Защитники. Группа ИСП ВКонтакте - Спирина Валентина 2 стр.

За это время мы как то соединились в одно. Не то, чтобы родственниками, а родными точно стали. И не хватает порой друг друга.

Где это все сейчас… Точнее, это-то известно, а вот где я?

А с новыми знакомствами – сложно. Ты вроде от них ждешь именно «тех» отношений, а они на тебя странно посматривают. Как они живут то здесь, вообще? Страшно.

Держат друг друга на расстоянии, общаются словно на переговорах каких-то. А разговаривают – о чем? Жутко становится. Не посмеются, не пошутят. А если и случается, то над чем? Как у классика: Над собой смеетесь. А мне так просто жалко их становилось.

А как, наверное, со стороны было жалко меня. И от такой мысли мне становилось совсем уж не по себе.

В общем, чужак. И обратного пути нет, и впереди просвета не видно. Неужели так всю жизнь жить придется? Жутко и страшно. И хоть-бы помечтать о чем-то…

Не оставалось ничего другого, кроме как вспоминать старое. Хотя, это был не выход, а в чем-то, и наоборот, но что оставалось? Душа требовала теплых чувств, и их надо было культивировать в себе, а других, получается, не было.

В то же время, чувствовалось, что где-то, что-то должно быть еще. Некий отблеск, именно, отблеск нового, потому что не могло вот так все дальше продолжаться. Так как это конец. Или я сойду с ума или это должно закончиться, пройти.

Иду, укутавшись в оболочку из критики всех и всего вокруг, деления на тех и и этих, вполне возможно, что поиска ответа, и вероятно на некий несформированный вопрос. Что это? Да, вовсе это не вопрос никакой, и далеко не философский, и совершенным образом не ответ искомый, как выходит неизвестно на что, а обычное состояние того, что сам не знаешь чего хочешь.

Одно сплошное разочарование и раздражение. И, правильно, только не на себя самого. Это тяжелее всего, да ко всему прочему вряд ли нужно и на себя все подряд вешать. Про смирение я как-то позже узнал, и в чем-то осознал его пользу. Вот где труд то.

А сейчас это слово произвело бы атомный взрыв глубинного сознания. Ну какое смирение может быть у военного человека? К врагам? Зачем тогда все?

Но незаметно, а смирения у военного то человека, на деле оказывается довольно много и порой незаметно для него самого. Дается оно, правда несознательно, а прививается дисциплиной с самого первого дня. И все пять лет обучения ты ждешь, что оно закончится с выпуском, с выдачей офицерских погонов. Ан нет, продолжим дальше – там больше. Хотя-кому как и где как.

Но, в самом деле, эту протестную свободу мы ищем с пеленок. Детский сад, школа, институт, армия. И по прошествии каждого этапа, оглядываясь назад сознаешь, вот где была свобода, вот где лафа. Просто расслабься, ешь кашу, слушай, что говорят, сделай что просят. И отойдут от тебя, оставят в покое.

Нет же. Все не то, все не так. Не то говорите, не то делаете. Вот, когда вырасту, покажу как надо.

И что? В итоге, кому вообще все это надо?

В итоге, принцип поедания каши и умения быть послушным сохраняется на всех этапах жизни и от яслей мало отличается. Но в детстве, все этой принимается как само собой разумеющееся, а уж после института… Простите меня, но!

А в ответ: Нет, уж, Вы послушайте меня…

Так что при таких жизненных укладах, лучше всего в детском саду.

Вот примерно с подобными мыслями о несправедливости отношений в пространстве человеческой плоскости я и приближался вдоль трамвайных путей по улице к Даниловскому монастырю.

Вдруг, вижу впереди какие то люди, крики, возгласы. Впереди идущие прохожие немного шарахнулись в сторону.

Бомжи дерутся. Они здесь всегда собираются. Людской поток в монастырь пролегает по этой улице. Так есть надежда на получение милостыни.

А он как будто выделялся среди всей этой нищей толпы, даже отделялся и стоял на коленях немного в стороне от них. И даже когда они пробегали вокруг него, даже они казалось бы чувствовали что он какой то особенный – не их.

Да, он стоял на коленях. Вид его был какого-то юродивого, словно оживший книжный исторический образ, только в одеянии нашего времени. Хотя, что это было за одеяние. И можно ли сказать, что и время наше такое же?

Черная грязная тельняшка, на правом плече которой пришит черный погон с красным просветом и пятью маленькими звездочками.

Он широко улыбался, даже смеялся, словно насмехался. Как будто вокруг него ничего не значило и не имело значения. Вроде было у него что-то, что давало ему гораздо больше даже, чем кусок того же хлеба или копейки, которые он просил, вскидываю в сторону проходящих свои руки – совершенно без пальцев.

Это были просто кисти с чуть выступавшими обрубками пальцев. И он их то прижимал к груди, то протягивал к прохожим, словно хотел ими показать нечто, что долго будет возможно выражать словами, которые, впрочем, он может и не хотел говорить. Ведь и так все должно быть понятно. Но как оказалось, не всем и не сразу. Но просящий, видимо был не особенно требователен, и если хоть кто-то поймет, то уже достаточно, так что-ли?

Он был в тельняшке. В черной тельняшке.

Я не сразу обратил внимание на этот факт, а когда прошел метров сто, меня вдруг озарило совпадение многих фактов: черная тельняшка, морской погон с красной полосой, кисти без пальцев. Да ведь без пальцев потому что, по всей видимости, оторвало их взрывом: может разминировал что-то, может еще чего. А почему разминировал, да потому что из Морской пехоты, так как и тельняшка черная и погон с красным просветом. Только морская пехота такие носит. У наших такие же были.

И, самое главное, у него глаза, взгляд – наши! Уверенность. Несмотря на его нынешнее положение. Не с наглостью, а с каким-то, даже, озорством. Которое, впрочем, пытается отвоевать огромная печаль, которая также вырывается из лучей, что рвутся из его глаз. Теплота из них идет. Не озлобленность, не крик о справедливости. А, словно, бы вопрос: Неужели, вот так?

Ой-ой. Вот ведь тоже. Мне как стыдно стало за мои переживания и стенания! О тельняшке, да берете думаю. Да как бы теплее в жизни пристроиться. А тут, боевой офицер, без рук, да на коленях. Вот кто о тельняшке говорить может!

А я тут все с хандрой своей: пожалейте бедного, места себе найти не может. И прошел ведь спокойно, и даже копейки не дал.

Мне захотелось развернуться и побежать назад, дать ему все, что есть. А потом, нашла мысль, скорее слабовольная: хорошо, на обратном пути пойду и дам.

Но как хотелось вернуться. Просто оставить, пятак, и идти дальше. И какая разница, правда или нет, что он морпех? Он не в таком состоянии, чтобы выбирать себе профессию. Морпех не морпех-человек явно в бедственном положении, и от хорошей жизни не натягивают на себя грязную тельняшку с нашитым погоном, ни настоящие морпехи ни шапочные. Так что какая разница, кому ты подал? Именно что, тому кто нуждается. И если лишний раз,

Я стал молиться как мог: чтобы не осудили меня сверху за этот поступок, и помогли ему, офицеру – достойному – и погон и совести.

По приходу в монастырь я сразу опустил в ящик свои кровные. Чтобы как-то ему передалось это. Очень хотелось ему помочь! Не именно даже деньгами! В жизни, по жизни. Но я не знал, даже, и как. Ведь он уже в таком состоянии. Да, ведь не нам решать, – оборвал я себя. Главное свой зов сердца отправить по назначению. А невозможного нет!

Зайдя в трапезную, попить чаю с мороза, я, взяв какой-то сладкий пирожок, и разместившись перед окном, тут же вспомнил нищего, – вот кому бы сейчас горячего. Не сумев больше сделать и глотка, оставил пластиковый стаканчик на столешнице перед окном.

Когда шел назад, «морпеха» уже не было. Мне показалось, что я больше его никогда не увижу. Так оно и вышло. Но память осталась. И когда я снова иду в Даниловский, то всегда думаю о нем. И, сначала, надеялся, что вновь увижу его. А потом – что, все же, может повезло ему, выбрался он из ужаса? Кто знает?

А жалеть я себя меньше стал. Что, и, к лучшему, вышло.

Гетта Маркеловская

Слепая поэтесса-христианка

Тайна воинов Руси

Мы – Божья армада

(ответ на воинство «фанатов»)

Какие они: Защитники?!

Звёзды отваги

Елизавета Осень

Три танкиста

Они все погибли. В своем первом и последнем бою.

Пройдет время. О них напишут книги. О них будут сложены песни. Это все будет потом…

Август… Жаркий донбасский август 2014-го. Солнце жжет не милосердно. Идет бой. Бой за подступы к Луганску. Народные ополченцы практически без оружия. В дело идут спортивные и охотничьи ружья. С постаментов начали снимать танки, принимавшие участие в Отечественную.

Но вот захвачен танк Т-64. Его удалось доставить в Луганск. Ополченцы – это бывшие шахтеры, металлурги. Это не профессиональные военные. Они еще не умеют управлять боевыми машинами. А они так нужны! С охотничьим ружьем против тяжелой техники много не навоюешь.

Ремонтировать заглохший Т-64 некому. Танк стоит в городе. Подходит пожилой мужчина. По-видимому, в прошлом афганец. Он знает толк в такой технике. И вот проблема устранена. Но экипажа нет. И взять не от куда. А кольцо вокруг Луганска замыкалось…

Дед звонит своим друзьям. Бывшим сослуживцам? И вот они уже втроем в трофейном танке. Три танкиста. Три деда. Три «афганца». Танк спешит к Хрящеватому, в который входят войска ВСУ. Впереди идет вражеская пехота, ее прикрывают четыре танка «незалежной». Бой предстоял неравный, но иного выбора не было.

Танк стал посреди дороги. И первым открыл огонь.

Первый выстрел и первое попадание. Один вражеский танк подбит. Второй выстрел-нет второго танка ВСУ. Но танк «афганцев» стоит среди пустой дороги, на виду, без укрытия. На это не было времени. От украинского снаряда заклинило башню. Вести прицельную стрельбу нет возможности. Поэтому следующим снарядом задета только гусеница третьей вражеской машины. Неравный бой продолжается. И вот броня пробита. Танк погиб. Погиб экипаж. В первом и последнем бою. Не дрогнув. Не отступив. За родную землю.

Так и оставшись безымянным.

Подоспело ополчение. Перешли в наступление. Танк выиграл на это время.

***

Он покрашен в черный цвет. На нем всегда живые цветы. «Черный танк». Он навсегда перекрыл врагу подступы к Луганску. На все времена.

Проезжая мимо, остановись. Поклонись. Здесь стоит «Черный танк». Он бережет мир.

Екатерина Черняева

Защитникам Аджимушкая