Не слишком склонная к наукам, она любила спорт, загородные прогулки и прочие развлечения на свежем воздухе. На Лонг-Айленде играла в теннис, гребла и плавала, в Девоне каталась верхом на лошадях, а зимой принимала участие в охоте на лис. По мере того как она взрослела, в ее свите появлялось все больше молодых людей. Те, кто хоть раз видел Вирджинию верхом на быстром скакуне, в охотничьем костюме или наблюдал, как уверенно она отбивает мячи, летая по теннисному корту в белой юбочке, которая едва прикрывала попку, теряли голову и следовали за ней неотступно. На рождественских танцах, согласно известной поговорке, кавалеры липли к ней, как к горшку с медом. Если Вирджиния была дома, телефон не умолкал ни на минуту, и все звонки адресовались ей. Отец Вирджинии роптал, но в глубине души гордился своей дочкой. Со временем он установил второй аппарат и перестал роптать.
Окончив школу, Вирджиния уехала в Лондон и выучилась печатать на электрической машинке. Скучнее работы не придумаешь, но ничего другого ей не оставалось – ни талантами, ни честолюбием она не отличалась. Она поселилась с подругой в квартире в Фулеме и брала работу с тем расчетом, чтобы иметь возможность принимать все приятные приглашения и ездить, куда ей захочется. Недостатка в поклонниках по-прежнему не было, но теперь они были другими – старше, богаче и иной раз женатые. Вирджиния позволяла им тратить на нее большие деньги, приглашать на ужины и дарить подарки. А потом, когда очередной воздыхатель совсем терял голову и становился настойчивым, она без всякого предупреждения исчезала из Лондона – провести еще одно блаженное лето в старом доме на Лонг-Айленде, погостить у друзей в Ивисе, прокатиться на яхте вдоль западного берега Шотландии или провести Рождество в Девоне.
В один из таких стремительных побегов она повстречала Эдмунда Эрда. Был сентябрь, начался сезон охоты и охотничьих балов, и школьная подруга пригласила ее погостить в их поместье в Релкиркшире. Но еще до бала был дан грандиозный обед, и приезжие гости и местные знакомые собрались в огромной библиотеке.
Вирджиния пришла в библиотеку последней. На ней было светло-зеленое платье, такое светлое, что казалось почти белым, сильно декольтированное, скрепленное на одном плече атласной веткой зеленого плюща.
Она сразу увидела его. Он стоял спиной к камину, высокий, в черных волосах сквозит седина, точно у чернобурого лиса. Глаза их встретились, и оба не сразу отвели взгляд. Шотландский наряд был Вирджинии не в новинку, но она, пожалуй, впервые встретила мужчину, которому он был так к лицу и который гак свободно держался в этом экзотическом одеянии – клетчатой юбке, узорчатых длинных носках и темно-зеленой куртке с серебряными пуговицами.
– …Вирджиния, дорогая, я тебя заждалась!
Это была хозяйка дома.
– Скажи мне, пожалуйста, кого ты тут знаешь и кого не знаешь?
Незнакомые лица, новые имена. Она их почти не слышала. И вот наконец…
– …А это Эдмунд Эрд. Эдмунд, это Вирджиния, она у нас гостит. Можешь не заводить с ней разговор, за обедом вы сидите рядом, тогда вдоволь наговоритесь…
Никогда прежде она не влюблялась так мгновенно и безоглядно. Романы, конечно, были. В упоительном Лиспортском клубе они с ума сходили от романов, но больше нескольких недель увлечение, как правило, не длилось. В этот вечер все было иначе, Вирджиния точно знала, что встретила того единственного человека, с которым хотела бы прожить до конца жизни. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять: совершается чудо и Эдмунд чувствует то же, что и она.
Мир стал прекрасен. Ничто не должно им помешать. Ослепленная счастьем, она готова была, отбросив все условности, немедля вверить Эдмунду свою судьбу. Если понадобится, жить с ним в глуши, на краю света, на вершине горы, в греховной связи. Ее не остановило бы никакое препятствие.
Но Эдмунд, потеряв сердце, не терял головы. Он изложил ей свои соображения. Кроме всего прочего, он директор шотландского отделения «Сэнфорд Каббен», довольно важная персона, и средства массовой информации не обделяют его своим вниманием. Эдинбург – город небольшой, у него много друзей и сослуживцев, он дорожит их уважением и доверием. Открыто пренебречь общепринятой моралью и отдать свое имя на съедение бульварным газетенкам будет не только глупо, но и опасно – это может его разорить.
К тому же он должен подумать и о своей семье.
– О твоей семье?
– Да, о семье. Я ведь уже был женат.
– Было бы странно, если бы не был.
– Моя жена погибла, ее сбил автомобиль. Но у меня есть дочь Алекса, ей десять лет. Она живет в Страткрое вместе с моей матерью.
– Я очень люблю маленьких девочек. Я буду о ней заботиться.
Но имелись и другие препятствия, надо было смотреть правде в глаза.
– Вирджиния, я на семнадцать лет старше тебя. Скажи, сорок лет – это уже старость?
– Твой возраст не имеет для меня ровно никакого значения.
– А глухая глубинка Релкиркшир для тебя что-нибудь значит?
– Я завернусь в шотландку и воткну в шляпу перо.
Эдмунд засмеялся:
– К сожалению, веселый сентябрь – это всего лишь один месяц, а зима длится бесконечно, зимой холодно и темно. Все наши друзья живут за несколько миль друг от друга. Край наш словно погружается в зимнюю спячку. Боюсь, такая жизнь тебе быстро наскучит.
– Право, мне кажется, Эдмунд, что ты просто стараешься отговорить меня.
– Ничего подобного, но ты должна знать всю правду. Я хочу, чтобы у тебя не было никаких иллюзий. Ты так молода и красива, у тебя вся жизнь впереди…
– Жизнь с тобой…
– И еще одно обстоятельство – моя работа. Она отнимает у меня уйму времени, и я часто уезжаю за границу, случается, на две-три недели.
– Но ты ведь будешь возвращаться ко мне.
Она была непреклонна, и он обожал ее. Он вздохнул:
– Ради нас обоих я хотел бы, чтобы все было по-другому. Я хотел бы снова стать молодым и не чувствовать на себе бремени ответственности. Хотел бы быть свободным и поступать, как мне хочется. Тогда мы могли бы жить вместе, у нас было бы время получше узнать друг друга. И тогда мы были бы совершенно уверены.
– Я и сейчас совершенно уверена.
Она не лукавила – у нее не было ни малейших колебаний. Он обнял ее, прижал к себе.
– Что ж, больше я не вижу никаких препятствий, – сказал он. – Я женюсь на тебе.
– Бедняжка!
– Но будешь ли ты счастлива? Больше всего на свете я хочу сделать тебя счастливой!
– Ах, Эдмунд! Мой любимый Эдмунд! Но что же такое тогда – счастье?
Два месяца спустя, в конце ноября, в Девоне, они поженились. Венчание было скромное, в маленькой церкви, где когда-то Вирджиния приняла крещение.
Началась новая жизнь. О прежней Вирджиния не сожалела. Череда романов и увлечений кончилась, Вирджиния о них и не вспоминала. Теперь она была миссис Эдмунд Эрд.
После медового месяца они уехали в Балнед, в новый дом Вирджинии, к ее новой вдруг появившейся семье – к Вайолет, Эди и Алексе. Ее прежняя жизнь не имела ничего общего с той, что ее ждала теперь, и она как могла старалась приспособиться к ней. Не могла не стараться хотя бы потому, что другие тоже старались. Вайолет без всяких разговоров переселилась в Пенниберн. Она показала, что не намерена вмешиваться в их жизнь. Эди повела себя не менее тактично. Настало время и ей наконец поселиться в деревне, в маленьком домике, где она выросла и который достался ей в наследство от матери, сказала она. Теперь она только приходила помогать, распределяя свое время между Вирджинией и Вайолет.
Эди не только помогала Вирджинии вести дом – сил у нее в ту пору было хоть отбавляй, – но и давала уйму полезных советов и много чего рассказала. Это она, ради Алексы, посвятила Вирджинию в некоторые подробности жизни Эдмунда с первой женой. Но, однажды рассказав, Эди никогда больше не возвращалась к этой теме. Прошлое кануло в прошлое. Утекла вода, как в речке под мостом. Вирджиния была ей благодарна. Эди могла бы стать ложкой дегтя в бочке меда – она ведь прожила в доме много лет, она много чего видела и слышала, – а вместо того она стала Вирджинии близкой подругой.
Отношения с Алексой наладились не так скоро. Добрая и мягкая по натуре, девочка была стеснительна и несколько замкнута. Слово «хорошенькая» к ней вряд ли подходило – она была невысокая, довольно крепкого сложения, со светло-рыжими волосами и белой кожей, какая бывает при таком цвете волос. В новой семье Алекса поначалу чувствовала себя не совсем уверенно, но очень старалась угодить мачехе. Вирджиния отвечала ей с неменьшим старанием – эта маленькая девочка была дочерью Эдмунда, а значит, играла важную роль в их совместной жизни. Матерью она ей никогда не станет, но она может быть ей сестрой. Незаметно, без нажима, она помогла Алексе высвободиться из ее раковины – разговаривала с ней, как будто они ровесницы, тщательно следила, чтобы не задеть какую-то болезненную струну. Она играла с Алексой во все ее игры, рисовала, укладывала спать ее кукол и привлекала ее к своим делам и заботам, что было и удобно, и важно – Алекса чувствовала себя нужной в доме.
Так продолжалось с полгода, но игра стоила свеч. Вирджиния была щедро вознаграждена – Алекса не только прониклась доверием к своей мачехе, она восхищалась ею.
Теперь это была дружная семья, да и друзья мужа потянулись к ней. Эдмунда любили, а он выбрал ее, и потому им все пришлось по душе – и молодость Вирджинии, и ее характер. Встретили ее со всем мыслимым радушием, особенно семейство Балмерино, но и другие тоже. Вирджиния была девушкой общительной, и у нее не замедлили появиться собственные друзья. Когда Эдмунд уезжал в деловую поездку – а он только и делал, что уезжал с самого начала их семейной жизни, – все начинали проявлять к Вирджинии усиленное внимание, приглашали ее в гости, звонили по телефону, чтобы удостовериться, что она не страдает от одиночества и не чувствует себя несчастной.
Но она не чувствовала себя несчастной. Отнюдь. Ей даже нравилось, что муж уезжает. Разлука усиливала любовь: каждый раз, когда он возвращался, она еще больше радовалась своему счастью. В его отсутствие Вирджиния заполняла дни общением с Алексой и с новыми друзьями, домашними хлопотами и считала часы, оставшиеся до возвращения Эдмунда. Из Гонконга. Из Франкфурта. Однажды он взял ее с собой в Нью-Йорк и после завершения всех дел позволил себе недельный отпуск. Они провели его в Лиспорте, и эта неделя осталась лучшим воспоминанием в ее жизни.
А потом появился Генри.
Если и могли в ее жизни быть перемены к лучшему, то Генри совершил такую перемену. С появлением сына Вирджиния почти совсем перестала ходить в гости. Она и не представляла себе, что способна на такую самоотверженную любовь. Это была совсем другая любовь, не такая, как к Эдмунду, и она пришла так неожиданно, что казалось, совершилось какое-то чудо. Прежде Вирджиния не задумывалась о том, что это такое – стать матерью, об истинном значении слова «материнство». Крохотное человеческое существо повергло ее в полнейшее изумление.
Домашние поддразнивали ее, но она не обращала на это ни малейшего внимания. Днем она охотно делила сына с Вайолет, Эди и Алексой, но по вечерам Генри принадлежал только ей одной. Она наблюдала, как он растет, восхищаясь всеми его достижениями: вот он сделал первый шаг, произнес первое слово. Она без устали играла с ним, рисовала ему картинки, смотрела, как Алекса, усадив братишку в старую кукольную коляску, катает его по газону. Они лежали рядышком в траве и наблюдали за муравьями, гуляли по берегу речки и швыряли камешки в быстрый желтый поток, а зимой уютно устраивались у камина, и Вирджиния читала сыну книжки.
Генри исполнилось два года, потом три, потом пять. Вирджиния отвела его в начальную школу в Страткрое. Стоя у калитки, она смотрела, как он уходит от нее по дорожке, направляясь к зданию школы. Вокруг него было полно детей, и никто не обращал на него внимания. В этот момент он показался ей совсем маленьким и беззащитным, невыносимо было видеть, как он уходит от нее.
Три года спустя он был все таким же беззащитным малышом, и желание защитить его все усиливалось. Оттого и появилось тревожное облако на горизонте – Вирджиния испытывала страх за сына.
Время от времени, разговаривая о том о сем, они с Эдмундом касались будущего Генри, и тогда Вирджиния – именно Вирджиния – уклонялась от подробного обсуждения этой темы. Однако Эдмунд точно знал ее мнение на этот счет и со временем вовсе перестал об этом говорить. Вирджиния и рада была, она не хотела начинать с ним борьбу. Прежде она никогда не противоречила мужу, наоборот, с радостью предоставляла ему решение всех важных проблем. Что и говорить, он был старше и мудрее ее, обладал куда большим жизненным опытом. Но тут было совсем другое – дело касалось Генри.
Может, если она не будет настаивать на своем, а просто пропустит мимо ушей то, что говорит Эдмунд, все устроится само собой, думала она.
Арчи и Вайолет уехали, а Вирджиния еще долго стояла перед домом, размышляя, чем бы ей теперь заняться. Собрание церковного совета разбило день надвое, но об ужине еще рано думать. Погода заметно улучшилась, вот-вот засияет солнце. Может, поработать в саду? Нет, что-то не хочется. В конце концов Вирджиния пошла в дом, собрала чашки со стола и отнесла их на кухню. Под столом, каждый в своей корзинке, дремали спаниели Эдмунда. Заслышав ее шаги, они мгновенно выскочили из корзинок и завиляли хвостиками в предвкушении прогулки.
– Сейчас поставлю чашки в машину, и пойдем прогуляться, – сказала им Вирджиния. Она всегда разговаривала с собаками, и иногда, как, например, сейчас, звук собственного голоса действовал на нее успокаивающе. Неслучайно старые люди часто говорят сами с собой. Можно их понять.
Собаки вертелись у Вирджинии под ногами. Она прошла в глубину кухни, сняла с крючка старую куртку, сунула ноги в резиновые сапоги, и они отправились в путь. Собаки понеслись вперед по дорожке, протянувшейся вдоль южного берега речки. Двумя милями выше по течению речку пересекал еще один мост, дорога отсюда вела к главному шоссе, а значит, и в деревню. Но Вирджиния миновала мост и пошла дальше по берегу туда, где деревья кончались и начиналась пустошь, – вдаль к холмам уходили мили вереска, травы и папоротника-орляка. Далеко на склоне холма паслись овцы. Вокруг стояла тишина, лишь вода струилась в реке.
Она подошла к плотине; вода переливалась через стену, а позади нее образовалась глубокая заводь. Любимое местечко Генри, он тут купался. Вирджиния села на траву – на том месте, где они летом устраивали пикник. Собаки обожали речку. Они стояли по брюхо в воде и лакали с такой жадностью, точно не пили целый век. Вдоволь напившись, они вышли на берег, и отряхиваться им захотелось только у ног хозяйки. Послеполуденное солнце пригревало землю. Вирджиния сбросила куртку и немного понежилась в теплых лучах, однако комары не заставили себя ждать, они летели со всех сторон и кусали нещадно. Пришлось подняться, свистнуть собак и отправиться домой.
Она была на кухне, когда вернулся Эдмунд. Курица уже зажарилась, Вирджиния толкла сухари, чтобы приготовить хлебный соус. Услышав шум подъехавшей машины, она удивленно взглянула на часы – всего лишь половина шестого. Как рано сегодня вернулся Эдмунд! Обычно он возвращался из Эдинбурга не раньше семи. Может, что-то случилось?
Утешая себя мыслью, что ничего плохого случиться не могло, Вирджиния ссыпала толченые сухари в кастрюльку, где уже были все необходимые ингредиенты: молоко, лук, чеснок, и начала размешивать соус. В коридоре, ведущем из холла, раздались шаги. Дверь отворилась, Вирджиния с улыбкой, но все еще слегка встревоженная повернула голову.