Алеша метнулся по фехтовальной площадке, уклонился вправо, затем ушел влево – настолько быстро, что глаз почти не поспевал уследить. Кончик его рапиры уткнулся в центр груди Томми, проткнув парку и уколов кожу. Это не учебное оружие с тупым кончиком. Томми понимал, что Алеша мог бы пронзить ему сердце, если бы хотел.
Хотя Томми это не убило бы. Было бы больно; скорее всего, он не смог бы подняться с постели от слабости день-другой, но излечился бы, потому что проклят на вершине Масады бессмертной жизнью.
Улыбнувшись, Алеша отступил, триумфально взмахнув рапирой в воздухе. Ростом он примерно с Томми, с тонкими руками и ногами, зато куда сильнее и быстрее его.
Проклятие Томми не дало таких преимуществ в силе и скорости.
И все же он из кожи вон лез, чтобы отбить следующие несколько атак. Они выплясывали по фехтовальной площадке взад-вперед. Томми быстро уставал, холод выпивал его силы.
Когда они сделали перерыв, чтобы отдышаться, громкий треск за правым бортом привлек внимание Томми. Палуба под ногами накренилась. Нос корабля чуть приподнялся и обрушился на толстый панцирь льда. Гигантские ходовые машины гнали корабль вперед, продолжая его неспешное продвижение по Ледовитому океану.
Томми посмотрел, как огромные льдины откалываются и со скрежетом проходят вдоль бортов, и гадал, что будет, если прыгнуть.
Умру ли я?
Страх не дал ему проверить это. Хоть умереть он, быть может, и не в состоянии, но страдать способен вполне. Он выждет более удобного шанса.
Алеша метнулся вперед, чтобы резко хлестнуть его клинком по щеке. Боль тут же напомнила Томми, что жизнь – это страдание.
– Довольно! – заявил Алеша. – Не теряй бдительности, мой друг!
Друг…
Томми хотелось презрительно высмеять этот ярлык, но он не раскрыл рта, понимая, что в каком-то смысле юный царевич одинок и наслаждается компанией – пусть и вынужденной – другого подростка.
Но обмануть Томми он не мог.
Алеша – не подросток.
Так что Томми снова встал в оборонительную стойку на краю площадки. Пока что это единственный доступный ему выбор. Он выждет своего часа, научится всему, чему сможет, и будет держаться в форме.
Пока не сумеет сбежать.
Глава 10
19 декабря, 07 часов 13 минут по центральноевропейскому времени
Рим, Италия
Охотник стал дичью.
Элисабета чуяла свору, каковая преследовала ее по темным узким улицам и переулкам, по пути все разрастаясь. Пока что гонители держались позади – возможно, желая обрести силу в многочисленности. Это не бездомные людишки, не разбойники или воры, подстерегающие на предрассветных улицах легкую добычу вроде одинокой женщины. Они стригои, как и она.
Она что, вторглась в их охотничьи угодья? Нарушила какую-то норму их застольного этикета? Этот век заготовил для нее множество силков.
Элисабета бросила взгляд на восток, чуя, что зимнее солнце вот-вот взойдет. Страх охватил ее. Ей хотелось вернуться к себе на чердак, скрыться от палящего света дня, но она не осмеливалась вести стаю к своему жилищу.
И под угрозой дневного светила продолжала путь по узкой улочке, почти касаясь плечом оштукатуренных стен, чувствуя под ногами неровные камни античной мостовой.
В этом современном городе предрассветные часы стали ее любимым временем. В это время рычание самобеглых колясок почти затихало, их дух больше не осквернял воздух. Элисабета старательно изучала обитателей сумерек, постигая, как мало во многих отношениях переменились люди с ее времен, легко подмечая блудниц, игроков и бандитов.
Она понимала ночь – и считала, что владеет ею полновластно.
До сегодняшнего утра.
Уголками глаз Элисабета заметила призрачные силуэты. Она знала, что их больше дюжины, но насколько больше, не представляла. Не слыша ни биения сердец, ни дыхания, она сможет определить это, лишь когда они набросятся.
Значит, уже скоро.
Твари кружили, затягивая свои тенета все туже и туже.
Кажется, они уверены, что она их не заметила. Элисабета позволила им проникнуться этой уверенностью. Обман еще может спасти ее, как уже много раз в прошлом. Она заманивала их все дальше, к полю брани, которое выбрала сама.
До места назначения еще далеко. Опасаясь, что они могут ринуться в нападение прежде, чем она туда доберется, Элисабета прибавила шагу, но лишь самую малость, ибо не хотела дать им понять, что учуяла их присутствие.
Ей нужна открытая площадка. В этих тесных переулочках им слишком легко наброситься на нее, взять числом.
Наконец стопы принесли ее к окрестностям Пантеона на Пьяцца-делла-Ротонда. Эта площадь – ближайший участок открытого пространства. Серый свет проглядывающего солнца чуть разогнал тени на округлом куполе Пантеона. Открытый глаз oculum[11] на его верхушке ждал нового дня. Во тьме он совершенно слеп.
Но не она. И не они.
Некогда Пантеон был обиталищем множества богов, но теперь католическая Церковь посвятила его лишь одному. Элисабета сторонилась этого святилища. Святая земля внутри подорвет ее силы – как, впрочем, и тех, кто за ней охотится, но, возродившись с новым могуществом, она больше не желала с ним расставаться.
Вместо того она старалась держаться открытой площади перед зданием.
С одного боку ряд пустых торговых палаток ждал, когда свет дня преобразит их в оживленный рождественский рынок. Их праздничные золотые огни выключены, пустые столики защищают широкие зонты, обросшие от мороза инеем. Поодаль виднеются темные, забранные ставнями витрины ресторанов, посетители которых давным-давно отошли ко сну.
У нее за спиной тени просачивались на площадь, держась у края.
Зная, что время на исходе, Элисабета заспешила к фонтану в центре площади. Положила ладони на серый камень его чаши. Совсем рядом резная каменная рыба изрыгала воду в бассейн, в центре которого возносился изящный обелиск. Его красный гранит изваян под безжалостными лучами египетского солнца лишь затем, чтобы завоеватели приволокли его сюда. Иероглифы, высеченные со всех четырех сторон, доходят до конической верхушки – луны, птицы, сидящий человек. Язык его для Элисабеты – просто древняя тарабарщина, такая же бессмысленная, как и современный мир. Но образы, высеченные давно почившими камнерезами, еще могут послужить ей.
Ее взгляд поднялся до самой макушки, где Церковь укрепила крест, дабы наложить руку на могущество этих древних богов.
Позади послышался скрип кожи, шелест ткани о ткань, тихий шорох волос от поворота головы.
Наконец-то свора устремилась вперед.
Но прежде чем хоть один из них добрался до нее, Элисабета, перемахнув край чаши, вспрыгнула на обелиск, по-кошачьи вцепившись в него. Ее крепкие пальцы нашли опору в этой древней резьбе – пальма, луна, перо, сокол. Она начала взбираться вверх, но по мере того, как обелиск становился тоньше, карабкаться было все труднее. Страх загнал ее на самую верхушку.
Усевшись там, Элисабета собралась с духом, готовясь к мучительной боли, и ухватилась за крест одной рукой. И бросила короткий взгляд вниз.
Тени копошились, взбираясь по обелиску, как муравьи, оскверняя собой каждый дюйм гранита. Одеты сплошь в лохмотья, кожа да кости, грязные волосы сбились в колтуны. Один упырь с плеском свалился в фонтан, но на освободившееся место ринулись другие.
Отвернувшись, Элисабета поглядела на ближайший дом через площадь, собирая силы, будто темные пелены вокруг себя.
И прыгнула.
07 часов 18 минут
А глубоко под базиликой Святого Петра Рун ползком двигался по темному тоннелю, едва поднимая голову, отчего порой задевал носом каменный пол.
И все же возносил благодарственные молитвы.
Эрин в безопасности.
Неотложная нужда, вырвавшая его из мучительного узилища, сошла на нет. Теперь одна лишь сила воли заставляла его поднимать одну окровавленную руку за другой, перетаскивая вперед то одно, то другое колено, сбитое до кости. Фут за футом он одолевал коридор, стремясь к свету.
Улучил минутку, чтобы отдохнуть, прислонившись плечом к каменной стене. Притронулся к горлу, вспомнив рану, теперь уже исцелившуюся. Элисабета отняла у него слишком много крови. Она намеренно оставила его беспомощным, но живым.
На муки.
Мучения стали ее новым искусством. Он представил лица множества юных дев, расставшихся с жизнью в ее экспериментах. Эта темная инкарнация его лучезарной Элисабеты научилась ваять боль, как другие – мраморные скульптуры. Все эти ужасающие кончины бременем легли на его совесть.
Сколько еще смертей должен он добавить в этот скорбный список, пока она свирепствовала на улицах Рима?
Лежа в усыпальнице, он улавливал ее восторг, ее упоение от питания, доносившиеся до него едва уловимым шепотом. Она почти опустошила его, носит в жилах его кровь, творящую между ними эфирные узы.
Рун понимал, что она создала эту связь с умыслом.
Элисабета хотела увлекать его на свои охотничьи вылазки, вынуждая быть невольным соучастником ее богомерзостей и смертоубийств. К счастью, кормясь, она смывала старую кровь новой, и узы ослабевали, позволяя докатываться до него лишь самым сильным эмоциям.