Мы добрались до лагеря в поздних сумерках. Горняки сидели вокруг костра и пили чернильного цвета чай. Рассказ о наших злоключениях был воспринят спокойно, как нечто обыденное. Только после чаепития один горняк – Чеботарь – как бы очнувшись, сказал: «Это Яман-дере, “злое ущелье”. Знаю я те места. Лет десять назад мы там канаву проходили. Однажды поехали чёрт-де куда за пойлом, а там только одеколон – “Пингвин” называется. Ну и «напингвинились» до зелёных соплей. Наутро чуем: труба. Один глаз открыть – и то невозможно. Лежим, помираем. Вдруг подваливает какой-то казах на кобыле. Оказалось, он хотел водку на телогрейку выменять… Похмелились… Спасибо. Не дал помереть».
По общему мнению, Чеботарь был человеком абсолютно положительным, несмотря на то, что в минувшем году дважды отсидел по пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Как видно, хорошему человеку шайтан помог, причём в самом главном: не дал помереть с похмелья. Яша ежегодно менял двух женщин. С ним тоже всё ясно – вероятно, из-за него мы и перевернулись. А что же мне делать с собой? Как расшифровать ту шараду, что привиделась в воронке? Осмысление прошлого? Предсказание? Предупреждение? Бессонная ночь висела надо мной равнодушными звёздами. Разум отказывался искать логическое объяснение, а в душе я чувствовал такую же холодную растерянность, как во сне у водопада.
Сделав в спальнике пятый оборот вокруг своей оси, я решился на крайний шаг. Я вылез из мешка, отколупнул ножом Яшин тайник и извлёк оттуда флягу с водкой. Сто грамм выхлебал, как воду. Истину не нашёл, но стало немного легче.
Так кто же я?
Может быть, шаман?
В окно ударил порыв ветра. Он дул с гор, раскачивая высокие тополя.
* * *
Ко вторнику Дмитрий отредактировал и распечатал текст. Правок, как и раньше, оказалось немного. И, как и неделей раньше, в пол-одиннадцатого он вышел из дому.
На этот раз Валериан Юрьевич не спешил. Только к двенадцати он, чем-то недовольный, присел к столу.
– Что случилось? Таким я вас ещё не видел, – неожиданно обеспокоился Дмитрий.
– Да, у меня проблемы. Но мои.
– Тысячу извинений. Просто ваше состояние бросается в глаза.
– Я почти всегда такой. А тот, кого вы видели раньше – это размякший от отдыха курортник… Итак, вы… О! Успехи поразительные! – воскликнул Валериан Юрьевич, бросив взгляд на первую страницу. – Жаль, что вы не пытались заняться этим двадцать лет назад.
– Да вы ещё не читали! Смысл, нужный вам, дальше.
– То, что надо, я вижу сразу. Мне достаточно первого абзаца.
Он засунул бумажки с рассказом в карман и снова достал сто долларов.
– Вы заслужили больше, так что с меня причитается. А теперь… Увы, у меня мало времени, – произнёс Валериан Юрьевич, мелкими торопливыми глотками допивая кофе. – Как я вижу, у вас свой компьютер. Вот вам мой электронный адрес. Как-нибудь на досуге пришлите на него свои рассказы.
Он поднялся, протянул салфетку с адресом и, уходя, бросил через плечо: «Встретимся через неделю».
Дмитрий не успел даже поблагодарить его.
* * *
В ранних сумерках разразилась гроза. Она оказалась «сухой». Молнии азартно лупили по северной части небосвода, потом стали вспыхивать с оглушительным треском над головой. Прохожие прятались в магазины или, согнувшись, бежали до ближайших крыш. Но ни одной капли дождя так и не упало. Звуки грома вскоре превратились в глухое икание – и гроза смолкла на полуслове.
Пережидая непогоду под навесом, Дмитрий выпил вторую за день чашку кофе и теперь ругал себя за эту вольность. Желудок, спокойно терпевший кофе в летний зной, стал внезапно напоминать о себе. Пришлось зайти в попутную аптеку.
Когда во дворе стихли голоса самых неугомонных детей, он сел за стол. Голова казалась чистой, как в давно забытые времена студенческой молодости. Сначала Дмитрий отправил по электронной почте свои рассказы. Затем выключил лампу. И память сразу же открыла одну историю, когда, завершив двадцатикилометровый маршрут, он долго и безуспешно ждал машину. Она, конечно, сломалась – иного объяснения быть не могло.
Боже, да ведь это случилось сто лет назад!
Я сидел второй час у заросшего просёлка. Маршрут был трудный. Я пересёк шесть логов по «живым» гремучим осыпям, ободрал руки, падая в проклятом карагайнике, и напоследок продырявил сапог. Я спешил к последней точке маршрута, где меня должна ожидать машина. Но её не было видно.
Неделю назад на спуске с перевала у нашего «Уазика» сбежало колесо. Ещё месяцем раньше мы выходили «нюхом» на лагерь, продираясь по густой степной ночи, а машина висела с сухими тормозами на трёх березах возле обрыва. И вот я сидел и думал, в какую ловушку на этот раз угодил наш «Мерседес».
Солнце пересекало горизонт. Тепло ещё дышало в выгоревшей траве, но с первыми звёздами оно оторвётся от земли и улетит с горным ветром вниз, в большую долину, оставив взамен к рассвету паутинный ковёр изморози. На пороге осень. Вот и бараны «на юг» собрались – красивым клином обречённо бредут по склону. Их несоразмерно огромные тени навевают тревогу скорой зимы.
Я поймал себя на мысли, что ничуть не беспокоюсь о предстоящей ночи. Почему-то совсем исчезла усталость. Я знал, что через минуту встану и, даже не торопясь, за шесть часов дойду до лагеря. У меня остались два сухаря и банка тушёнки. Для одной ночи достаточно.
Я ещё раз глянул на «улетающих» в тёплые края овец. По направлению овечьего «клина» внезапно открылась юрта. Хорошо заметная при низком солнце, днём она, вероятно, казалась серым неприметным бугорком.
Решение пришло сразу. Я бросил рюкзак с молотком на середину дороги и воткнул рядом длинную палку с запиской. Стойбище было невдалеке, и я надеялся услышать сигнал автомобиля.
Вот и юрта. Возле неё сидела одна-единственная грустная собака, не желавшая почему-то подавать голос. Я подошёл к ней. Она отвернулась и неохотно тявкнула.
Вышла девчонка лет одиннадцати, казашка, но с широко открытыми глазами.
– Я тебя видела на дороге и уже хотела идти и позвать тебя в юрту, – сказала она, открывая передо мной полог.
Мы залезли внутрь.
– Ты одна здесь?
– Да. Но только на два дня. Ата завтра к вечеру вернётся. И отвезёт потом меня в школу… А ты геолог?
– Геолог. Машину жду. Наверное, опять сломалась.
– А ты оставайся у меня.
Айшат – так звали девчонку – принесла мне хлеб, сыр, айран и села напротив меня. Она была неподдельно рада случайному гостю. Её взгляд просил моих слов и откликался на каждый мой вопрос, и уже по выраженью её глаз я предугадывал ответ. Я стал вспоминать разные истории, что случались в нашей геологической жизни. И рассказал для начала одну, месячной давности. Она почему-то казалась мне смешной.
Однажды мои горняки едва не довели до кондрашки двух казахов с автолавки. Автолавка – это такая машина, которая развозила по кочевым стойбищам продукты первой необходимости. Ездила она, кажется, всего три раза в сезон. Крепкие напитки не входили в набор предметов первой необходимости, но продавцы автолавок всегда нелегально брали в рейс несколько ящиков водки, покупая её, скорее всего, в самых обычных магазинах. Горняки об этом знали. Они сидели «по уши» в шурфах вдоль такого же глухого просёлка, петляющего по безлюдной степи, – а тут, на свою беду, эта самая автолавка. И поскольку горнякам всегда хотелось выпить, они разом выскочили «из-под земли» и кто с кайлом, кто с лопатой бросились наперерез машине. Излишне уточнять, что кайло в руках профессионала – надёжнейшее орудие убийства. Автолавка всё-таки смогла удрать, по целине, не разбирая дороги. Горняки её не догнали. Но её догнала медвежья болезнь. У машины отвалился глушитель.
Рассказав эту историю и потом ещё одну, о том, как те же незадачливые горняки переправлялись через реку, я заметил неуловимое поначалу сходство наших характеров. Айшат умела досказать начатую мною фразу, будто сама была свидетелем происшествий.
Когда мы вместе посмеялись над горняками, она, как бы отвечая мне, стала рассказывать о своих незамысловатых приключениях.
– А к нам недавно приходил медведь – настоящий, большой, но совсем не страшный, – так начала своё повествование Айшат. – Но он стоял на той стороне ручья. А я как раз ходила за водой. Я его спросила: «Что тебе надо?» Он подумал и помахал головой. Тогда я сказала: «Если тебе ничего не надо, то зачем пришёл»? Он снова махнул головой, словно хотел сказать, что заблудился. И вдруг ата увидел нас и выстрелил в воздух. Тогда медведь ушёл, но через день вернулся на то же место. Ата сказал, что его придётся убить, а то он однажды перейдёт ручей и что-нибудь у нас украдёт. Тогда я крикнула: «У нас есть ружьё, и мы тебя убьём, если ты будешь стоять. Уходи к себе домой!» Медведь поднял голову и так смешно стал её мотать. А потом он ушёл и больше не приходил.
– Послушался тебя.
– Да. Я тоже так думаю.
– А почему ваши собаки подпустили его так близко? Испугались?
– Нет. У нас две собаки – Кайрат и Елен. Они знают, что за ручей никого пускать нельзя. Они умные. Если бы медведь зашёл на наш берег, они бы его прогнали. И если бы медведь был злой, тоже прогнали бы.
– Умные, говоришь? Тогда понятно, почему твой пёс подпустил меня к самому порогу.
– Да. На злых людей они всегда лают. А ты добрый, хотя немного похож на медведя. Он умеет хорошо слышать, но любит, когда кругом тихо.
– Похож? – с недоумением спросил я. – Медведь – молчаливый зверь. А я же ещё рта не закрывал.
– Это потому, что ты считаешь меня маленькой и хочешь меня развеселить, – серьёзно ответила Айшат. – Но ты тоже хорошо умеешь слышать. Потому такой осторожный, почти как медведь. Ты смеёшься про себя. И твои глаза будто не верят.
Такого поворота я не ожидал. Бог с ним, с медведем, но своё недоверие ко всем, кого я плохо знал, я, как мог, скрывал. Впервые в жизни я почувствовал опасение, что чужой взгляд может проникнуть в меня глубже моего собственного.
– Нет, Айшат. Есть люди, которым я верю. Правда, их мало. И тебе верю, как и, наверное, всем детям, потому что когда вы врёте, это сразу видно. Но ты в чём-то права. Есть у меня такое природное недоверие, которое несколько раз уберегало меня от фатальных ошибок.
– Каких? – Айшат выдвинула фитиль керосинки, будто хотела лучше рассмотреть меня.
– Фатальных, сильно влияющих на судьбу.
– Тогда я не понимаю. Ты сказал: уберегало. А на самом деле – нет.
Я замолчал, пытаясь вспомнить некоторые свои поступки и взглянуть на них вновь с точки зрения «другого» человека – вроде бы меня, но… не совсем.
– Ты не обижайся. Я немного не так сказала, – поспешила извиниться Айшат. – Знаешь, для чего медведю хороший слух? – Чтобы издалека услышать человека и убежать. И тогда ему не будет страшно.
Я задумался снова. И правда, я всегда угадывал события, которые впоследствии представали воочию, и угадывал иногда с точностью до мимолётных ситуаций.
Кажется, я не уходил в сторону и не убегал, даже если ожидал для себя драматической развязки. Но в защите я видел начало поражения и никогда не пытался хоть как-то оградить себя. Защита казалась мне недостойной. Минутным проблеском открылось, что я наделял сознание людей своим видением мира и потому не мог и не хотел понять, что самолюбивое воображение всегда одиноко. Одиноко настолько, что, когда оно начинало болеть, всё живое и радостное убегало прочь. И тогда я уставал от жизни. Потом, конечно, усталость исчезала, но не без следа, и каждый пройденный день только множил моё недоверие к этому миру.
Милый ребёнок, зачем я забрёл к тебе? Как хорошо жить, когда не видишь себя со стороны да ещё и таким проницательным взглядом.
Айшат поняла моё молчание по-своему и была, в общем-то, права. Я даже в мыслях не мог идти. Усталость навалилась внезапно, словно долго копилась и в один миг вылезла наружу.
Она постелила мне две шкуры, положила рядом одеяло и закрутила керосинку. Затем тихо легла у входа лицом ко мне. Я долго плыл между сном и явью. В голову слетелось столько несвязных мыслей, что я не мог ухватиться ни за одну из них.
– Не знаю, правдивая эта история или нет, но твой «интеллигентный» медведь, боюсь, сбежал из цирка. В природе таких не бывает.
Я всего лишь прошептал эту фразу, однако настороженная тишина юрты утроила силу моих слов. И я услышал ответ, словно маленькая Айшат давно собиралась сказать что-то сокровенное, но боялась потревожить меня.
– Если бы ты не был такой взрослый, я бы рассказала тебе не настоящую историю про медведя, а сказку, – подняв голову, тихо произнесла она. – Я хотела придумать весёлую сказку, но получилась грустная, наверное, потому, что сочиняла её осенью. Мы долго стояли на джайле. Часто шли дожди. Иногда снег. Ата отвёз меня в школу только в октябре.
Я повернулся на бок и тоже поднял голову.
– В ту осень было холодно, – продолжила Айшат. – По юрте стучал дождь, а наш Кайрат зевал и выл. Потом я хотела забыть эту сказку, но не смогла. Когда сочиняешь, то всё, что ты придумываешь, начинаешь видеть, как в кино. И я знаю, что жизнь пойдёт по этой сказке… Я очень хотела придумать другую девочку. Но у меня это не получилось. Сочинять можно только про себя.
Не знаю, почему, но я сразу подпрыгнул. Может быть, краешком сознания уловил и тут же потерял тайный смысл её слов.
Секундой позже я догадался, что возле моего рюкзака гудит машина.
Я не помню, что говорил девчонке на прощание. Кажется, ерунду. Память оставила только чуть влажные тёплые волосы под моей рукой. Когда Айшат зажгла спичку, я поймал её понимающе покорный взгляд.
Возле машины я оглянулся. И в этот миг весь мир воплотился в одной-единственной, остановленной моим взглядом перспективе – той, где лишь по наитию угадывалась юрта.
Передо мной открылся плавный, изумительно чистый распадок. Над ним светилась, чуть подрагивая, яркая звезда.
Ожил воздух. Звуки Неба, казалось, обрели плоть, и я услышал чей-то шёпот, доносившийся сверху.
Я потерял земное притяжение. Исчезло – не остановилось, а исчезло, будто исполнившее свой долг, время.
Я остался наедине с Вселенной.
Мне и сегодня кажется, что в моём взгляде тогда, как в фокусе, соединились самые выразительные лики нашей невесёлой, но прекрасной Планеты, что время специально для меня покинуло наш мир, чтобы я ощутил его истинную бесконечность.
Из-за дверцы неслись недоумённые возгласы, а я не мог ни говорить, ни дышать. Наконец, меня запихнули в машину. УАЗик обречённо взвыл и запрыгал по ухабистой дороге.
Всю дорогу я молчал. Мужики предположили, что я нарвался на медведя. Я ответил: да, на говорящего медведя и маленькую степную принцессу.
Они, кажется, не поверили.
Который пробил час, Дмитрия уже не интересовало. Он действительно был вне всего «земного». И ночь за окном, непроницаемо чёрная, как истинно южная ночь, заботливо прикрыла своей рукой бег времени, чтобы любой неспящий человек смог отрешиться от осознания необратимости своего жизненного пути. Ночь не даёт ощущения вечности – она заставляет думать о ней.
Спать не хотелось. Дмитрий сел на диван и услышал перекличку петухов. Они пели где-то на восточной окраине города, откуда, благодаря горному рельефу, не доносились даже сигналы электровозов.
* * *
Оставшиеся до рандеву с Валерианом Юрьевичем дни прошли незаметно. Сначала Дмитрий пытался написать что-нибудь ещё, но видимо, последний рассказ отнял у него много сил. Работа не шла. Однажды вечером он перечитал, изредка правя, рассказ про Айшат. И сделал поразившее его самого открытие. Рассказ писал будто бы не он! Вот здесь, например, сказано: «Каждый пройденный день только множил моё недоверие к этому миру». Он не мог так сказать! Точнее, не мог так сказать сейчас, на шестом десятке. Не мог сказать и что он наделял сознание людей своим видением мира. Получается, Дмитрий писал рассказ, вернувшись в тот, двадцатипятилетний возраст, вернувшись настолько глубоко и безоглядно, что забыл напрочь себя нынешнего! Даже стиль повествования, как показалось, отличался от стиля предыдущих рассказов.