– Тетушка, боюсь, я по ней не проеду. И похоже, что она никуда не ведет.
– На ней есть колея, – ответила она, указывая на след от шин с глубоким рельефом протекторов.
Куойл свернул на сомнительную дорожку. Месиво грязи. След от колес исчез. Должно быть, машина повернула обратно, подумал Куойл, которому хотелось сделать то же самое и отложить попытку на завтра. Или она провалилась в какую-то бездонную яму.
– А когда мы уже приедем? – спросила Банни, толкнув ногой спинку переднего сиденья. – Я устала ехать куда-то. Я хочу уже быть там. Я хочу надеть купальник и поиграть на пляже.
– Я тоже, – подхватила Саншайн, и обе принялись размеренно биться спинами о спинки своих сидений.
– Для этого сейчас слишком холодно. В такую погоду плавают только белые медведи. Но вы сможете бросать камни в воду. Тетушка, взгляни на карту, далеко еще? – От многодневного сидения за рулем у него болели руки.
Она немного попыхтела над картой.
– От съезда с главной дороги до Опрокинутой бухты семнадцать миль.
– Семнадцать миль по такой дороге?!
– А потом, – продолжила тетушка, словно не расслышав его возгласа, – еще одиннадцать до мыса Куойлов. До дома или того, что от него осталось. Сейчас эта дорога хоть обозначена на карте, в старые времена ее там не было. В такие места добирались на лодках. Ни у кого не было никаких машин. То асфальтированное шоссе, по которому мы ехали, – тоже новое, от начала до конца.
Однако подпись, отпечатавшаяся на горизонте суровым контуром скалистых вершин, свидетельствовала о том, что все здесь неизменно и нерушимо.
– Надеюсь, добравшись до Опрокинутой бухты, мы не обнаружим, что остальные одиннадцать миль надо преодолевать пешком. – Шуршание нейлонового рукава о руль.
– Не исключено. Тогда мы вернемся обратно. – Выражение лица у нее было отрешенное. Залив, казалось, рождался у нее в голове голубой галлюцинацией и потом материализовался.
Куойл сражался с дорогой.
«Машина развалилась на части на глухой овечьей тропе».
Спускались сумерки, машина еле поднялась еще на один градус. Они пробирались краями утесов. Внизу виднелась Опрокинутая бухта с брошенными покосившимися домами на берегу. Меркнущий свет. Впереди дорогу поглощала даль.
Куойл съехал на обочину и подумал: интересно, срывался ли кто-нибудь с этого обрыва, скрежеща металлом о скалу? Боковое ответвление дороги вело вниз по разрушенному крутому берегу бухты, усеянному галькой. Скорее ров, чем дорога.
– Думаю, сегодня нам до мыса не добраться, – сказал он. – Не стоит ехать дальше, пока мы не осмотрим дорогу при дневном свете.
– Надеюсь, ты не хочешь вернуться на основное шоссе? – беспокойно воскликнула тетушка. Они ведь были так близко к цели.
– А почему? – встряла Банни. – Я вот хочу в мотель, где есть телевизор и гамбургеры, и чипсы, которые можно есть в постели. И со светом, который выключается не сразу, а понемногу, пока крутишь рычажок. И телевизор можно включать и выключать специальной штуковиной, не вылезая из кровати.
– А я хочу жареного цыпленка прямо в кровать, – подхватила Саншайн.
– Нет, – сказал Куойл. – Мы останемся здесь. У нас в багажнике есть палатка, я поставлю ее рядом с машиной и буду спать в ней. Вот такой план. – Он посмотрел на тетушку, ведь это была ее идея. Но та склонилась над своей сумкой и искала в ней что-то свое. Ее старческие волосы примялись и растрепались. – У нас есть надувные матрасы и спальные мешки. Надуем матрасы, разложим заднее сиденье, постелим на него спальные мешки – получится две удобные кровати. В одной будет спать тетушка, в другой – вы, девочки, вдвоем. А мне матрас не нужен, я положу свой спальный мешок прямо на пол палатки. – Он говорил с полувопросительной интонацией.
– Но я умираю от голода, – заныла Банни. – Ненавижу тебя, папа! Ты дурак! – Она наклонилась вперед и ударила Куойла по затылку.
– А ну, молчать! – рявкнула на Банни тетушка. – Сядь-ка на место, мисс, и чтобы я никогда больше не слышала, что ты разговариваешь с отцом в таком тоне, а то схлопочешь ремня. – Тетушка дала волю гневу.
На лице Банни появилась трагическая маска.
– Петал говорила, что папа дурак. – Сейчас она ненавидела их всех.
– В некоторых вопросах мы все дураки, – примирительно сказал Куойл. Он протянул назад между сиденьями свою красную руку. Рука предназначалась Банни, он хотел утешить девочку, на которую накричала тетушка. Собака лизнула ему пальцы. У него появилось привычное ощущение, что все идет не так.
– Заявляю: больше я этого никогда делать не буду, – сказала тетушка, вертя головой по кругу и запрокидывая ее назад. – Ночевать в машине, – уточнила она. – У меня такое ощущение, будто к моей шее приварили голову. А Банни крутится во сне, как вертолетный винт.
Они молча побродили вокруг в сыром тумане. Машина покрылась налетом соли. Куойл, сощурившись, разглядывал дорогу. Петлями и зигзагами она уходила от берега, теряясь в тумане. Та часть, которая была ему видна, выглядела неплохо. Лучше, чем вчера.
Тетушка прихлопнула очередного комара и завязала платок под подбородком. Куойл мечтал о чашке крепкого кофе или хорошей видимости. Но о чем бы он ни мечтал, это никогда не сбывалось. Он свернул отсыревшую палатку.
Когда он забрасывал ее в машину вместе со спальным мешком, Банни открыла глаза, однако стоило машине тронуться, как она снова провалилась в сон. Ей снилось, что голубые бусинки одна за другой срывались с нитки, хотя она крепко держала оба конца.
В салоне универсала пахло человеческими волосами. На фоне тумана повисла радуга, за ней – другая, обе – с полным хроматическим набором цветов.
– Туманная радуга, – сказала тетушка. Как же громко тарахтел мотор универсала.
Внезапно они выехали на хорошую гравийную дорогу.
– Ты посмотри, – сказал Куойл. – Как здорово.
Дорога уходила в сторону. Они переехали бетонный мост, переброшенный над речушкой цвета темного пива.
– А толку? – сказала тетушка. – Дорога прекрасная, но к чему она здесь?
– Не знаю, – ответил Куойл, переключая скорость.
– Для чего-то же она существует. Может, люди переправляются из Якорного когтя в Опрокинутую бухту на пароме, а потом едут по ней на мыс Куойлов? Бог его знает. А может, тут есть местный заповедник или большой отель, – размышляла тетушка. – Вот только как они добираются из Опрокинутой бухты? Дорога-то вся размыта. Да и Опрокинутая бухта заброшена.
Они заметили травяную поросль, напоминающую осоку, посередине дороги, мокрую канаву на том месте, где, судя по всему, была дренажная труба, а по заилившимся обочинам – следы копыт величиной с кастрюлю.
– По этой чудесной дороге давно никто не ездил на машине.
Куойл резко затормозил. Уоррен, которую отбросило на спинку сиденья, взвизгнула. У борта машины, нависая над ней, стоял лось, недовольный тем, что приходится отступать.
Вскоре после восьми они сделали последний поворот. Дорога заканчивалась асфальтированной автомобильной стоянкой перед бетонным зданием. Вокруг расстилались пустоши.
Куойл с тетушкой вышли из машины. Стояла полная тишина, если не считать ветра, шуршавшего об угол здания, и моря, грызшего берег. Тетушка показала на трещины в стенах и несколько окон высоко под карнизом. Они подергали металлическую дверь. Она оказалась запертой.
– Есть какие-нибудь догадки – что это такое? – спросила тетушка. – Или что это было?
– Ума не приложу, – ответил Куойл. – Но здесь все кончается. И снова поднимается ветер.
– Во всяком случае, совершенно ясно, что дорога строилась для этого здания. А знаешь, – добавила тетушка, – если нам удастся разыскать что-нибудь, в чем можно вскипятить воду, у меня в сумке есть несколько чайных пакетиков. Давай устроим привал и все обдумаем. Вместо чашек можно использовать банки из-под газировки. Как же я могла забыть кофе!
– У меня есть походная сковородка, – сказал Куойл. – Ни разу ею не пользовался. Она лежит в моем спальном мешке. Я всю ночь на ней проспал.
– Давай попробуем, – сказала тетушка и принялась собирать сухие еловые ветки, облепленные пятнами мха, – ветки она называла сухоломом, а мох – стариковскими усами. Она вспоминала какие-то местные названия. Сучья и ветки сложили под домом, чтобы защитить костер от ветра.
Куойл достал из багажника канистру с водой. Через пятнадцать минут они пили из алюминиевых банок обжигающий чай с привкусом дыма и лимонада. Тетушка натянула рукава свитера до самых кончиков пальцев, чтобы не обжечь руки о горячий металл. Дрожащий туман обволакивал их лица. Манжеты тетушкиных брюк трепетали на ветру. Охряное сияние разорвало туман на клочья и открыло взору бухту, залившуюся глазурью.
– Ой! – закричала тетушка, указывая куда-то в клубящийся туман. – Я вижу дом! Вон старые окна. Двойные дымоходные трубы. Все как было. Вон там! Говорю тебе: я его вижу!
Куойл уставился туда, куда она показывала. И увидел лишь клубящийся туман.
– Да вон же, прямо там. Пещера, а рядом дом.
Тетушка зашагала прочь.
Банни выбралась из машины прямо в спальном мешке и зашаркала по асфальту.
– Так это он и есть? – спросила она, уставившись на бетонную стену. – Какой ужас. В нем же нет окон. А где будет моя комната? Можно мне тоже содовой? Пап, из банки дым идет, и у тебя изо рта тоже. Как ты это делаешь, папочка?
Полчаса спустя они с трудом пробирались к дому: Саншайн сидела на плечах у тетушки, Банни – у Куойла, собака хромала следом. Ветер стелился по земле и выталкивал туман кверху. Блики на покрытой рябью поверхности бухты. Тетушка, указывавшая пальцем то туда, то сюда, напоминала фигурку из тира с зажатой в металлической руке сигарой. В бухте они увидели траулер для ловли морских гребешков, на полпути к горловине, за ним тянулся кильватерный след, повторяющий контур дальней береговой линии.
Банни сидела на плечах у шагавшего между тукаморов Куойла, сцепив руки у него под подбородком. Дом, который, казалось, покачивался в туманном мареве, зарос травой и напоминал гигантский куст. Она безропотно выносила отцовские руки на своих коленях, привычный запах его волос, его ворчание по поводу того, что она весит целую тонну и вот-вот его задушит. Они приближались к дому через волнующийся океан карликовых берез, и дом раскачивался в такт отцовским шагам. Ее уже тошнило от зелени.
– Будь хорошей девочкой, потерпи, – сказал он, разжимая ее пальцы.
Шесть лет отделяли ее от него, и каждый новый день расширял водораздел между ее уходящей в плавание лодкой и берегом, которым был ее отец.
– Почти уже пришли, почти уже пришли, – задыхаясь, приговаривал Куойл, понимая теперь, как тяжело достается лошадям.
Он поставил ее на землю. Банни и Саншайн стали бегать вокруг изгиба скалы. Дом отражал их голоса, делая их гулкими и неузнаваемыми.
Мрачный дом стоял на этой скале. Особенностью его было окно с двумя маленькими окошками по обе стороны – словно взрослый, заботливо обхвативший за плечи двоих детишек. Над входной дверью – веерная фрамуга. Куойл отметил, что половина стекол выбита. Краска на дереве облупилась. Крыша продырявилась. А на берег все накатывала и накатывала волна за волной.
– Это чудо, что он все еще стоит. И линия крыши ровная, как по линейке, – сказала тетушка. Она дрожала.
– Давайте посмотрим, что там внутри, – предложил Куойл. – Может, пол уже провалился в подвал?
Тетушка рассмеялась.
– Маловероятно! – весело вскричала она. – Там нет подвала.
Дом был тросами прикреплен к железным скобам, вбитым в скалу. Ржавые потеки, выбоины в камне – вроде ступенек, расщелины – достаточно глубокие, чтобы в них мог спрятаться ребенок. Тросы, ощетинившиеся протертыми жилами.
– Поверхность скалы не совсем ровная, – сказала тетушка; фразы вылетали у нее изо рта плавно, словно привязанная к древку лента, полощущаяся на ветру. Я-то этого не помню, но говорили, что во время штормов дом раскачивался, как гигантское кресло-качалка. Женщины боялись, их тошнило, поэтому дом и закрепили, теперь он ни на дюйм не отклоняется от горизонтального положения, но рев, который производит ветер, играя в этих тросах, раз услышав, никогда не забыть. Ох, как хорошо я помню его во время зимних вьюг. Словно непрерывный стон. – Ветер опоясывал дом незримой гирляндой. – Это одна из причин, почему я радовалась, когда мы переехали в Опрокинутую бухту. Еще там имелся магазин, и это было потрясающе. Но потом мы опять переехали, дальше по берегу, в Кошачью лапу, а еще год спустя – перебрались в Штаты. – Она мысленно велела себе успокоиться.
Доски на окнах нижнего этажа; проржавевшие двадцатипенсовые гвозди. Куойл просунул пальцы под доски и потянул на себя. Все равно что за край мира.
– В машине есть молоток, – сказал он. – Под сиденьем. Может, и монтировка. Пойду принесу. И еду. Устроим завтрак-пикник.
Тетушке вспоминались сотни разных вещей.
– Я здесь родилась, – сказала она. – В этом доме.
Случались здесь и другие сакральные события.
– Я тоже, – сказала Саншайн, сдувая комара с руки. Банни прихлопнула его. Сильнее, чем требовалось.
– Нет. Ты родилась в Мокинбурге, Нью-Йорк. Там – сплошной дым, – сказала она, глядя на другой берег бухты. – Что-то горит.
– Это дым идет из труб в домах Якорного когтя. Там готовят завтрак. Кашу и оладьи. Видишь рыбацкую лодку посередине бухты? Видишь, как она плывет?
– Я хочу ее увидеть, – сказала Саншайн. – Но не вижу. Я ее не вижу.
– Перестань ныть, или я тебя отшлепаю, – сказала тетушка. От ветра лицо у нее раскраснелось.
Куойл вспомнил, как сам канючил: «Я ничего не вижу», обращаясь к учителю математики, который стоял к классу спиной и не отвечал. После того как ветер развеял туман, море насытилось синим неоновым свечением.
Время и суровый климат сделали дерево твердым, оно крепко держало гвозди. Они выходили из него со скрежетом. Куойл сорвал щеколду, но не мог открыть дверь, пока не забил в щель монтировку и не использовал ее как рычаг.
Внутри было темно, если не считать слепящего прямоугольника света, влившегося через открытую дверь. Эхо падения досок, бьющихся о скалу. Свет пробивался сквозь стекло пластами, ложившимися на пыльный пол, словно длинные узкие полотнища желтого холста. Дети вбегали в дверь и сразу же выбегали обратно, боясь без взрослых углубляться в мрак дома и визжа, когда Куойл, срывая доски с окон, издавал жуткие возгласы: «У-у-у-х!» – и разражался смехом.
Потом, уже в доме, тетушка взбиралась по загибающейся лестнице, а Куйол пружинил поочередно на досках пола, проверяя их крепость и предупреждая: «Осторожно, осторожно!» Воздух был насыщен пылью, и все чихали. Холод, плесень; перекошенные двери на разболтавшихся петлях. Лестничные ступени, прогнувшиеся под тысячами шаркающих подъемов и спусков. Обои, отклеившиеся и свисающие со стен. На чердаке – перина, приютившая птиц, чехол весь в пятнах. Дети метались из комнаты в комнату. Даже в лучшие свои времена эти комнаты, должно быть, выглядели убого и безнадежно.
– «Еще один доллар – и я вернусь домой»[19], – тоненько пропела Банни, кружась на пыльном полу. За окнами простиралась холодная гладь моря.
Куойл снова вышел из дома. Воздух, который он втягивал носом, был так же свеж, как вешняя вода для пересохшего рта. Тетушка в недрах дома кашляла и едва ли не плакала.
– Стол! Благословенный стол, старые стулья, и печка на месте, о боже, даже метла висит на стене, где всегда висела! – Она ухватилась за деревянную ручку метлы. Истлевший узел лопнул, прутья рассыпались по полу, тетушка осталась с голой палкой в руке. Она видела, что дымоход проржавел, ножки у стола подкосились, стулья стали непригодны для сидения.