Тот, как подкошенный, рухнул на асфальт. Я рванулся с места в освободившееся пространство и успел сделать шагов десять, пока очухались «тигры» и бросились за мной в погоню. Неизвестно откуда взявшийся белобрысый, длинный, как жердь, детина бросился мне наперерез со стороны перекрестка. Я замедлил бег, но сзади раздался крик Мацуяма:
– Не останавливайтесь!
В следующее мгновение я увидел, как Синдзи, этот крепыш с прической бобриком, перепрыгнул через меня, плюхнулся в десяти шагах передо мной на землю и шариком покатился под ноги белобрысому детине. Тот со всего маха растянулся на дороге, ударившись лицом об асфальт. Я перепрыгнул через лежащего ничком детину и продолжал свой бег. Но тут опять выскочил впереди меня здоровенный лоб и, крикнув «Мя-я-а-у-у!», словно кошка, прыгнул в мою сторону, выставив вперед обе ноги. Синдзи поймал его за одну ногу и сделал ему такой сальто-мортале, что тот раз двадцать перекувыркнулся в воздухе, прежде чем повиснуть на дереве. Путь для меня был расчищен, и я во все лопатки несся по улицам и аллеям города, перекрывая все свои утренние рекорды пробежек. Преследователи отстали, японцев я тоже не видел. Добежав до подъезда своего дома, я перевел дух. Сердце бешено колотилось, пот застилал глаза. И тут я увидел Светлану. Она улыбнулась и сказала:
– Я вижу, что вы и по вечерам делаете пробежки.
Я пригласил ее в дом.
10. Час кабана (с 21 до 23 часов вечера)
Когда мы поднимались по лестнице ко мне в квартиру, мной вдруг овладело одновременно возбуждение и предчувствие того, что этим вечером между нами что-то обязательно произойдет. Я отпер ключом дверь квартиры и пропустил ее в темную прихожую. Притворив за собой дверь, я некоторое время не включал свет, темнота меня возбуждала еще больше. Светлана замерла и стояла, не шелохнувшись, я не слышал ее дыхания. Наконец, она произнесла в темноте:
– Может быть, все же мы включим свет или хотя бы зажжем свечи.
Пожалев, что в доме нет свечей, я щелкнул выключателем, и моя квартира сразу же озарилась каким-то необыкновенным светом, который, быть может, исходил не от электрической лампочки, а от нее. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, поправила волосы и спросила, может ли она пройти в комнату.
Я распахнул перед ней двери. Она прошла и села в то самое кресло, где прошлой ночью сидел один из моих странных гостей. И я вспомнил, что ночной гость предупреждал меня остерегаться женщины именно сегодня. Но именно сегодня, именно сейчас я вдруг решил, что добьюсь ее любой ценой, если даже мне придется взять ее силой. Я предложил ей кофе, она кивнула головой, и я отправился на кухню и загремел посудой, которой была наполнена мойка, потому что не осталось ни одной чистой чашки. Светлана, услышав мою возню, спросила из комнаты:
– Вам помочь?
– Не нужно, – крикнул я, – справлюсь.
Но она все-таки появилась на кухне и, увидев гору грязной посуды, спросила:
– Вам никто не помогает убирать квартиру?
Я пожал плечами и ответил:
– Да я как-то привык сам справляться.
– Это и видно – улыбнулась она, – давайте, я вам помогу.
Я не стал возражать, и она, сняв с гвоздика фартук и нацепив его на шею, подошла к мойке. Я включил конфорку и поставил чайник. Некоторое время мы оба молчали. Глядя, как она моет посуду, я думал, что отдал бы полжизни, чтобы иметь такую хозяйку. Красивое платье с короткими рукавами плотно облегало ее стройную талию. Оно было не длинное и не короткое. Я старался не смотреть на ее стройные ноги. Ее длинная коса опускалась почти до пояса, я разглядел нежный пушок на шее ниже затылка возле самого уха, и мне вдруг страстно захотелось обнять ее. Я не удержался и поцеловал ее в шею. Она вздрогнула и отстранилась, выронив чашку, но не повернулась ко мне лицом. Она молчала, я – тоже. Но наше молчание не было гнетущим. Я чувствовал, что она может быть податливой, если я поведу себя с ней, как надо. Я снял с плиты закипевший чайник и стал заваривать кофе.
– Вы кому-нибудь сказали обо мне? – вдруг спросила она, не поворачивая головы.
– Нет, – поспешил я ответить, сделав удивленное лицо, хотя она не смотрела в мою сторону.
– Вы ничего не говорили Козлову? – спросила она и повернулась ко мне.
Сейчас я уже попал в поле ее пристального взгляда.
– Нет. Но с чего вы взяли, что я должен кому-то что-то говорить о вас? – воскликнул я, стараясь как можно естественней выразить свое удивление.
Светлана опустила глаза и сказала:
– Но почему тогда сегодня он принялся меня избивать? Я пожал плечами.
– То, что я увидел в зале, для меня было полной неожиданностью, – ответил я откровенно, – не ожидал я, что он окажется такой скотиной. И как можно вообще ударить женщину, не понимаю. Вы сами во всем виноваты. Не место девушке в таких секциях. Не женский это вид спорта.
Не поднимая глаз, Светлана тихо промолвила:
– Спасибо, что заступились сегодня за меня.
– Пустяки. Это мой долг. Разве мог я спокойно смотреть на это безобразие. Но меня поразило другое: почему никто из парней в секции за вас не заступился? Неужели все у Козлова так привыкли к жестокости, или, может быть, они боятся его авторитета, обожествляя его, как это делают «тигры» Баранова?
При упоминании имени Баранова Светлана покраснела, но я, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Непонятно мне также и то, почему вы позволили Козлову бить вас в живот ногой. Что это? Рабское сознание дисциплины или страх перед ним?
Светлана молчала, опустив глаза. Мне показалось, что она сама не могла найти ответа на этот вопрос.
– Вы могли бы сразу покинуть зал, и никто бы не посмел вас задержать, – продолжал я.
При этих словах она опять на меня как-то странно посмотрела.
Я составил на поднос чистые чашки, кофейник, сахарницу и предложил ей пройти в комнату. Она вновь села в кресло. Я поставил перед ней журнальный столик, разместил на нем поднос и стал разливать кофе по чашкам. Светлана сидела задумчивая.
– Никогда никому не позволяйте себя унижать, – сказал я и заметил, что она побледнела.
Некоторое время мы молча пили кофе. Я специально выдерживал паузу, потому что видел, какое впечатление на нее произвела моя последняя фраза. И тут мне пришла в голову идея. Я сходил на кухню, взял из холодильника бутылку шампанского и с двумя бокалами вернулся в комнату. Не говоря ни слова, я поставил один бокал перед ней, открыл бутылку и наполнил бокалы вином. Она не возражала. Я подкатил от письменного стола вертящийся стул и устроился на нем со своим бокалом.
– Давай выпьем за нашу дружбу, – я неожиданно для самого себя перешел с ней на «ты».
Она чокнулась со мной и пригубила свой бокал. Я интуитивно почувствовал, что она отмякает, и ее отношение ко мне меняется. Я стал говорить ей о своей работе, о материалах, которые сегодня сделал и которые собираюсь написать. Рассказал два-три смешных случая из своей практики. Незаметно передвигая свой стул, я оказался рядом с ней и положил свою руку ей на плечо, она не отстранилась, как раньше, а, посмотрев на меня, вдруг рассмеялась и сказала:
– А у вас синяк под глазом.
Я потрогал щеку и почувствовал припухлость.
– Хотите, я вам сделаю примочку.
Разумеется, я этого очень хотел. Она спросила, есть ли у меня бадан и еще какие-то травы. Я, естественно, никогда таких трав не держал дома. Но все же она сделала мне компресс, и мне было очень приятно, но не от холодного компресса, а от прикосновения ее пальчиков к моей коже. И опять подумал, что должен ею овладеть сегодня, во что бы то ни стало, если не хочу ее потерять совсем. Сегодня единственный такой вечер, единственная ночь, мой последний шанс. Если даже придется прибегнуть к силе. И когда она стояла передо мной, я обнял ее, но она отвернула голову, пряча свои губы и упираясь своими руками мне в грудь.
– Но почему? – спросил я.
– Я не могу, – ответила она.
– Почему? – настаивал я.
– Между нами может быть дружба, но я не хочу с тобой как с мужчиной.
Но я подумал: «Поздно, девочка, ты у меня в доме, и я сделаю все возможное, чтобы ты стала моей».
Я повалил ее на ковер, но она сопротивлялась из последних сил.
– Прошу, не надо, я не могу сегодня.
И тут меня словно осенило. Какой я идиот! Я выпустил ее из своих объятий и ударил себя по голове.
– Болван, извини меня, я совсем забыл, что у тебя месячные.
У меня вырвалась эта фраза совсем непроизвольно. Она вскочила на ноги, поправила платье и с испугом и удивлением посмотрела на меня.
– Что ты сказал?
«Дурак! Кретин недоразвитый, – ругал я себя в душе, – высыпаться нужно перед такими свиданиями». Ее большие глаза смотрели на меня так же странно, как она это всегда делала, когда начинала подозревать меня в чем-то.
– Извини, я сказал что-то не то, – смущенно пробормотал я.
– Но у меня нет месячных, – решительно заявила она. Ее глаза продолжали смотреть на меня так удивленно и испуганно. По ее виду чувствовалось, что она только что испытала глубокое потрясение. Я представил, как в ее голове сейчас клубится целый рой мыслей и подозрений. Черт меня дернул за язык ляпнуть ей такую неосторожность. Вот, что значит, потерять бдительность.
– И все же, почему вы такое сказали? – настаивала она.
Я в отчаянии схватился за голову.
– Извини меня, сказал, не подумав, просто случайно у меня вырвалась эта фраза.
– Но вы произнесли слова: «Я совсем забыл, что..», значит, вы что-то знали или кто-то вам сказал?
– Никто мне ничего не говорил, и ничего я не знал, – прокричал я, стараясь показать, что начинаю сердиться.
Она как-то вся собралась в комочек, замкнулась в себе, села на краешек кресла и о чем-то сосредоточенно думала.
Я налил себе полный бокал вина и залпом выпил. Ее бокал оставался почти нетронутым. Вероятно, в эту минуту я был очень возбужден. Я ходил по комнате взад-вперед и говорил, говорил, говорил. Я говорил о том, что все в этом мире глупо, что глупее нашего общества не придумаешь, что вся эта война, затеянная двумя самодурами, в которую втянуто столько хороших людей, не что иное, как верх кретинизма. Я говорил ей о том, что в этой безумной системе утеряны все ценности простых человеческих отношений, попрано достоинство каждого человека, что все наши отношения неестественны. Чем дольше я говорил, тем больше на меня находило вдохновение. Я сам удивлялся своему красноречию. Я говорил о брате, который ошибается, защищая этого мужлана с мозгами носорога, о их глупости скрывать от всех несчастный свиток, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор. О том, что на месте брата я бы просто этот свиток уничтожил, не только потому, что он является яблоком раздора, а из-за опасности, которую он может принести всему обществу. И наконец, я стал говорить о своем отношении и чувствах к Светлане.
Все это время она не сводила с меня глаз, внимая каждому моему слову, когда же я заговорил о моих чувствах, она потупилась и покраснела. Я мимоходом взглянул на часы, шел уже одиннадцатый час вечера. Мне нужно было спешить, что-то предпринимать. Времени не оставалось. Я должен был на что-то решиться. Я встал перед ней на одно колено и взял ее руку. Она даже не отняла руки. Она смотрела мне в глаза удивленно и доверчиво.
– Я люблю тебя и доверяю тебе. Ради тебя я всех могу послать к черту.
– И даже своего брата?
– И даже моего брата. Хочешь, я покажу тебе их арсенал?
Она ничего не ответила и продолжала смотреть на меня.
– Это их святая святых. Мало кто знает о его существовании. Только самые избранные из них имеют туда доступ.
– И ты тоже имеешь туда доступ? – спросила она.
– Сегодня брат дал мне от него ключ. Мы можем сейчас поехать туда и осмотреть его вместе. До этого я ни разу не был там.
Светлана пожала плечами и ничего не ответила, но по ее глазам я понял, что она горит желанием побывать там.
– Поехали, пока не поздно, – решительно заявил я и посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать.
– А ты знаешь адрес, куда ехать?
Я поднял ее за руку из кресла, мы быстро спустились по лестнице на темную улицу, я поймал такси и назвал водителю адрес.
11. Час мыши (с 23 до 1 часа ночи)
Мы ехали по ночному городу. Сидя со Светланой на заднем сидении, я положил свою ладонь на ее руку, она вздрогнула, но не убрала руки. Я нежно пожал ей пальцы, затем просунул руку между спинкой сидения и полу обнял ее за талию. С каждой минутой я чувствовал, как ее сопротивление ослабевает. Я поцеловал ее в щеку, она чуть отклонила голову в сторону. Через несколько минут я повторил поцелуй, она уже не отстранялась.
Мы выехали на окраину города. Я остановил такси у длинных рядов гаражей, рассчитался с водителем и отпустил его. Светлана никак не прореагировала. Местность была пустынной, под одиноким фонарным столбом я рассмотрел план, начертанный моим братом. Слева чернела котлованами стройка, справа белело приземистое здание овощехранилища, а за ним начинались склады и пакгаузы. В стороне от дороги, почти в пустом поле, виднелось длинное одноэтажное строение из бревен, служившее когда-то амбаром для местных крестьян. Здесь, в этом неприметном сарае, и размещался Арсенал клуба.
Мы подошли к массивной двери, обитой железом, с внутренним замком. Я достал из кармана ключ и с трудом отпер вход в святая святых таинственного царства моего брата. Дверь на кованых железных шарнирах со скрипом отворилась, и я заглянул в темное зияющее пространство Арсенала. Сколько я ни шарил рукой по стене, выключателя так и не нашел. Дом вообще оказался не электрифицированным. У входа на полке мне попался электрический фонарь, я зажег его. Светлана вскрикнула от неожиданности, у меня мурашки пробежали по коже. Луч фонарика выхватил из темноты Будду в рост человека, сидящего напротив входа у стены. Некоторое время мы с замиранием сердца смотрели на его торжественный лик. Будда, казалось, впал в отрешенное состояние, но из-под полуопущенных век его красные глаза пристально смотрели на нас и фосфоресцировали. Они светились красным странным светом как будто изнутри статуи.
Светлана робко подошла к нему и потрогала его руку с поднятой кверху ладонью.
– Да он бумажный, – воскликнула она, – из папье-маше, обклеенный золотой фольгой.
Я рассмотрел его вблизи и обнаружил некоторые изъяны, морщины и трещинки. Но издалека он выглядел потрясающе. Вокруг красной подушки, тоже из папье-маше, на которой он сидел, были расставлены свечи. Множество свечей. Тут же лежали спички и курительные палочки. Я принялся зажигать все свечи.
Я был потрясен до глубины души. Здесь, в этом большом городе, на окраине, от посторонних глаз был спрятан единственный Будда, которому втайне поклонялись члены клуба, и ни один агент из спецслужбы не смог за все это время обнаружить тайного молельного дома. Рядом с Буддой на полках хранилась запрещенная религиозная литература, каким-то чудом, проникшая сюда через кордоны бдительных таможенников.
Светлана тоже была взволнована не меньше меня. Мы стали осматривать Арсенал, зажигая повсюду свечи на длинных железных подсвечниках. Вскоре на всем протяжении этого вытянутого, подобно галерее, здания стало светло, как днем.
Мы с интересом осмотрели большой барабан и гонг возле статуи Будды, бамбуковые мечи и длинные луки на стенах. Вероятно, кроме всего прочего, члены клуба занимались здесь кэндо и кюдо. В конце амбара в углу я обнаружил несколько странных алебард, а на стене – разрисованные мишени с торчащими в них стрелами. Обследуя эти сокровища, я начинал понимать, что Арсенал составлял для членов клуба нечто большее, чем хранилище оружия. Здесь хранилась их духовная пища. Возможно, здесь они предавались самым возвышенным и эмоциональным переживаниям в своей серой будничной жизни. В другом конце амбара мы нашли довольно уютное местечко, устланное циновкой и дзабутонами, на стенах висели продолговатые картины с горными пейзажами и большими иероглифами. Тут же стояли низенькие столики с чайной посудой. Прямо на полу был выложен очаг с подвешенным на крючке чугунным чайником. Мы опустились на дзабутоны за одним из низеньких столиков.