Обед был неплох, во всяком случае, я ожидал похуже. Дали вполне наваристые щи, котлеты с макаронами, чуть сладкий чай. Я все съел и уже собирался было встать, но тут-то мне и пришлось освоить главное правило армейской службы: «инициатива еб** инициатора» или проще говоря – не высовывайся. Сержанты заметили, что я не ем, а чего-то тормошусь туда-сюда.
– Поел, воин? – спросил сержант.
Его я заметил не сразу, решил, что это он не мне сказал. Увидел я его, когда он навис надо мной.
– Да. То есть так точно! – не мог я еще привыкнуть к этому дебильному сленгу.
– Ну и замечательно, тогда останешься здесь, посуду убирать на кухню. Вопросы? – он поправил блестящую бляшку со звездой. Спорить не хотелось.
– Нет вопросов, – ответил я.
Какие уж тут вопросы. Все поели, вышли из-за столов и направились к выходу на построение. Я быстренько перетащил всю посуду на кухню, где поварихи меня сердечно поблагодарили, предлагали даже еще чайку или дополнительную порцию каши, тактично отказался. Мусор пришлось скидать в бачки. Затем я побежал на построение.
Ничего особенно примечательного больше не происходило, мы сидели на скамейках под открытым небом и ждали. Периодически нас выводили в курилку и в туалет, еще отпускали посетить местный чифан. Тогда я еще не знал, что немного позже поход в магазин станет для меня, как для Гагарина полет в космос. Я стоял, курил и разглядывал других. Каких только парней не встретишь в армии. Тут тебе и мускулистые, толстые, тощие, жилистые, быдловатые, туповатые, наивные, умные, дерзкие и многие другие. Собрали каждой твари по паре. Объединили нас всех, напялили форму и заставили плясать под дудку, диктуемую конституцией.
– Вот я так и знал, что все это будет такая хренотень, – вздыхает один парень, выбрасывая окурок в урну.
Его даже никто не спросил, что он имеет в виду, все итак все поняли. Человеку с гражданки вся эта армейская система кажется просто смешной и нелепой. Думаешь: «Как же так, ведь я учился (кто-то недоучился, кто-то закончил) и теперь я здесь, тупой дуболом, обреченный выполнять чужие приказы… Зачем?»
Пару раз заявлялся один из сержантиков, приказывал снять кепки, увидев поле бритых голов, он махал рукой и уходил восвояси.
– Че такие лысые все? Короче, если кому подстричься надо будет, подходите, – сказал сержант.
В его сторону даже никто не смотрел, практически все заранее постриглись. Солнце садилось, предстояла первая ночь на армейской шконке.
Следующий день был таким же, как и предыдущий. Мы сидели под открытым небом и ждали, пока разъедемся в войска. Нас кормили, выводили в курилку и туалет. Я звонил несколько раз домой, успокаивал родителей, говорил, что пока ничего не ясно. Такими моментами пропитана вся армия, никто ничего не объясняет, просто сиди и жди, пока скажут, что делать и куда идти. Все остается в полной неизвестности до самого последнего момента. И даже то, что наши дела взял офицер с флота еще не было гарантией, что мы именно на флот и попадем. Я, если откровенно, сомневался в этом даже тогда, когда меня уже сажали на поезд.
– Нужны четыре человека для уборки в роте, живее только, – сказал старшина.
Он был не в духе, с полминуты подождал, не дождался ответа (добровольцев не нашлось) и потом его порвало:
– Ах вы, суки, ну ладно, пойдешь ты и ты! – заорал старшина и показал на меня, – А еще вон те двое: жирный и мелкий!»
Все названные с кислыми рожами лениво подняли пятые точки и поплелись вслед за старшиной. Делать нечего, пришлось идти и мне. Мы поднялись в роту и начали убираться. Я принялся взбивать подушки и поправлять заправку кроватей. Другие бойцы подметали и мыли полы. На все про все у нас ушло около получаса, однако, временных рамок не дали, до ужина времени достаточно, можно пока и не возвращаться на улицу, а поторчать здесь.
Я присел на подоконник и уставился в окно, показывающее мне кусочек гражданской жизни, все прелести которой я начинал потихоньку оценивать.
– Духота какая, – подал голос один из бойцов, тот самый, которого старшина окрестил «мелким».
В казарме и правда было душновато, я приоткрыл окно, и в лицо ударил горячий воздух с улицы. Не вариант, лучше не открывать окна.
К вечеру пришел фотограф делать фотографии для родителей на память. Бойцов одевают в специальную безразмерную форму, накидывают берет и кепку, говорят, чтобы мы приняли героическую позу и делают фотографии, которые потом продают втридорога родителям. Растрогавшиеся взрослые, увидев свое чадо в форме на фотографии, конечно же, выкладывают денежки и после делают трогательные рамочки для этих фотографий, ставят дома и целый год вздыхают, смотря на них. Меня, как и прочих, посадили, тоже одели в эту дурацкую форму, нахлобучили на голову берет (хотя, мне никакой берет не положен) и сказали, чтобы сделал серьезное лицо. Я, конечно, много позже, видя эти фотографии, надрывал живот, так это смешно выглядело.
Дальше – построение на ужин. Второй день в армии подошел к концу, а служба официально даже не началась. Меня это немного начинало раздражать, но делать нечего, приходилось ждать, от тебя ничего не зависит.
На третий день нашу команду заставили таскать мешки с формой для новобранцев со складов в каптерку. Занятие нудноватое, но нам еще повезло, потому что других рекрутов муштровали на плацу. Поднимая левую ногу, ребята под палящим солнцем застывали на месте и учились тянуть носок. Занятие это очень неприятное, так что, мне показалось, что таскать мешки лучше. Чтобы продлить удовольствие, мы двигались медленнее, чем могли и попутно устраивали небольшие передышки, но так, чтобы не провоцировать сержантов. Ближе к обеду все занятия по строевой подготовке закончились, примерно в это же время мы дотаскали мешки. Вроде бы время строиться на обед, но тут офицер вызвал нашу команду.
– Короче, обедаем, затем быстро хватаем вещмешки, рыльно-мыльное и строимся здесь на плацу, будем проверять, что у вас есть, а чего нет, – сказал лейтенант. Вид у него был помятый, сразу видно, что его ночка прошла бурно, в отличие от нашей.
– Вопросы? – спросил он.
– Никак нет! – хором проголосили мы.
– Не обязательно было сейчас что-то кричать, ладно, короче, давайте бегом в столовую.
Приказ есть приказ. Вообще, я обратил внимание, что в современной армии очень тщательно относятся к солдатскому желудку, и самое страшное преступление со стороны офицеров – оставить солдата голодным. Мы пообедали, собрали пожитки и выстроились на плацу, где уже ждал лейтенант. Он достал список вещей, которые необходимо было иметь в вещмешке и начал их перечислять, а мы по команде доставали вещь за вещью, затем выкладывали все на асфальт. Лейтенант медленно осматривал содержимое наших вещмешков. Убедившись в наличии всего необходимого, приказал все собрать и рассаживаться на лавочки. Впереди ждали последние приготовления и, собственно, отбытие на место службы. За пару дней мы немного попривыкли к распределителю, уже знали, чего ожидать, как тут нам предстояло сменить обстановку. Ощущение перемен всегда заставляет нервничать, особенно в армии. Через минут пятнадцать к нам подошел сержант, одетый в полицейскую форму, в руках он держал наши бумаги.
– Значит так, ребят, – сказал сержант, – с этого дня начинается год вашей службы, это будет записано в военных билетах. Сейчас я выдам ваши карты, на которые вам будет начисляться заработная плата, положенная военнослужащему. Распишитесь здесь и здесь.
Он показал галочки, где нужны были подписи, и стал вызывать по одному.
– Надо же, даже деньги будут платить, – удивленно поднял брови один из нас.
– Да там не разгуляешься, хватит только на сигареты, носки, мыло да туалетную бумагу, – усмехнулся сержант и забрал подписанные бумажки, – теперь ждите, за вами придут.
Пришли минут через двадцать. Был даже момент высоких почестей: к нашей команде лично подошел майор и завел длительную речь о том, как нам повезло, что мы отправляемся на флот, о том, что это большая честь и очень немногие удостаиваются ее. Он сказал, что нас очень мало, и включать для в нашу честь парадный марш не будут, но вместо этого он лично пожмет каждому из нас руку.
– Нале – во! – скомандовал майор после рукопожатия, – в автобус по одному бегом марш!
Мы побежали к автобусу. За спиной я услышал ликование и свист других новобранцев. Этих парней ждала совершенно другая служба, но меня она не касалась. Итак, автобус едет на вокзал, я смотрю в окошко на знакомые до боли улицы. Теперь увижу их только через год.
– Ну понеслась, – выдохнул я.
Опустим все прощания на вокзале. Это момент хоть и очень трогательный, но личный, и к повествованию имеет мало отношения. Скажу только, что старался выглядеть серьезно и не подавать виду, что расстроен. Родители и еще несколько провожающих меня человек делали то же самое, но у них получалось хуже, чем у меня. Мама пришла в темных очках и не снимала их всю встречу, чтобы никто не видел ее вспухшие от слез глаза. Меня проводили до самого поезда, вручили в руки кучу авосек с вкусняшками и посидели со мной внутри вагона. Лица у мамы с папой были такие, как будто еду я на войну. Но родители есть родители, и, конечно, им очень больно отпускать своего сына. Подошло время прощаться. Отец крепко обнял меня, долго не хотел отпускать.
– Береги себя, – он держался стойко, но глаза все выдают.
– Я как приеду, сразу позвоню, будьте на связи, не расставайтесь с телефоном даже в туалете, потому что могу позвонить в любой момент, – сказал я. Говорил я быстро, а отец в ответ только кивал. Время вышло и пришлось нам расстаться. Родители еще долго стояли на перроне, смотря на меня через окно. Я видел эти лица, самые родные на всем свете. Я не мог их подвести, я не мог позволить им краснеть за меня. Я смотрел на них и молил Господа, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Я хотел, чтобы у меня было еще немного времени, хоть чуток. И тут поезд тронулся.
«Нормально все будет! Я вернусь мама, слышишь!» – кричал я в окно, пока поезд набирал обороты. Все мои провожающие скрылись из моего поля зрения, с ними вместе ушла и моя гражданская сущность. Теперь все, я – матрос.
***
Места для всех бойцов были расположены в двух разных вагонах и, конечно, на боковушках (естественно, речь идет о плацкарте). Лейтенант назначил меня старшим над двумя другими матросами и оставил нас одних в вагоне.
– Чтоб без всякой фигни, к гражданским не пристаем, да? Если какие-то вопросы или проблемы, то сразу ко мне, сами ничего, вник? – сказал лейтенант, смотря мне прямо в глаза.
– Так точно, – ответил я.
– Красавчик, – довольный, лейтенант удалился в свой вагон.
Мы, расположившись поудобнее, забрав и расстелив белье на койки, принялись уничтожать все, что нам дали родные.
– Надо все съесть, пока едем, – говорит сослуживец, жуя пиццу, – брат сказал, что по приезде в часть все отбирают, оставляют только уставное: бритву, зубную пасту, щетку и все такое.
– Брат где служил? – поинтересовался другой парнишка. Он был высокий и тощий, но ел как конь.
– В ракетных, он даже на дизеле сидел полгода, с черными подрался.
Начались эти бесконечные байки о том какая жесть происходит в армии. Я старался не слушать. Пока сам не столкнешься, все эти рассказы ничего не значат. В реальной жизни впечатления совсем иные, но соглашусь с тем, что на нервы подобные эпосы хорошо действуют.
Весь день мы ели просто до отвала и все равно не опустошили наши сумки даже наполовину. Уже ближе к ночи я почувствовал недомогание, в горле запершило, но не понятно, как это случилось и все попытки вспомнить, где это я мог простыть не увенчались успехом. Потом стало понятно, что температура и першение в горле из-за того, что мне вдруг приспичило открыть форточку, потому что в вагоне казалось душновато. Я подумал, что со стороны это выглядело не очень хорошо, я же только что призвался, даже до части не доехал, а уже успел заболеть.
Наступило утро. Проблему с моим состоянием надо было решать как можно скорее, поэтому я решил пробежаться по вагону и поклянчить лекарства у людей. Сразу я не смекнул, что просить надо у бабушек или взрослых женщин, у них к солдатам особое отношение. У солдатских матерей нет чужих сыновей, их дети тоже служили, поэтому эти женщины с радостью помогли лысому мальчонке в форме. Я закидал себя таблетками, которые успел насобирать, надеясь, что молодой организм быстро придёт в себя.
Поезд подъезжал к Петербургу, и надо было готовиться к выходу. Я быстро скидал еду в вещмешок, но осталось несколько банок сгущенки, тушенка и пара шоколадок – все, что мои сослуживцы не смогли съесть из припасов, которые передала мне мама. Надо было избавиться от всего этого добра, ведь меня настращали, что все это отберут, когда приедем на место. Я не нашёл способа лучше, чем отдать еду проводнице поезда.
– Да зачем мне все это? – смущенно спросила она.
– У нас в части все отберут, жалко, поэтому заберите, продадите кому-нибудь, у вас же постоянно что-то покупают, – ответил я.
Отнекивалась она недолго, в конце концов согласилась и забрала продукты. Я сдал белье, оделся и вышел в тамбур, положил вещмешок на пол.
Стоя в тамбуре я ждал, когда поезд подъедет к вокзалу, и молился. Я не знал, что меня ждёт, но хорошо понимал, что это будет непросто. Я просил у Господа сил и терпения, чтобы пережить все это. И это были чертовски правильные молитвы; именно силы и терпение мне в армии очень пригодились.
***
Жаркое летнее утро, душно, на мне «зелёнка», которая на пару размеров больше, чем надо, идём строем по спальным районам Петербурга, в руках длинная коробка с сухпайком.
На нас глазеют гражданские, проходящие мимо. Смотрю на них, и настроение все хуже и хуже, но, с другой стороны, очень волнительно, и в голове крутится вопрос: что же будет, когда придём в часть? В голове уже всплывают картины из жутких видео, которыми интернет напичкан до отвала. Наверное, сейчас придём и нарвёмся на бритоголовых мордоворотов, которые сходу начнут нас бить табуретками по голове, прокачивать в упоре лёжа и творить прочую жесть. Думал я обо всем об этом, и становилось страшновато, ведь я входил в новый для себя мир, у которого была не очень хорошая репутация на гражданке, он окутан тайнами, жуткими байками и легендами. И мне предстояло провести в этом мире целый год. Подходим мы к огромному зданию, очень высокому, мрачному, из старого кирпича, который уже осыпается. Здание больше похоже на психиатрическую больницу из фильмов ужасов или тюрьму. Позже я узнал, что это бывшая женская колония, ныне переделанная под учебный центр ВМФ. Мы подходим к КПП, останавливаемся, через пару секунд открываются ворота, и выходит матрос, одетый в синюю форму с гюйсом, чёрной пилоткой на голове, на ногах какие-то черные ботинки, на боку у него висел зелёный подсумок. Он улыбается и гогочет, перекидывается парой приветственных фраз с нашим сопровождающим.
⁃ Последний наряд! – задорно сказал он, одновременно и обращаясь к нашему командиру, и хвастая перед нами. Видя его радость, мы поникли ещё больше.
⁃ Ты там на гражданке сильно не бухай! – крикнул ему наш командир.
Ах, как я бы сейчас набухался, кто бы знал!
Мы прошли через ворота и слева увидели высокую часовню, которая явно не вписывалась в местный антураж. Справа расположился выход на плац. Здание окружало его и образовывало такой закрытый двор, чтобы из любого окна просматривалась вся территория части. Мы подошли к одному из выходов и остановились.
– Становись, равняйсь, смирно! С правой колонны по одному на вход бегом марш! – прокричал лейтенант.