Ему сшили костюмы по фигуре. Подобрали галстуки: синие, серые, красные. Но костюмы так и остались висеть в шкафах – на работе Олтаржевский появлялся в свитере и джинсах. Эту странность списали на его стиль.
Олтаржевский быстро находил язык с людьми – московские чиновники охотно работали с ним. Знакомства Вячеслав Андреевич использовал как инструмент. «Подарками» цементировал «дружбу». По его мнению, чиновники были не плохие и не хорошие. Такова система, и даже умнейшие из них изменить ничего не могли.
Решили, что Гусь подобрал приятелю хороших советников или у того есть тайный покровитель. Там, где сам Гусь пёр напролом, новичок осторожничал, и у него получалось.
Олтаржевский же словно наблюдал за собой из-за толстого стекла. Снаружи мельтешили люди, суетился он: встречался с детьми и женами, которым стал вдруг нужен; созванивался с «друзьями», которые обиделись, что он их «забыл»; он что-то где-то для чего-то делал. По другую же сторону стекла бесстрастный наблюдатель просчитывал мысли, слова, поступки, свои и чужие, решал, полезно это или нет для дела. Он пробовал объяснить свою удачу. Вспоминал пережитый ужас на Тверской. С опаской рассматривал в зеркало лицо, волосы, руки – не постарел ли? Делал понедельные «селфи» и сравнивал фото: считал морщины на лбу, у глаз. Свои страхи объяснял нервным напряжением. Убедившись, что не изменился, постепенно привыкал к власти над людьми. Он стыдился этого ощущения и наслаждался им, как ненаигравшийся ребенок.
Сотрудники холдинга заметили: на переговоры Олтаржевский носил блокнот в старинном кожаном переплете, но ничего в него не записывал. Вячеслав же Андреевич не расставался с книгой, как с талисманом, который приносил удачу.
13
Олтаржевский переселился в роскошный особняк Гуся и первое время жил там, как в гостях: пользовался лишь спальней и библиотекой. Управляющий показал ему дом.
Вячеслав Андреевич не подозревал, что у Гуся с его богатым художественным прошлым такой убогий вкус. Дорогущий хлам – посуду, вазы, статуэтки и картины – Гусь вывез или распродал. Но по углам и на стенах, как в провинциальном музее, пылились рыцарские доспехи и оружие, на тяжелых портьерах мохнатилась серая пыль.
Очевидно, Гусь пытался воссоздать некое подобие родового замка.
Всю рухлядь Олтаржевский приказал сложить в подвал и пригласил дизайнеров, чтобы обновить особняк. На время он перебрался на Тверскую, да так там и остался – в старой Москве ему было как-то уютней.
Он гонял по ночному городу на новеньком красном «Феррари» – одно из немногих удовольствий, которое вошло у него в привычку. Ночные клубы и кичливые тусовки не любил: те же физиономии, те же разговоры ни о чём.
Как-то ночью он подкатил в безлюдный двор своей коммуналки – скученные авто вдоль тротуаров, песочница посреди деревьев, пёстрая лесенка на детской площадке. На скамейке темнел силуэт – кто-то сидел в позе извозчика, с банкой пива в одной руке и красным огоньком сигареты в другой. На кухне коммуналки горел свет: Вячеслав Андреевич представил, как Вова басит пьяную чушь пустоте; вспомнил квартирные скандалы, убогий быт. В сердце ничего не шевельнулось – ни грусть, ни отвращение. Он подумал, что никогда не вернется сюда. Тайные надежды на бегство к прежней жизни неосуществимы, потому что в душе уже притаился страх потерять недавно полученное.
Назавтра он попросил Бешева нанять риэлтора и продать комнату.
Но и работа не приносила Олтаржевскому удовольствия. Газетные публикации и телевизионные программы мусолили жёлтые скандалы и дутые сенсации, собирали под них рекламу. Талантливые профессионалы рассказывали людям гадости о других людях, бессовестно перебирали помойку человеческой низости, и Олтаржевский участвовал в этом, хотя всю жизнь был убежден: надо воспитывать вкусы читателей и зрителей, как воспитывали вкусы публики Третьяков, Цветаев, Бурылин. Идеалист в душе, он верил, что добро непобедимо, как мечта человека о счастье. На этих нравственных началах, на «честном купеческом слове» веками держалось русское предпринимательство. Тут же он уговаривал себя, что изменить людей не может. А значит, обречён воевать с ветряными мельницами, вместо того чтобы сжечь их. Он убеждал себя: лучше делать то, что не нравится, но то, что нужно людям, чем дряхлеть в коммунальной конуре забытым стариком и из милости за гроши править бездарные тексты для бульварных изданий. Он всегда был начеку с новыми людьми, потому что за все время работы в компании так и не понял, что вдохновляло соратников Гуся на то, что они с таким рвением делали.
По совету Бешева Олтаржевский вёл в еженедельнике колонку редактора – чтобы его «лицо примелькалось». Советовался с соратниками Гуся, чтобы знать, о чём они думают. Слушал предложения рядовых коллег: они знали его в лицо и считали своим.
Он многим помогал.
В себе же всего за месяц он обнаружил капризную бабу, жмота, барина, завистника… всех тех, кто прячется за спинами даже порядочных людей. Мелкий пакостник в нём, уязвленный многолетней нищетой, несправедливостью, грошовыми обидами, готов был глумиться над людьми, и Вячеслав Андреевич с трудом боролся с мерзавцем в себе.
Но ведь не для того, чтобы хапать и тратить, судьба в промозглую ночь на пустынном Арбате выдернула его наверх!
Иногда он думал об Ольге. Кольнёт в сердце пустячок воспоминаний, и две встречи затеряются в памяти, как мимолетный каприз. Под запекшейся болячкой ныло и ныло…
14
Как-то Олтаржевский засиделся в конторе допоздна. Уборщица, не решаясь войти, гудела пылесосом у самой двери. Вячеславу Андреевичу всегда было неловко задерживать людей. Он быстро собрался и вышел. Пожилая татарка в рабочем халате кротко кивнула ему.
В приёмной на компьютере печатала Нэла. Девушка подняла от экрана утомленное лицо и приветливо улыбнулась.
– Вы что так поздно? – спросил он.
– Жду звонка. Хотели где-нибудь посидеть с подругой. Наверное, не дождусь.
Олтаржевский предложил её подвезти:
– На дорогах пусто! Доедем быстро!
Нэла кивнула, выключила компьютер и переобулась из лакированных туфелек в сапожки. Олтаржевский ждал в пустынном коридоре.
В лифте он подумал о том, что девушка, должно быть, живет с каким-нибудь парнем у родителей. Или снимает квартиру. А может, папа с мамой круглый год на даче, чтобы не мешать дочке. «Пересекаясь» в «Шоколаднице», она жалуется подруге. Ей пора рожать, а «ему» по фигу. Он хороший программист, у него работа, друзья и пиво, а её всё достало. Олтаржевский с неловким чувством подумал о том, что не знает ничего о Нэле, как часто мы не знаем ничего, о тех, кто рядом.
Будто угадав его мысли, девушка подняла темно-карие глаза с влажной поволокой и опять улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.
– У вас красивая машина, – сказала Нэла, усевшись в «Феррари».
– Спасибо. – Он спросил, куда ей ехать, и предложил заглянуть в кафе. – Может, я заменю вам подругу?
Девушка кивнула, пряча улыбку в воротник простенькой норковой шубки.
Сегодня был тот редкий случай, когда Вячеслав Андреевич решил погонять по городу. Он попросил водителя забрать машину и отпустил его.
Олтаржевский повернул на Конюшковскую улицу и поехал на Новинский бульвар.
Попросил Нэлу рассказать о себе. Девушка в Иркутске защитила диплом по пиар-технологиям. Родители развелись. Отец, отставной военный, купил дом в Подмосковье. Сначала девушка жила у него. Работала в муниципальной газете. Познакомилась с местным чиновником. Он снял ей квартиру на Беговой. Устроил на новую работу. Потом она ему надоела. Теперь живет одна со спаниелем Чапи. Когда много работы, с Чапи гуляет соседка, бывшая учительница – соседкиной маме сто пять лет, и она бывшая фрейлина.
– Чему вы улыбаетесь? – спросила девушка.
– Я сочинил вам другую биографию.
С Садово-Триумфальной повернул на Малую Дмитровку и в Оружейный переулок.
Олтаржевский сказал, что нашёл приличное место, еще не заезженное посетителями.
Они разделись в гардеробе и поднялись на второй этаж. Молодой кавказец в галстуке-бабочке провёл гостей к столику в нише у окна. Официант принял заказ и с легким поклоном удалился.
– Здесь мило, – сказала девушка, озираясь на розово-фиолетовые стены, сцену и экран в глубине зала. – Это караоке-бар?
– Да. Завсегдатаи соберутся позже. Если хотите, можно перейти в соседний зал.
– Нет. Мне здесь нравится.
Олтаржевский спросил, дружит ли девушка с кем-то в компании? Нэла рассказала о приятельнице Оксане Скобцевой, руководившей корпунктом в Питере.
– Она режиссером снимала новогодний огонёк. В студию неожиданно приехал Арон Самуилович с женой. Свободных столиков не оказалось. Оксана выматерила помощника и места нашли. Всё это время Гуськов ждал рядом. Она об этом не знала. Его в лицо тогда мало кто знал. А потом он назначил её в Питер. Вячеслав Андреевич, давайте не будем о работе, – попросила Нэла.
– Давайте. Только тогда нам станет не о чем говорить, потому что общих интересов, кроме работы, у нас нет. Я ничего не знаю о ваших вкусах. Вы – о моих. А если расскажу, они вам, скорее всего, покажутся архаичными и вряд ли заинтересуют.
– Нет. Мне с вами интересно. Мне нравится, что вы делаете. В компании вас многие уважают. Вы не даёте своих в обиду. Я читала о вас.
– В газетах многое врут. Вы ведь знаете, как это делается.
– Но про вашего прадеда и про то, что вы воевали, это – правда?
– Правда. Скажите, вы действительно ждали звонка подруги?
Девушка смутилась. Олтаржевский извинился. Нэла благодарно улыбнулась.
От природы добрая, она научилась притворяться и не знала, нужно ли пробовать увлечь Олтаржевского для своей пользы. Сначала ей показалось, что она влюбилась в него. Затем передумала. Она мечтала «удачно» выйти замуж, но рассчитывала только на себя. Кормила бездомных собак у метро сосисками и в глубине своего юного сердца верила в любовь, как верят в чудо.
Им принесли сок и вино. В зал начали подходить люди.
Олтаржевский извинился и спустился вымыть руки.
Сквозь музыку и плеск воды в умывальнике он услышал крики.
За дверью стоял солдат с автоматом, в бронежилете и балаклаве под каской.
Солдат обернулся. Толкнул Олтаржевского лицом к стене и ударил шнурованным ботинком по пяткам:
– Ноги шире!
– Что случилось? – как можно спокойнее спросил Вячеслав Андреевич.
– Заткнись!
Олтаржевский спокойно бы дождался развязки – мало ли «зачисток» было в Москве в те годы! Но сверху донеслись крики. Он подумал о Нэле и сказал:
– Мне надо в зал!
Солдат не ответил.
Тогда Олтаржевский угрюмо приказал отвести его к офицеру. Позже Вячеслав Андреевич вспоминал, что с этой минуты был как в чаду: он был уверен – ослушаться его не посмеют. Солдат, помешкав, подчинился.
В зале «мумии» в балаклавах проверяли документы и выворачивали карманы напуганных людей. В сторонке метрдотель закрывал платком окровавленный нос. Он обиженно покосился на Олтаржевского, словно именно Олтаржевский его избил.
В нише у окна рослый боец потрошил сумочку Нэлы: пальцем в перчатке небрежно расшвыривал вещи по скатерти. Бледная от страха девушка смахивала с ресниц слезы.
Олтаржевский спокойно отнял у солдата портмоне. Тот уставился на нежданного защитника, но ударить не решился. Олтаржевский позвал офицера. Офицер подошёл:
– Что тут?
Солдат пожал плечами и показал на «борзого» посетителя.
Вячеслав Андреевич хотел было упросить офицера отпустить их с Нэлой. Он даже полез за деньгами. Но вдруг передумал.
– Знаешь что? – вдруг сказал он, и в его голосе послышались насмешливые нотки. – Извинись перед людьми! Пусть они решат, что это была шутка!
– Чё? – военный недобро прищурился на шутника. – Ты пьяный?
– Ты ж офицер, а не бандит! Наверно, воевал. Твои ребята – тоже!
Офицер с достоинством выпрямился, поправил ремень. Он вполголоса пожаловался, что у него приказ, но громко распорядился прекратить шмон.
Бойцы вопросительно уставились на командира. Гости решили, что импозантный мужчина с горбинкой на носу – милицейский чин.
– Вот видишь! Молодец! Твоими руками выживает конкурентов, так? – продолжал Олтаржевский. Офицер смутился. – Спой! Пусть видят, что ты нормальный человек.
Тот нахмурился. Но тут же улыбнулся и хлопнул Олтаржевского по плечу:
– Где тут у них чего? – офицер огляделся и смущенно подошёл к микрофону.
Техник в бейсболке и с серьгой в ухе подключал аппаратуру.
Бойцы сбились в проходе, не понимая, что делать.
– Что это значит? – спросила Нэла, озираясь. – Выгоните их! Вы же можете!
Глаза Олтаржевского сузились. Рот язвительно покривился.
– Show must go on! – проговорил он.
Девушка проследила за его взглядом.
По лестнице поднимался рослый детина в клетчатом пиджаке с кожаными налокотниками и в голубых джинсах, а с ним лысый парень плотной комплекции, как похоронный агент – в черном пальто и водолазке.
Увидев «омоновцев», двое остолбенели. Хозяин, пузатый кавказец в рыжей дубленке, подлетел к детине. Метрдотель что-то затараторил, пальцем показывая на Олтаржевского. Трое сурово взглянули на Вячеслава Андреевича и Нэлу.
Тут офицер стянул балаклаву, открыв простецкое курносое лицо, пощелкал пальцем по микрофону и сипловатым голосом поздоровался. Офицер сообщил, что красиво говорить не умеет, извинился за недоразумение и предложил вспомнить всех, кто сейчас выполняет свой долг. Под минусовку военный неуверенно повел дрожащим баритоном газмановских «Офицеров». Тут же официанты с подносами побежали обносить бойцов рюмками водки и бутербродами. Одни растерянно озирались. Другие неуверенно закусывали, но не пили. Посетители вытягивали шеи и переглядывались.
Детина и парень в чёрном пальто решительно направились к Олтаржевскому. Но он им что-то сказал, и оба, мгновение помедлив, принялись кружиться под песню, выделывая руками замысловатые фигуры. Олтаржевский оставил деньги на столе и повёл Нэлу вниз. У гардероба они услышали аплодисменты и залихватское гиканье.
В машине Олтаржевский извинился, что испортил вечер. И тут девушку прорвало.
– Зачем вы это сделали? – прошептала она и отчитала Олтаржевского за «маскарад» и за то, что он издевался над людьми. – Вы такой же, как ваш друг! Вы наслаждались тем, что людям страшно, а солдатам стыдно! За командира! Вы…
Она опомнилась и испуганно замолчала.
– Вы думаете, я им заплатил, чтоб поглумиться? – устало спросил Олтаржевский.
– Я не знаю. Тогда как вам удалось их всех заставить?
– У этих людей еще осталась совесть!
Всю дорогу они молчали.
Вячеслав Андреевич притормозил у высотки на Хорошевском шоссе.
Снежная крошка таяла на стекле. Он легонько пожал ладонь девушки. Неля насторожилась, но не убрала руку.
– Может, зайдете попить чаю… – неуверенно предложила она.
– Спасибо. В другой раз. Чапи вас заждался!
Она улыбнулась обиженно и благодарно.
– Забудем этот вечер. Ладно? – попросил Олтаржевский.
Девушка согласно закивала.
Назавтра какая-то жёлтая газетенка рассказала о происшествии в караоке-баре и обозвала Олтаржевского самодуром. Вячеслав же Андреевич с холодком в сердце подумал о последней записи в тетради. Но тут же отмахнулся от подозрения: на новой работе он научился управлять людьми – вот и всё! А все участники вечеринки предпочли ссоре отдых.
15
Поздно вечером Олтаржевскому позвонил отец.
– Помнишь наш разговор про Кривоколенный переулок? – спросил Андрей Петрович. – Встретишься с ребятами из инициативной группы?
Назавтра в кабинет на Новом Арбате охранник проводил двоих «ребят». Пенсионера лет семидесяти с большой лысиной и в коричневом старомодном костюме, с кривым узлом на галстуке, и долговязого мужчину примерно одних с Олтаржевским лет, неимоверно худого: пиджак и брюки висели на нём, как на вешалке.