Но второй билетер объяснил:
– Персональный эскорт обязателен для зрителей, предъявивших билет в ложу, мисс.
Ситра знала, что места в ложе – это верх избранности. Такие места предназначались только для элиты, которая не желала сливаться с массой простого народа. Обычные люди не могли себе позволить купить билет в ложу, а если и могли, то все равно доступ туда им был закрыт. Следуя по стопам своего спутника вверх по узкой лестнице, ведущей к левым ложам, Ситра почувствовала страх. Она не знала никого, у кого достало бы денег купить билет в ложу. А вдруг приглашение пришло к ней по ошибке? А если Ситру действительно ждет какая-то важная персона, то каковы его или ее намерения?
– Мы пришли.
Билетер отодвинул портьеру, закрывающую вход в ложу, и Ситра увидела сидящего там юношу примерно своего возраста. У него были черные волосы и кожа, чуть тронутая веснушками. Увидев Ситру, юноша встал, и она заметила, что брюки у его костюма слегка коротковаты и открывают носки чуть больше положенного.
– Привет, – сказала Ситра.
– Привет.
Билетер оставил их одних.
– Твое место – то, что ближе к сцене, – сказал юноша.
– Спасибо! – сказала Ситра, пытаясь понять, кто бы это мог быть и почему он пригласил ее сюда. Этот юноша был ей незнаком. Должна ли она его знать? Может ли она сказать, что не знакома с ним, или лучше держать язык за зубами?
Затем, без всякой на то причины, юноша сказал:
– Спасибо!
– За что?
Он протянул Ситре приглашение – такое же, какое получила она.
– Я не очень люблю оперу, – сказал он, – но уж лучше сидеть здесь, чем бездельничать дома. А мы… мы знакомы?
Ситра громко рассмеялась. Оказывается, нет у нее никакого таинственного поклонника; их свидание организовал кто-то третий. И тут же Ситра принялась составлять в уме еще один список, на вершине которого были ее собственные родители. Может быть, это сын кого-то из их друзей? Но такая уловка взрослых показалась Ситре слишком уж примитивной.
– А что тут смешного? – спросил юноша, и Ситра показала ему свое приглашение. В отличие от нее юноша не засмеялся. По лицу его пробежала тень беспокойства, причины которого он Ситре не открыл.
Он представился:
– Я Роуэн.
Как только они пожали друг другу руки, свет погас, занавес поднялся и раздались первые сочные аккорды увертюры, помешавшие им продолжить разговор. Давали «Силу судьбы» Верди, но было очевидно, что Ситру и ее визави свела в оперной ложе не судьба, а чья-то рука, руководствовавшаяся неким планом.
Богатая мелизмами прекрасная музыка лилась свободно и широко, но Ситре она казалась чересчур обильной пищей. А сама история, извивы которой можно было отслеживать и без знания итальянского, плохо резонировала с ее жизнью и интересами – как и интересами ее соседа по ложе. В конце концов, эта музыка досталась им в наследство от Века Смертных. Война, месть, убийство – все темы, образующие тело рассказываемой истории, – были столь далеки от современности, что лишь немногие из присутствующих могли их понять. Единственная сюжетная линия, которая могла бы вызвать катарсис в душах Ситры и Роуэна, была линия любви; но в молодых людях, едва-едва знакомых друг с другом, рассказ о любовных отношениях вызвал не катарсис, а лишь чувство неловкости.
– И кто, как ты думаешь, нас пригласил? – спросила Ситра, когда в первом антракте зажегся свет. Роуэн, как и она, не знал ответа на этот вопрос, поэтому они стали складывать те скудные сведения, которыми располагали, чтобы выстроить мало-мальски правдоподобную версию. Кроме того, что обоим было по шестнадцать, общего у них не было практически ничего. Ситра жила в городе, Роуэн – в пригороде. Ее семья была маленькой, его – большой. Профессии у родителей оказались совершенно разными.
– А какой у тебя генетический индекс? – спросил Роуэн. Это был очень личный вопрос, но, возможно, отгадка крылась именно здесь?
– 22–37–12–14–15.
Роуэн улыбнулся:
– Африканская составляющая тридцать семь процентов! Поздравляю! Это впечатляет.
В свою очередь, Роуэн сообщил, что его индекс – 33–13–12–22–20. Ситра хотела спросить, знает ли он субиндекс своего параметра, обозначаемого как «прочие», потому что цифра 20 – это очень много. Но если он не знает, не смутит ли его вопрос?
– Смотри, – произнес он, – паназиатская составляющая у нас обоих 12 процентов. Может быть, в этом причина?
Однако Роуэн просто хватался за соломинку; одинаковый процент в этом параметре генетического индекса был просто совпадением.
Но ближе к концу антракта ответ на мучивший их обоих вопрос сам возник у них за спинами.
– Хорошо, что вы познакомились, – раздался голос сзади.
Хотя с момента их встречи прошло несколько месяцев, Ситра сразу же узнала вошедшего в ложу. Досточтимого жнеца Фарадея так скоро не забудешь.
– Это вы? – спросил Роуэн с такой злостью в голосе, что Ситра поняла – тот тоже встречался со жнецом.
– Я бы приехал раньше, – проговорил жнец, – но возникли неотложные дела.
Он не стал вдаваться в подробности, и Ситра была этому рада. И тем не менее особого удовольствия от прихода жнеца она не ощущала.
– Вы пригласили нас на «жатву», – сказала она.
Это не было вопросом; Ситра была убеждена, что это именно так. Но тут Роуэн произнес:
– Не думаю, что мы здесь для этого.
Жнец Фарадей не предпринял ничего, что напоминало бы приготовления к «жатве». Вместо этого он подвинул пустое кресло и сел рядом с Ситрой и Роуэном.
– Ложу мне предложила директор театра. Люди думают, если они что-то предлагают жнецам, это может их спасти. Я и не собирался забирать ее, но теперь она будет думать, что ее подарок сыграл свою роль.
– Люди верят в то, во что хотят верить, – произнес Роуэн с такой убежденностью в голосе, что Ситра поняла – он знает, о чем говорит.
Фарадей повел рукой в сторону сцены.
– Сегодня мы лицезрим сцены людской глупости и трагедии в театре, – сказал он. – Завтра нам предстоит пережить это в действительности.
Не успел он объяснить, что имел в виду, как занавес поднялся и начался второй акт.
* * *
В течение двух месяцев Роуэн жил в школе на положении парии – отверженного и выброшенного прочь. Хотя с разными учениками и по разным поводам такого рода вещи случались, всеобщее негодование со временем ослабевало, и бойкот снимался. Но в случае с гибелью Кола Уитлока этого не произошло. Каждый футбольный матч втирал новую порцию соли в рану школьной спортивной коммуны, а поскольку все эти матчи школа проигрывала, то боль от потери куотербека только усиливалась. Роуэн никогда не пользовался особым вниманием со стороны соучеников, хотя не бывал и объектом насмешки. Теперь же на него нападали и били регулярно. Его сторонились, и даже друзья избегали Роуэна – Тигр не был исключением.
– Меня тоже обвиняют, поскольку мы друзья, – сказал Тигр. – Я тебе сочувствую, но у меня своя жизнь, приятель.
– Как скверно все обернулось, – сказал директор, когда Роуэн в очередной раз пришел в медпункт во время обеденного перерыва, чтобы залечить свежие синяки. – Может быть, тебе поменять школу?
Наконец однажды Роуэн сдался. Он вскочил на стол в кафетерии и произнес то, что все хотели от него услышать. Они ведь так хотели поверить в ложь, и они ее получат.
– Тот жнец – мой родной дядя, – заявил он. – Это я предложил ему уничтожить Кола Уитлока.
Естественно, соученики Роуэна поверили каждому его слову. Они разбушевались и принялись швырять в него еду со столов. И тогда он прокричал:
– Я хочу вам сказать, что мой дядя скоро вернется, и он попросил меня выбрать следующего кандидата.
Неожиданно еда перестала летать по залу, злобные взгляды потухли, а позже – чудесным образом – прекратились и нападения. Пустота же была заполнена… пустотой.
Теперь никто не рисковал встретиться с Роуэном взглядом. Даже его учителя. Некоторые же из них вообще принялись ставить ему отличные оценки там, где он заслуживал только хорошие или удовлетворительные. Роуэн стал чувствовать себя призраком, существующим в искусственно созданной пустыне, в которую превратилась его жизнь.
Дома же все текло по-прежнему. Отчим полностью отстранился от проблем Роуэна, а мать была слишком занята разными важными мелочами, чтобы у нее оставалось время на сына. Они знали, что произошло в школе, но, не желая утруждать себя, следовали обычной родительской «мудрости»: если проблемы ребенка решить невозможно, они перестают быть проблемами.
– Я хочу перевестись в другую школу, – сообщил Роуэн матери, решив внять советам директора.
Реакция матери была до боли нейтральной.
– Ну что ж, – кивнула она, – если тебе это кажется правильным…
Роуэн был почти убежден: скажи он матери, что рвет все связи с нормальными людьми и уходит к тоновикам, она промолвила бы:
– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…
Поэтому, когда пришло приглашение в оперу, Роуэну было наплевать, кто его прислал. Что бы это ни было, это явилось спасением – по крайней мере на вечер.
Девушка, которую он встретил в ложе, была довольно мила. Хорошенькая, уверенная в себе – наверняка у нее уже есть бойфренд, хотя она ни словом о нем не обмолвилась. Потом пришел жнец, и мир Роуэна вновь погрузился во тьму. Именно этот человек нес ответственность за все его несчастья последних месяцев. Если бы это помогло, он бы вытолкал жнеца за перила ложи, вниз; но нападения на жнецов были чреваты необратимыми последствиями: уничтожалась вся семья нападавшего. Только так можно было обеспечить безопасность тех, кто приносил людям смерть.
Когда опера закончилась, жнец Фарадей протянул им по карточке и дал предельно четкие инструкции:
– Мы с вами встретимся по тому адресу завтра утром, ровно в девять.
– А что мы должны сказать нашим родителям по поводу сегодняшнего вечера? – спросила Ситра, родителям которой, как понял жнец, было не все равно.
– Что пожелаете нужным. Это не имеет никакого значения – лишь бы мы встретились завтра.
По данному Ситре и Роуэну адресу находился Музей мирового искусства, самый красивый музей города. Он открывался в десять, но стоило жнецу показаться на ступенях, ведущих к главному входу, как охранник открыл двери и, не задавая вопросов, впустил всех троих.
– Еще одно преимущество моей работы, – сказал жнец Фарадей.
Они шли через галереи старых мастеров в молчании, нарушаемом лишь звуком их шагов да замечаниями, которые жнец делал по поводу висящих по стенам шедевров:
– Взгляните, как Эль Греко использует искусство контраста для пробуждения страстного желания!
– Посмотрите, насколько более ярким становится изображенный сюжет у Рафаэля, когда он добавляет текучести движению.
– О! Это великий пророк Сёра! Изобрел пуантилизм за целый век до появления пикселя.
Роуэн первым задал главный вопрос:
– Какое отношение все это имеет к нам?
Жнец Фарадей вздохнул, не скрывая легкой раздраженности, хотя, вероятно, он ожидал этого.
– Я даю вам уроки, – сказал он, – которых вы точно не получите в школе.
– Что же, – проговорила Ситра, – получается, что вы вытащили нас сюда, чтобы преподать уроки истории живописи? Это же непозволительная трата вашего драгоценного времени.
Жнец рассмеялся, и Роуэн пожалел, что это не он развеселил Фарадея.
– И что вы успели усвоить? – спросил жнец.
Никто не ответил, и тогда Фарадей задал другой вопрос:
– По какому пути пошел бы наш разговор, если бы я привел вас в современную галерею, а не сюда, где собраны полотна Века Смертных?
Роуэн решил рискнуть:
– Наверное, мы говорили бы о том, насколько глазу легче воспринимать живопись бессмертных. Легче и… не так беспокойно.
– А как насчет вдохновения? Где его больше?
– Это вопрос выбора, – сказала Ситра.
– Возможно, – согласился жнец. – Важно то, что перед нами – искусство обреченных на смерть, и я хочу, чтобы вы прониклись их чувствами.
И он провел их в следующую галерею.
Хотя Роуэн и думал, что картины не произведут на него никакого впечатления, он ошибался.
В следующем зале картины закрывали стены от пола до потолка. Роуэну они не были знакомы, но это не имело значения. Во всех висящих здесь работах присутствовало нечто общее – и если они не были написаны одной рукой, то одна и единая душа, совершенно определенно, чувствовалась во всех полотнах. Некоторые картины были на религиозную тему, некоторые являлись портретами, на иных рука мастера запечатлела ускользающий свет ежедневного бытия с живостью, которой лишено было искусство Эпохи Бессмертных. Желание и воодушевление, горе и радость – все жило и играло на развешанных по стенам холстах, иногда сливаясь в единую эмоцию в рамках единого произведения. Иногда это тревожило, но было чрезвычайно убедительно.
– Мы можем побыть здесь подольше? – спросил Роуэн, вызвав своим вопросом улыбку на устах жнеца.
– Конечно.
Ко времени, когда они закончили осмотр, музей уже открылся, и по залам бродили посетители. Увидев жнеца в сопровождении юноши и девушки, они сторонились, и это напомнило Роуэну школу. Ситра по-прежнему не догадывалась, зачем Фарадей вытащил их в музей, но к Роуэну понемногу приходило понимание.
Жнец пригласил их в ресторан, где официантка немедленно принесла им меню и принялась обслуживать вне очереди, забыв про остальных посетителей. Еще одно преимущество. Роуэн заметил, что после того как они вошли, новых посетителей и не было. Вероятно, когда они соберутся уходить, ресторан совершенно опустеет.
– Если вы хотите, чтобы мы сообщали вам нечто об известных нам людях, – сказала Ситра, – то мне это неинтересно.
– Я сам собираю всю необходимую мне информацию, – покачал головой Фарадей. – И вы не нужны мне в качестве информаторов.
– Но для чего-то мы вам нужны, не так ли? – спросил Роуэн.
Жнец не ответил. Вместо этого он заговорил про население мира и возложенные на жнецов задачи – если не сокращать его, то по крайней мере поддерживать в разумных пропорциях.
– Соотношение количества людей и способности «Гипероблака» к производству всего необходимого для них требует регулярной «жатвы», – объяснил он. – Чтобы обеспечить это соотношение, нам нужно больше жнецов.
Затем из кармана, спрятанного в складках мантии, он извлек кольцо жнеца, подобное тому, которое носил сам. Камень сверкнул отраженным светом, преломил его в своих глубинах, оставив, тем не менее, непроницаемым ядро.
– Три раза в году мы, жнецы, собираемся на большую ассамблею, именуемую конклавом. Там мы обсуждаем ход «жатвы», решаем, требуются нам в том или ином округе дополнительные жнецы или нет.
Ситре захотелось исчезнуть в глубинах своего кресла. Она наконец поняла.
Хотя Роуэн уже подозревал нечто подобное, увидев кольцо, он тоже вжался в кресло.
– Камни на кольцах, которые мы носим, были сделаны первыми жнецами в самом начале Эпохи Бессмертных, – сказал Фарадей. – Именно тогда общество осознало, что естественную смерть придется заменить искусственной. Было сделано гораздо больше камней, чем требовалось в те годы, поскольку основатели сообщества жнецов были мудрыми людьми и предвидели потребность в новых жнецах. При возникновении необходимости камень вставляют в золотую оправу и передают новому кандидату.
Жнец повертел кольцо в руке, разглядывая камень и посылая преломленные в нем лучи света по углам комнаты. Потом посмотрел в глаза своим собеседникам – сначала Ситре, потом Роуэну.
– Я только что вернулся с зимнего конклава, где мне вручили кольцо, чтобы я мог взять себе ученика.
Ситра покачала гловой:
– Пусть это будет Роуэн. Мне неинтересно.
Роуэн повернулся к Ситре, жалея, что опоздал со своим высказыванием.
– Почему это ты думаешь, что учеником должен стать я?
– Я избрал вас обоих! – сказал Фарадей, повысив голос. – Вы оба овладеете искусством. Но в конце кольцо получит только один. Другой или другая вернется к обычной жизни.