– Срал я на этих многих, – сказал Курт небрежно и выпустил дым. – Они разве на велосипедах ездят?
Курт бросил окурок в угол и положил лицо ей на колени.
– Ты меня вымочишь, – сердито сказала Лана.
– Разве?
Лана почувствовала, что рубашка парня, с которой только что лило ручьями, уже сухая.
– Как ты это сделал? Температуру тела поднял? Но кровь ведь сворачивается при сорока двух…
– Я заставил воду уйти, – ответил Курт. – Давай помолчим.
Он ощутил мягкую, тёплую ладошку Ланы у себя на голове и закрыл глаза. Лана нежно провела рукой по коротко стриженным волосам.
– У тебя красивый затылок, Курт.
– Ты ещё скажи, что у меня уши красивые, – пробурчал он.
– Ну, уши у тебя тоже ничего, – заметила Лана. – Я имею в виду, у тебя вообще череп удачной формы. Не каждому пойдёт стричься под лысого – знаешь, у людей там бывают шишки и какие-то наросты, ну чисто Париж после атаки телкхассцев. А у тебя голова такая ровная, гладкая…
– Что ж ты хочешь, – усмехнулся Курт. – Семьдесят пять лет генетической селекции.
Движения руки, ласкавшей его, замедлились. Парень услышал, как Лана всхлипнула, и поднял голову.
– Ты чего?
– Знаешь, – сказала Лана, – в Древнем Китае была такая мода – детей почти сразу после рождения закатывали в вазу изящной формы. Кормили, поили, ребёнок рос и заполнял вазу своим телом. Потом вазу разбивали, и человека помещали в покоях как предмет интерьера – ни ходить, ни вообще самостоятельно двигаться он уже не мог, кости застывали. Хотя продолжал расти, конечно…
– Я тебе такого ребёнка напоминаю, что ли? – сказал Курт. – Так это неточное сравнение. Я свою вазу разбил. Теперь и для украшения интерьера не гожусь, и ходить толком так и не научился…
Лана всхлипнула. Он вздохнул, потянул её юбку вверх и наклонился.
– Не надо, – она хихикнула. – Перестань, щекотно. Давай лучше за руки возьмёмся…
– Лана, я от этого очень устаю, – сказал Курт. – Это то же самое, как если бы я десять раз подряд кончил…
– Пожалуйста, Курт, – заканючила Лана. – Я так люблю смотреть, как танцует твой этот бог… А я тебя на звездолёте покатаю…
– Вот нечто новое и оригинальное, о да, – проворчал он. – А потом что? Мне опять по полу ползать, извиваясь, как параличному? Тебе же не поднять меня…
– Ну, я здесь подмела, вообще-то… Пока тебя ждала.
Курт расхохотался.
– Молодец. Но давай лучше приляжем.
Они прошли к кушетке, слишком тесной для двоих. Курт запнулся о сумочку Ланы, стоявшую у изголовья, и повалился вниз, увлекая девушку за собой.
– Может, всё-таки традиционно попробуем? – Он ловко расстёгивал её блузку.
– Не-е-е! Но и ты тогда рубашку сними, – сказала довольная Лана.
Они улеглись рядом, и он взял её за руку.
– Курт, дай вторую.
– Не будь жадной. Хватит тебе и одной. Вот лопнет у меня в башке жилка какая-нибудь в самый интересный момент, знаешь, как тебя скрючит?
– Курт, ну пожалуйста… Это ведь то же самое, как «я войду только наполовину, и ты наполовину останешься девочкой».
– Ха-ха… уговорила.
– «Он сказал: „Поехали!“ и махнул рукой…»
– Ты каждый раз это повторяешь, хоть бы объяснила, что это значит.
– Это слова первого звездолётчика в мире, Курт.
– А, ну да, он же был из ваших…
– Смотрите, как стартует Курт!
– «Мы любим жизнь, – низким, не своим голосом начал он, – но не потому, что к жизни, а потому, что к любви мы привыкли…»
– ЗВЕЗДОЛЁТЧИК КУРТ!
– «В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного разума».
– ЗВЕЗ-ДО-ЛЁТ-ЧИК КУРТ!
– «И я бы поверил только в того бога, который умеет танцевать…»
– ЗВЕЗ-ДО-ЛЁТ… Я больше не могу! Курт, я тебя не чувствую…
– Глупая, я же как старинная ракета-носитель, я могу только вывести тебя на орбиту и отвалиться…
– Продолжай! «И когда… пойдёшь к женщинам…»
– «…тех звёзд, что видишь ты, мне не увидеть…»
– ВОЗЬМИ С СОБОЙ ПЛЕТЬ!
– Никогда! Ни-ког-да! НИКОГДА-А-А-А…
Впереди мелькнула синяя лента реки. Курт вспомнил, как он в детстве ловил форель с мостков.
– Говорят, ты был удачливым рыбаком? – в такт его мыслям спросил Карлос.
– Не то чтобы очень, – ответил он.
Курт увидел впереди высокую стену, сложенную из толстых брёвен и утыканную поверху стальными прутьями.
– Вот мы и на месте, – сказал он.
Курт свесился с кушетки и достал сигареты из валявшейся на полу чёрной шёлковой рубашки.
– Раскури и мне, – попросила Лана у него за спиной.
Он зажал губами две сигареты. Раскурить удалось не сразу – у него сильно дрожали руки. Наконец он справился и протянул сигарету Лане.
– А ведь ты думаешь совсем не о космосе, – задумчиво проговорила она, выпуская струю дыма в потолок. – Ты думаешь о каких-то деревянных воротах, больших, утыканных кольями. Но это не шлюз в Кармен-де-Патагонес – тот был из стали… Ты хочешь вернуться домой?
– Нет, – сказал Курт утомлённо.
Он сел и натянул рубашку. Лана смотрела на его лицо, стёртое от наслаждения, как профиль на старинной монете.
– Скажи, у тебя дети есть? – спросила она совсем другим голосом.
– Гм… Не уверен.
– А у меня нет. И никогда уже не будет. Мне ещё после Парижа врачи сказали, что для этого должно произойти чудо, а уж теперь…
Лана сломала сигарету, бросила её на пол и отвернулась. Курт вздохнул, тоже затушил сигарету и наклонился к женщине.
– А я что, совсем не тяну на чудо?
Лана повернулась лицом к Курту. Глаза у неё были заплаканные. Она обняла его за шею.
– Поцелуй меня, – сказала она. – Чудо не чудо, но целуешься ты чертовски хорошо.
– Лана, я так хочу тебя, что если ты мне не дашь, я сейчас просто умру…
– Да вы шантажист, герр Эйхманн.
– Ja…
Курт бросил окурок в ров и рассеянно проследил за его полётом. Алая точка на конце сигареты напомнила ему калорифер в бунгало. Обогреватель светился ровным, мягким светом, когда их с Ланой тени метались на стене.
Пышная ряска во рву успокоилась. Парень подошёл к мощным деревянным воротам и прижался к ним. Курт вдохнул аромат смолёных досок и словно кот потёрся о ворота всем телом. «Всё-таки это жуткая головная боль, когда женщина слышит мои мысли, – подумал он. – Хоть первый раз в жизни повезло – мне Лана досталась…»
– Ну и хитрюга же ты, Курт, – засмеялась Лана. – Ракета-носитель, недоступные звёзды…
Довольный Курт показал ей язык.
– Вот будет Александру теперь на ком потренироваться в стрельбе, – добавила Лана.
– Брось, – лениво сказал Курт. – Он не боец.
– С чего ты взял?
– Был бы боец – уже женился бы на тебе.
– Развод для президента вообще сложная штука, а в католической стране – просто невозможная, – грустно сказала Лана.
– А я бы развёлся, – сказал Курт. – Попрут с президентского кресла? Ну и чёрт с ним. У меня такая профессия, что голодать я никогда не буду. И тебе на тряпки хватит, не боись. Потом ещё сами придут, будут просить, чтобы вернулся. Он тебя просто не любит. А я – люблю.
Лана приподнялась на локте.
– И всегда вы, нацисты, бросаете своих любимых мутантам, чтобы спасти свою жалкую шкуру? – Она прищурилась.
– Не путай мягкое с тёплым, а личное – с государственным, – спокойно заметил Курт. – Если мне из-за интересов страны придётся отказаться от единственного человека, которого я люблю, с которым я могу быть счастлив, – я это сделаю. Но и с молоденькими помощницами «по связям с общественностью» похоть тешить никогда не буду, поняла? Человеческая жизнь – не самый ценный товар. Но моя тогда была дороже твоей, вот и всё. Я должен был оттуда выйти, кроме меня, никто не сможет… а, ладно.
– А я тебя и сейчас не люблю, – процедила Лана сквозь зубы.
– Только, пожалуйста, трахайся так же, как сегодня, – мечтательно произнёс Курт. – А без любви я как-нибудь проживу.
Парень поднялся и стал одеваться.
– Ты ещё вот над чем поразмысли, – жёстко сказала Лана. – Ты этого не сказал, но я твою мысль слышала – от тебя тоже когда-то отказались, да попросту предали… ради высших интересов… А ты этого человека уважаешь теперь? Счастлив он? Или готов бежать хоть на край света за тем, чего уже никогда не вернуть?
Взгляд Курта стал пустым и страшным, как в тот миг в классе исправительной колонии, когда Лана посмеялась над его безумием. Курт молча надел кашемировое пальто и пошёл к двери, но покинуть бунгало не успел. Обнажённая Лана появилась в воздухе между ним и выходом.
– Прости меня, – она обняла его. – Прости, Курт… Я же не знала, что тебе всё ещё ТАК больно…
– Ты знаешь, и как меня предали? – неестественно ровным голосом спросил Эйхманн.
– Да ну что ты, Курт, – сказала Лана. – Это же очень глубоко в тебе сидит. Так, мелькнула тень от винтовки, и всё… Ну, ещё кочерга какая-то…
Курт согнулся пополам. Лане было не по силам удержать его, и они оба оказались на полу. Он, задыхаясь, уткнулся лицом ей в шею. Лана почувствовала, как что-то горячее потекло по её плечу. Сказать ему что-нибудь ещё она боялась; она прижала его к себе и ждала, пока Курт выплачется.
Он последний раз глубоко вздохнул и вытер лицо рукавом пальто.
– Извини. Мне последнее время чего-то очень уж сильно башню рвёт, – сказал Курт и высморкался. – Никогда не плакал, а тут за неделю второй раз. Схожу к Рамону.
Лана, понимая, что третий раз может закончиться только её смертью, спорить не стала. Она очень осторожно улыбнулась Курту и промолчала. Он посмотрел на неё и горько усмехнулся.
– Ну вот, – он вытащил из кармана носовой платок и вытер плечо, грудь и руку Ланы. – Теперь и ты меня боишься. Странные вы всё-таки люди, русские.
Курт поднял на неё глаза:
– Обычно меня боятся, когда я сержусь.
– Я боюсь не тебя, – сказала Лана. – А за тебя, Курт.
– Разве сейчас не сбылась твоя самая шокирующая эротическая фантазия? – спросил Курт.
Она покачала головой.
– Нет? – Он приподнял брови. – А какая же тогда?
Лана наклонилась к его уху и что-то прошептала.
– Можно, конечно, – хмыкнул Курт. – Но сколько же это народу потом грохнуть придётся?
Лана вздохнула и пожала плечами, мол, нет так нет. Её внезапно пробила дрожь.
– Да ты совсем замёрзла, – Курт поднял её с пола и отнёс на кушетку. – Я поеду – пора…
Он укутал Лану пледом.
– Так и не поговорили о приёме делегации…
– Всё равно я вряд ли смог бы присутствовать там.
И тут Лана поняла.
– Лагерь… – прошептала она. – Вот что это было за дело, которое не сможет никто, кроме тебя…
– Принимай кокс не реже, чем раз в три дня, – сказал Курт, целуя ее. – Очень тебя прошу.
Курт попятился и с диким видом посмотрел на ворота – они вдруг сами собой дрогнули и подались внутрь. За ними оказался БТР братьев Штайнбреннеров. Алоиз – это он открыл ворота изнутри – подошёл к другу. Эйхманн и Штайнбреннер посторонились, давая дорогу «кайману». Алоиз протянул Курту какую-то бумагу, густо уляпанную печатями.
– Это ещё что? – спросил Курт, когда БТР проехал мимо и снова стало можно разговаривать.
– Свидетельство о разводе, – сказал Штайнбреннер. – Ты же просил.
Курт убрал документ в карман пальто.
– Как там Эрика-то? – спросил он.
– Да, они сошлись с Гансом, года два как. Ну, помнишь, такой, всё песни пел. Теперь поженятся, наверно. Ей же не давали развода и вдовой не признавали, герр генерал отказывался выдать свидетельство о твоей смерти… А с Эмилем всё в порядке.
– Она его всё-таки в честь дедушки назвала, – пробормотал Курт. – Ну, в порядке так в порядке.
– Мы можем осмотреть крепость, если хочешь, – сказал Алоиз мягко. – Пока все спят. К Эрике зайдём. Ведь ты уже перешёл этот мост…
Курт покачал головой:
– Вот Ганс-то обрадуется. Да и мой мост давно рухнул в воду… и там нет ни брёвен, ни даже крохотной соломинки, за которую я мог бы ухватиться.
– Курт, – сказал Алоиз, – твой отец не мог поступить иначе.
– Но я же смог, – возразил Курт. – Поехали.
Адольф заглянул в джип.
– Привет, Карлос, – сказал он, усаживаясь за руль. – У тебя пересадка. Или ты приехал написать репортаж о Шербе?
– В следующий раз, – усмехнулся журналист.
Карлос открыл дверцу, выпрыгнул из машины и направился к БТРу, стоявшему с открытым люком.
Утром Рамирес вызвал Рамона для беседы с глазу на глаз. Ничего хорошего от подобных бесед врач не ожидал, но на этот раз дело оказалось необычным. Рамирес признался Рамону, что боится разговаривать с Эйхманном без него. А именно генералу поручили забрать Курта с его квартиры перед отправкой президентского кортежа в Пуэрто-Мадрин. Туда сегодня прибывала делегация из Соединённых Штатов. Рамон оценил мужество Рамиреса – далеко не каждому генералу хватило бы духу признаться в подобном. Да Рамону и самому хотелось посмотреть, как живёт Курт, и он согласился сопровождать генерала.
Курт снимал квартиру в одном из старых кварталов Вьедмы. Водитель Рамиреса плохо ориентировался в этом районе, практически не затронутом переносом столицы, и «мерседес» долго колесил по тихим улочкам. Нужный дом нашли только по огромному чёрному джипу, припаркованному во дворе. Его заднюю дверцу покрывал толстый слой свежей грязи, из которой торчали какие-то сучья и ветки. Рамирес, Винченцо и Рамон вошли в дом и поднялись на лифте на один из самых верхних этажей.
Дверь квартиры Курта открылась. За ней стоял хозяин. Из одежды на нём были только чёрные джинсы, а обнажённый торс был примерно такого же цвета. Винченцо искал взглядом на теле Курта хоть одно живое место. На лице учёного медленно проступало выражение двоечника, обнаружившего, что Амазонки на карте Африки нет. Первым опомнился Рамирес.
– Эйхманн, вы совсем с ума сошли? – возмутился он. – Штатники вот-вот приземлятся в Трелеве, а у вас такой вид, будто три дня напролёт рожали и грузили цемент!
Курт взял лежавшую на полочке под зеркалом помаду и написал на нём:
Я буду в П.-М. к 14.00. В надлежащем виде.
Рамон очень задумчиво посмотрел на помаду. Она была того цвета, который подошёл бы женщине со светлыми волосами. Ну, или с рыжими.
– Вы уверены? – спросил Рамирес.
Курт кивнул.
– Хорошо, тогда мы поехали. Если уж не успеваете на космодром, подъезжайте сразу к четвёртому причалу, планируется прогулка с китами, – сказал генерал.
Курт посмотрел на Рамона.
– Разрешите мне остаться, – сказал тот.
– Разрешаю, – кивнул Рамирес.
Винченцо достал из кармана пальто пластмассовую баночку с яркой этикеткой витаминов.
– Ребята синтезировали препарат, – он протянул её Курту. – Догадка того журналиста, Агильеры, оказалась верной. Принимайте по одной капсуле в неделю. На этикетку не смотрите, просто другой банки под рукой не нашлось, чтобы отсыпать. На вкус страшная гадость. Но всё лучше, чем кокаин.
Курт принял банку, выразительно прижал руку к груди и чуть поклонился. Генерал вместе с Винченцо пошли к лифту. Рамон шагнул через порог. Курт закрыл дверь и махнул рукой в сторону комнаты, а сам направился на кухню.
– Извини, что я спрашиваю, Курт, – сказал Рамон, снимая пальто и вешая его на крючок. – Ты когда в последний раз принимал кокаин?
Курт остановился и жестом поманил врача к себе. Рамон вошёл в кухню вместе с ним. Курт открутил крышку с банки, вручённой ему Винченцо, вытряхнул оттуда капсулу и торжественно показал её Рамону. Свободной рукой Эйхманн открыл кран с водой. Затем отправил капсулу в рот, наклонился и запил.
– А что ты всё молчком? – осведомился Рамон.
Курт открыл рот. Обнаружилось, что передних зубов у него просто нет, ни на верхней, ни на нижней челюсти. Эйхманн выдвинул ящик стола, вытащил пакет, в котором по виду было никак не меньше трёх граммов кокаина, и высыпал в раковину, прямо под струю. Рамон глядел, как вода размётывает белый порошок, а потом поднял глаза на Курта. Тот, совершенно довольный собой, смотрел на врача, ожидая реакции.
– Я бы с радостью погладил тебя по голове, – сказал Рамон. – Но боюсь, что тебе это будет неприятно.
Курт ухмыльнулся так, что врач увидел торчащий из верхней челюсти обломок клыка, и наклонил голову. Рамон очень осторожно коснулся ладонью его головы и провёл от затылка ко лбу. Когда он хотел уже отнять руку, Курт вдруг схватил его за запястье. Рамон замер. Курт прижался лицом к его ладони и несколько мгновений стоял так, задыхаясь и дрожа всем телом.
Рамон знал, что сейчас надо обнять Курта. Но он знал и то, что даже думать об этом нельзя.
Курт отпустил его руку и, улыбаясь, посмотрел на Рамона. Куда-то пропало тёмно-синее, почти такого же цвета, как и глаза Курта, разбитое лицо; исчез жуткий чёрный провал между дёснами. В какой-то краткий миг врач увидел его таким, каким Курт был до того, как первый раз взял в руки винтовку.