Бельзенор (запальчиво, персу). А что же, мы один на один не справимся с рабами Цезаря?
Бел-Африс (становится между ними). Послушай, родич. В бою один на один египтяне – боги в сравнении с римлянами.
Стража (торжествующе). Ага!
Бел-Африс. Но этот Цезарь не знает боя один на один, он бросает легион туда, где мы всего слабее, как бросают камень из катапульты. И этот легион подобен человеку с одной головой и тысячей рук, и он не знает бога. Я сражался с ним, и я знаю.
Бельзенор (насмешливо). Они испугали тебя, родич?
Стража гогочет, радуясь находчивости своего начальника.
Бел-Африс. Нет, родич. Но они меня сразили. Возможно, они испугались, но они раскидали нас, как солому.
Стража угрюмо ворчит, выражая свое презрение и гнев.
Бельзенор. А разве ты не мог умереть?
Бел-Африс. Нет, это было бы слишком легко, чтобы быть достойным потомка богов. Да к тому же я и не успел. Все кончилось в одно мгновение. Они напали на нас там, где мы их меньше всего ждали.
Бельзенор. Это значит, что римляне трусы.
Бел-Африс. Им все равно, трусы они или нет, римлянам: они бьются, чтобы победить. Гордость и честь войны неведомы им.
Перс. Расскажи нам о битве. Как было дело?
Стража (нетерпеливо обступая Бел-Африса). Да, да, расскажи нам о битве.
Бел-Африс. Так вот узнайте: я недавно посвящен в стражу мемфисского храма Ра, я не служу ни Клеопатре, ни брату ее Птолемею, я служу великим богам. Мы двинулись в путь, чтобы узнать, зачем Птолемей прогнал Клеопатру в Сирию и как нам, египтянам, поступить с римлянином Помпеем, который только что прибыл в наши земли, после того как Цезарь разбил его под Фарсалой. И что же узнали мы? А то, что Цезарь уже идет сюда по пятам своего врага, а Птолемей убил Помпея и отрубил ему голову, дабы преподнести ее в дар победителю.
Стража потрясена.
И еще мы узнали, что Цезарь уже здесь, ибо не прошли мы и полдня обратного пути, как увидели городскую чернь, бегущую от его легионов, которым она не могла помешать высадиться на берег.
Бельзенор. А вы, стража храма, вы не бросились в битву с легионами?
Бел-Африс. Мы сделали все, что может сделать человек. Но раздался рев трубы, и голос ее был как проклятие Черной Горы. Потом увидели мы стену из щитов, надвигавшуюся на нас. Всякий из вас знает, как замирает сердце, когда идешь приступом на укрепленную стену. Каково же, если сама стена ринется на вас?
Перс (захлебываясь, ибо он уже говорил это). Разве я тебе не говорил?
Бел-Африс. Когда стена приблизилась, она превратилась в строй солдат – простых, грубых людей в шлемах, в кожаных одеждах и с нагрудниками. И каждый из них метнул копье; и то, которое летело на меня, пронзило мой щит, словно папирус. Глядите. (Показывает на перевязанную левую руку.) Оно бы пробило мне голову, но я нагнулся. И тут же они ринулись, сдвоив ряды, и их короткие мечи обрушились на нас вслед за копьями. Против таких мечей в рукопашном бою наше оружие бесполезно: оно слишком длинно.
Перс. Что же ты сделал?
Бел-Африс. Сжал кулак и что есть силы ударил римлянина в зубы. И оказалось, римлянин мой – простой смертный: он свалился оглушенный. Я проткнул его его же мечом. (Вытаскивает меч.) Вот – римский меч и кровь римлянина на нем.
Стража (одобрительно). Хорошо! (Берут у него меч и передают из рук в руки, разглядывая его с любопытством.)
Перс. А твои люди?
Бел-Африс. Обратились в бегство. Рассыпались, как овцы.
Бельзенор (в ярости). Трусливые рабы! Оставить потомков богов на растерзание!
Бел-Африс (с ядовитым спокойствием). Потомки богов не остались на растерзание, родич. Поле боя досталось не сильным, но в беге одолел скорый. У римлян нет колесниц, но они послали тучи всадников в погоню, и те перебили множество. Тогда полководец нашего верховного жреца призвал двенадцать потомков богов и заклинал нас погибнуть в бою. Я подумал: лучше стоять, нежели задыхаться в беге и погибнуть от удара в спину. Я остался на месте с военачальником. Римляне оказали нам уважение; ибо никто не нападает на льва, когда поле полно овец, – если он не знает, что такое честь и гордость войны; а римляне не знают этого. Так мы спаслись. И я пришел сказать вам, чтобы вы открыли ворота Цезарю: ибо не пройдет и часа, как подойдут его передовые отряды. Между вами и его легионами нет ни одного египетского воина.
Часовой. О горе! (Бросает свое копье и бежит во дворец.)
Бельзенор. Пригвоздить его к двери! Живо!
Стража гонится за часовым, потрясая копьями, но он ускользает от них.
Теперь твоя весть побежит по дворцу, как огонь по жнивью.
Бел-Африс. Что же нам сделать, дабы спасти женщин от римлян?
Бельзенор. А почему бы не убить их?
Перс. Потому что за кровь некоторых из них пришлось бы поплатиться головой. Пусть лучше их убьют римляне. Это дешевле.
Бельзенор (в благоговении перед его сообразительностью). О хитроумный! О змий!
Бел-Африс. А ваша царица?
Бельзенор. Да. Мы должны увезти Клеопатру.
Бел-Африс. А разве вы не собираетесь подождать ее приказаний?
Бельзенор. Приказаний? Девчонки шестнадцати лет! Нет, у нас этого не водится. Это вы в Мемфисе считаете ее царицей; а мы-то здесь знаем. Я посажу ее на круп моего коня. Когда мы, воины, спасем ее от рук Цезаря, пусть жрецы и няньки опять выставляют ее царицей и нашептывают ей, что она должна приказать.
Перс. Выслушай меня, Бельзенор.
Бельзенор. Говори, о мудрый не по летам.
Перс. Птолемей, брат Клеопатры, враждует с ней. Продадим ему Клеопатру.
Стража. О хитроумный! О змий!
Бельзенор. Мы не смеем. Мы потомки богов, но Клеопатра – дочь Нила. И земля отцов наших не будет давать зерна, если Нил не поднимет свои воды и не напитает ее. Без даров отца нашего мы станем нищими.
Перс. Это правда. Стража царицы не может жить на то, что ей дает царица. Но выслушайте меня, о вы, родичи Осириса.
Стража. Говори, о хитроумный! Внемлите детищу змия!
Перс. Разве не правда то, что я говорил вам о Цезаре, когда вы думали, что я насмехаюсь над вами?
Стража. Правда, правда!
Бельзенор (неохотно соглашаясь). Так говорит Бел-Африс.
Перс. Так узнайте другое. Этот Цезарь – он очень любит женщин; они становятся ему друзьями и советчицами.
Бельзенор. Фу! Владычество женщин приведет к гибели Египет.
Перс. Пусть оно приведет к гибели Рим. Цезарь уже в преклонных летах. Ему больше пятидесяти лет, он утомлен битвами и трудом. Он стар для юных жен, а пожилые слишком мудры, чтобы благоволить к нему.
Бел-Африс. Берегись, перс! Цезарь близко, как бы он не услыхал тебя.
Перс. Клеопатра еще не женщина, и мудрости нет у нее. Но она уже смущает разум мужчин.
Бельзенор. Верно! Это потому, что она дочь Нила и черной кошки от священного Белого Кота. Ну и что же?
Перс. Продадим ее тайно Птолемею, а сами пойдем к Цезарю и предложим ему пойти войной на Птолемея, чтобы спасти нашу царицу, прапраправнучку Нила.
Стража. О змий!
Перс. И он послушает нас, если мы придем и распишем ему, какова она. Он победит и убьет ее брата. И Клеопатра будет его царицей. А мы будем ее стражей.
Стража. О коварнейший из змиев! О мудрость! О чудо из чудес!
Бел-Африс. Он явится сюда, пока ты здесь разглагольствуешь, о длинноязыкий.
Бельзенор. Это правда.
Испуганные вопли во дворце прерывают его.
Скорей! Они уже бегут! К дверям!
Стража бросается к двери и загораживает ее копьями. Толпа служанок и нянек показывается в дверях. Те, что впереди, пятятся от копий и вопят задним, чтобы они не напирали. Голос Бельзенора покрывает их вопли.
Назад! На место! Назад, негодные коровы!
Стража. Назад, негодные коровы!
Бельзенор. Пошлите сюда Фтататиту, главную няньку царицы!
Женщины (кричат во дворце). Фтататита, Фтататита! Иди сюда скорей. Говори с Бельзенором!
Одна из женщин. Да подайтесь же вы назад! Вы толкаете меня на копья!
На пороге появляется рослая мрачная женщина. Лицо ее покрыто сетью тонких морщин; большие старые, умные глаза. Она мускулистая, высокая, очень сильная; у нее рот ищейки и челюсти бульдога; одета как важная особа при дворе, говорит со стражей высокомерно.
Фтататита. Дайте дорогу главной няне царицы.
Бельзенор (с величавой надменностью). Фтататита, я Бельзенор, начальник царской стражи, потомок богов.
Фтататита (вдвойне высокомерно). Бельзенор, я Фтататита, главная няня царицы, а твои божественные предки гордились тем, что изображения их живут на стенах пирамид великих царей, которым служили мои предки.
Женщины злорадно смеются.
Бельзенор (со злобной насмешкой). Фтататита, дочь длинноязыкого и оковращающего хамелеона, римляне на пороге!
Вопль ужаса среди женщин; если бы не копья, они тут же бросились бы бежать.
Никто, даже потомки богов, не может преградить им путь, ибо у каждого из них семь рук и семь копий в каждой. Кровь в их жилах – как кипящая ртуть. Жены их становятся матерями через три часа, а назавтра их убивают и едят.
Женщины содрогаются в ужасе. Фтататита, преисполненная презрения к ним, пренебрежительно смотрит на солдат, она прокладывает себе дорогу сквозь толпу и идет, не смущаясь, прямо на копья.
Фтататита. Тогда бегите и спасайтесь, о жалкие трусы, потомки грошовых глиняных божков, которых покупают рыбные торговки. Оставьте нас, мы сами позаботимся о себе.
Бельзенор. Но прежде исполни повеление наше, о ужас рода человеческого! Приведи к нам Клеопатру-царицу. А потом иди куда хочешь.
Фтататита (с насмешливой улыбкой). Теперь я знаю, почему боги взяли ее из наших рук.
Воины в смятении переглядываются.
Узнай же, глупый солдат, что ее нет с той поры, как закатилось солнце.
Бельзенор (в ярости). Ведьма, ты спрятала ее, чтобы продать Цезарю или брату ее, Птолемею. (Хватает Фтататиту за руку и с помощью стражи тащит ее на середину двора, бросает на колени и заносит над ней смертоносный нож.) Где она? Где она? Говори, или… (Грозит перерезать ей горло.)
Фтататита (свирепо). Тронь меня, собака! И Нил перестанет питать поля твои и в течение семижды семи лет обречет тебя на голод.
Бельзенор (испуганно, но решившись на все). Я принесу жертвы. Я откуплюсь. Нет, постой! (Персу.) Ты, о премудрый, земля твоих отцов лежит далеко от Нила, убей ее.
Перс (угрожая ей ножом). У персов один бог, и он любит кровь старых женщин. Где Клеопатра?
Фтататита. Перс! Клянусь Осирисом, я не знаю. Я бранила ее за то, что она навлечет на нас дурные дни своей болтовней со священными кошками; она вечно таскает их на руках. Я грозила ей, что оставлю ее одну, когда придут римляне, в наказание за ее непослушный нрав. И она исчезла, убежала, спряталась. Я говорю правду. Да будет Осирис мне свидетелем…
Женщины (угодливо подхватывают). Истинная правда, Бельзенор!
Бельзенор. Ты запугала девчонку. Она спряталась. Живо обыскать дворец! Обшарить все углы!
Стража во главе с Бельзенором прокладывает себе путь во дворец сквозь толпу женщин, которые не помня себя бросаются в ворота.
Фтататита (вопит). Святотатство! Мужчины в покоях царицы! Свято… (Голос ее обрывается, перс подносит нож к ее горлу.)
Бел-Африс (кладет руку на плечо Фтататиты). Подари ей еще минуту, перс. (Фтататите, весьма внушительно.) Мать, твои боги спят или развлекаются охотой. И меч у горла твоего. Отведи нас туда, где спряталась царица, и ты будешь жить.
Фтататита (презрительно). Кто остановит меч в руке глупца, если боги вложили меч в его руку? Послушайте меня вы, безумные юноши. Клеопатра боится меня, но римлян она боится еще больше. Есть только одна сила, которая для нее страшнее гнева царской няньки или жестокости Цезаря, – это Сфинкс, который сидит в пустыне и сторожит путь к морю. Она шепчет на ухо священным кошкам то, что ей хочется сказать ему. И в день своего рождения она приносит ему жертвы и украшает его маками. Так идите же в пустыню и ищите Клеопатру под сенью Сфинкса. Берегите ее больше жизни своей, дабы с ней не случилось худа.
Бел-Африс (персу). Можно ли верить этому, о хитроумный?
Перс. Откуда идут римляне?
Бел-Африс. Через пустыню от моря, мимо Сфинкса.
Перс (Фтататите). О мать вероломства, о язык ехидны! Ты придумала эту сказку, чтобы мы пошли в пустыню и погибли на римских копьях. (Заносит нож.) Вкуси же смерть!
Фтататита. Не от тебя, щенок! (Ударяет его с силой под коленку, а сама бросается бежать вдоль дворцовой стены и исчезает в темноте.)
Бел-Африс хохочет над упавшим персом. Стража выбегает из дворца с Бельзенором и кучкой беглянок, большинство тащит узлы.
Перс. Нашли вы Клеопатру?
Бельзенор. Она исчезла. Мы обыскали все закоулки.
Нубиец-часовой (появляясь в дверях дворца). Горе нам! Увы! Горе нам! Спасайтесь!
Бельзенор. Что еще там случилось?
Нубиец. Украли священного Белого Кота.
Все. Горе нам, горе!
Всеобщая паника. Все бегут с воплями ужаса. В суматохе падает и гаснет факел. Топот и крики беглецов замирают вдалеке. Тьма и мертвая тишина.
Действие первое
Та же мгла, которая поглотила храм Ра и сирийский дворец. Та же мертвая тишина. Настороженное ожидание. Но вот черная неподвижная мгла подергивается мягкой серебряной дымкой. Слышится странная мелодия: это колеблемая ветром арфа Мемнона поет перед восходом луны. Громадная полная луна встает над пустыней, озаряя широкий горизонт, на фоне которого смутно выступает огромная фигура; в расстилающемся лунном свете она постепенно принимает очертания Сфинкса, покоящегося среди песков. Свет становится все ярче, и теперь уже ясно видны открытые глаза истукана – они устремлены прямо вперед и вверх в бесконечном, бесстрашном бодрствовании; между его громадными лапами виднеется яркое пятно – груда красных маков, на которой неподвижно лежит девочка. Ее шелковая одежда тихо и мерно поднимается на груди от дыхания – спокойного дыхания спящей; заплетенные волосы сверкают в лунном блеске, подобно крылу птицы.
Внезапно издалека раздается смутный чудовищный гул – может быть, это рев Минотавра, смягченный далеким расстоянием, – и арфа Мемнона смолкает. Тишина, затем несколько далеких пронзительных звуков трубы. Снова тишина. Потом с южной стороны, крадучись, появляется человек. Восхищенный и изумленный этой загадкой ночи, он останавливается и замирает, погруженный в созерцание; но грудь Сфинкса с ее сокровищем скрыта от него огромным плечом истукана.
Человек. Слава тебе, Сфинкс! Юлий Цезарь приветствует тебя! Изгнанный рождением на землю, я скитался по многим странам в поисках утраченного мира, в поисках существ, подобных мне. Я видал стада и пастбища, людей и города, но я не встретил другого Цезаря, ни стихии, родственной мне, ни человека, близкого мне по духу, никого, кто бы мог совершить дела моих дней и разрешить думы моей ночи. В этом маленьком подлунном мире, о Сфинкс, я вознесен столь же высоко, как и ты в этой безбрежной пустыне; но я скитаюсь, а ты сидишь неподвижен; я завоевываю, а ты живешь в веках; я тружусь и изумляюсь, ты бодрствуешь и ждешь; я смотрю вверх – и я ослеплен, смотрю вниз – и омрачаюсь, оглядываюсь кругом – и недоумеваю, тогда как твой взор всегда, неизменно устремлен прямо, по ту сторону мира, к далеким краям утраченной нами отчизны. Сфинкс, ты и я – мы чужды породе людей, но не чужды друг другу: разве не о тебе, не о твоей пустыне помнил я с тех пор, как появился на свет? Рим – это мечта безумца; а здесь – моя действительность. В далеких краях, в Галлии, в Британии, в Испании, в Фессалии, видел я звездные твои костры, подающие знаки о великих тайнах бессменному часовому здесь, внизу, которого я нигде не мог найти. И вот он наконец здесь, этот часовой – образ неизменного и бессмертного в бытии моем, – безмолвный, полный дум, одинокий в серебряной пустыне. Сфинкс, Сфинкс! Я поднимался ночью на вершины гор, прислушиваясь издалека к вкрадчивому бегу ветров – наших незримых детей, о Сфинкс, взметающих в запретной игре твои пески, лепечущих и смеющихся. Мой путь сюда – это путь рока, ибо я тот, чей гений ты воплощаешь: полузверь, полуженщина, полубог, и нет во мне ничего человеческого. Разгадал ли я твою загадку, Сфинкс?