Максим Holler, хозяин «Holly Holler»
Смех смехом, а за все два года я ни разу не поднимался на сцену, если в зале был кто-то, кроме постоянного персонала «Holly Holler». Но народ требовал. Так что я встал и вышел на сцену, собираясь прогнать какую-нибудь правильную чушь напоследок, типа «лонг лайв рок-н-ролл» и все такое. Я подошел к микрофону… И в этот момент раздался хлопок, и во всем клубе погас свет. Я думаю, это лучший из вариантов закрытия «Holly Holler». Так все и должно было закончиться. Так все, собственно, и закончилось.
Позже, когда мы протащили свет, чтоб вывезти из клуба все, что можно было спасти, я обнаружил, что пульт в прямом смысле обуглился. Случилось следующее… Пульт сгорел и, умирая, послал нереальный по амплитуде сигнал на вход усилителя. У того сперва наглухо выгорел первый каскад, потом закоротило цепь питания блока усиления мощности. Дальше лопнул и вытек конденсатор в блоке питания, потом снова коротнуло уже по фазе 220В и вышибло автомат в электрощитке. Тот самый, на котором висело и освещение, и подзвучка сцены, и долбаные вентиляторы на потолке. Цепь случайностей, по большому счету.
Но для меня навсегда останется магией тот факт, что пульт выдержал эту ночь и сдох именно тогда, когда настало время. Он был настоящим бойцом рок-н-ролла и стоял до конца.
Ольга «Линда» Новикова, одноклассница Ноя, завсегдатай «Holly Holler»
Кама уехал через несколько дней. Мы его не провожали. Он сам так решил. Ночь перед этим мы, как обычно, прошлялись по городу, потом попрощались, как всегда, и разошлись. Больше я его никогда не видела.
Камиль Шарипов, лидер-гитарист «10 Дигризли»
Да, это я сказал им не приходить на вокзал. Не хватало еще, чтобы кто-то пустил слезу. Тем более я сам.
Александр Морис Моррис, басист «Моррисон Тринити»
Я как-то спросил, а куда делся Кама? Мы сидели у меня дома, слушали музыку, и я вдруг вспомнил, что давно его не видел. И оказалось, никто не знает. Уже потом, через несколько месяцев, я случайно пересекся в городе с Ноем, и он рассказал мне, в чем дело. Насчет «правильно – не правильно» – не знаю. В конце концов, уехать вот так – это было решением Камы. А на проводах Борова я, конечно, побывал. Хотя мало что помню, ха-ха. Я был в тотальные дрова.
Петр Лучинин, басист «10 Дигризли»
Боров был активным тусовщиком. Я, Ной и Кама были заморочены на группе в основном. А Боров дружил с огромным количеством людей. Так что, когда он уезжал, на перроне собралась серьезная толпа. Человек сорок, не меньше.
Глеб Боровков, барабанщик «10 Дигризли»
Я никого не приглашал, но вести разошлись, и на перрон приперлась целая толпа. Дико перепугали проводницу. Она решила, что все эти длинноволосые пьяные дети едут в ее вагоне, ха-ха-ха.
Я и сам был не особо трезв. Так что да, когда объявили отход поезда, я разревелся и орал всякую чушь о том, что вернусь, и мы снова зададим жару. Но… Вообще-то я прекрасно понимал, что это просто пьяный треп. Возвращаться в Вознесенск было незачем.
Больше незачем…
Ольга «Линда» Новикова, одноклассница Ноя, завсегдатай «Holly Holler»
Ух, как неудобно вспоминать… Я разревелась, как маленькая девчонка. Не пустила слезу, а именно разревелась. Ведь… Боров был не просто музыкантом «10 Дигризли». Он был душой тусовки. Кто-то однажды назвал его «генератором радости и проблем».
Взрослая жизнь отрезала от нас по кусочку.
Александр «Морис Моррис», басист «Моррисон Тринити»
Все это было как затянувшиеся похороны. Мы распадались, разбегались и постепенно исчезали из жизни друг друга… Нас связывала любовь к музыке и ненависть к окружающей действительности. Тем летом нам казалось, что любовь у нас отняли. А на ненависти далеко не уедешь.
Однажды, выбив где-то адрес Камы, я сел писать ему письмо. Тогда еще писали бумажные письма. И… я просидел перед пустым листом кучу времени. Мне совершенно нечего было написать. Понимаешь? Не происходило ничего, о чем я мог бы написать чуваку из «Холеры».
Ольга «Туска» М., клавишница «Моррисон Тринити»
Я перестала видеться с большинством из тех, кого встречала в «Холере». Нам не о чем было говорить, тупо ничего не происходило. В конце концов я просто отошла от тусовки, ушла из «Тринити». Понятия не имею, где и кто сегодня. Кроме Монка, конечно. Да мне и не интересно. Не хочу никого обидеть, но все эти люди были интересны только в стенах «Холеры».
Монк, басист «Kwon», «Broken Flowers»
Группы распадались одна за другой. На самом деле это логично. В их существовании больше не было смысла. Тот, кто на что-то надеялся и имел хоть какие-то деньги, пытался прорваться в Москву. Но большинство не могло себе этого позволить.
«Kwon» продержались до конца года и даже дали несколько концертов на разных площадках. Но с каждым разом приходило все меньше народу. На последний концерт пришло всего десять человек. И мы решили: «Да пошло оно все!» К тому же, нашему вокалисту пришлось свалить к родственникам в Плес, потому что им плотно занялся военкомат.
В этом плане я даже завидую «дигризам». В их распаде было хоть что-то трагическое. А мы просто стухли. Все было довольно уныло, на самом деле.
Антон «Плешка» Плеханов, музыкальный аналитик портала «Actual News»
Название клуба «Holly Holler» можно перевести как «святой вопль». На деле это игра слов, обыгрывающая псевдоним хозяина клуба, Максима Холеры. Два года существования клуба можно смело назвать «Эпохой крика».
Осенью 1995 года в городе Вознесенске началась эпоха тишины, продолжающаяся и по сей день.
Ольга «Линда» Новикова, одноклассница Ноя, завсегдатай «Holly Holler»
Несколько лет спустя, то ли на втором, то ли на третьем курсе университета, я узнала о том, что в городе проводится фестиваль «Рок-весна». К тому времени я совершенно отошла от тусовки, но мне, конечно, стало интересно, кто из старых команд будет участвовать в фестивале. Я нашла список, и оказалось, что никто. Их просто уже не было.
И еще важный момент. На афише «Рок-весны» было написано: первый вознесенский рок-фестиваль. Такие дела. Как будто и не было никакого «Last Holler».
Диана «Ди» Саратова
Ной вылетел из универа, потом получил повестку. Он пришел в парк и сказал нам об этом. Я спросила, будет ли он бегать, или найдет деньги для отмаза. Он сказал, что денег для отмазки у него нет, а убегать смысла не видит. В августе его забрали в армию.
Петр Лучинин, басист «10 Дигризли»
Большую часть того лета мы провели в парке «1812 года». Там были заброшенные аттракционы, ржавые и забытые, всякие «Орбиты», «Московские горки», «Ромашки» и т. д. В парке собиралась небольшая компания осколков «Холеры»: Ной, я, Ди, Муха, Морис. Иногда приходили Монк, Линда и совсем уж редко Туска. Потом Ноя забрили в армию.
Потом… Потом я, к своему удивлению, увлекся историей и закончил университет. После армии Ной возвращался в город несколько раз, но именно в те моменты, когда меня там не оказывалось. Видимо, у вселенной действительно были свои планы на наш счет. А потом он перестал приезжать. Но однажды он мне позвонил и спросил, не хочу ли я переехать в Москву. Он сказал, что собирает новую группу и ищет басилу. А я ответил что-то вроде: «Чувак, это уже в прошлом». И не поехал. Жалею ли? Ну как сказать. Иногда хочется застрелиться, а иногда я думаю, что поступил правильно. Не знаю… Что сделано, то сделано.
Диана «Ди» Саратова
Для меня эта тусовка в парке была последним воспоминанием, так или иначе связанным с «Холерой». Когда начались дожди и похолодало, мы уже не могли там собираться. Потом стали видеться все реже и реже, и, в конце концов, перестали совсем. Вот и все.
Из текста «Fear of Silence»
Февраль 2016, Дюнкерк, Франция
В блиндаже тепло. Есть печка, тушенка и вода. Есть сигареты. Есть тяжелая, бетонная крыша. Вообще-то это не блиндаж. Это подвал под жилым домом, сметенным во время налета авиации одной из армий. Не знаю, какой, и не знаю, когда. Мне плевать, дома уже нет, и ничего не исправить.
На грязной побелке стен потускневшие детские каракули. То ли собака пытается кого-то съесть, то ли кто-то пытается съесть собаку. Пуля валяется на шинели под каракулями и что-то пишет в старой, все время норовящей свернуться в трубочку тетради. На обложке – фигуристая блондинка с серфовой доской под мышкой вышагивает по залитому солнцем пляжу. Смотреть на блондинку не хочется. И на детские каракули смотреть не хочется. Хочется есть.
Букса ушел с интендантом разгружать грузовик с картошкой. Я хочу смотреть на картошку. Никогда бы не подумал, что однажды буду лежать в подвале и искренне мечтать о картошке, в подробностях представляя, как беру ее из котелка, как чищу, как солю и как ем, зачерпывая ложкой тушенку прямо из банки и запивая кипятком.
– Что пишешь?
Пуля поднимает глаза от блокнота, некоторое время смотрит на меня взглядом человека, который секунду назад был в другом времени и другом месте. Наверное, там было приятно смотреть и на детские каракули, и на блондинок.
– Эй, парень, – машу я рукой, – я тут. Что ты пишешь?
– А… Да так, просто кое-что.
– Просто кое-что?
– Бегун, отвали. Какая тебе разница?
Бегун. Я и правда чертовски быстро бегаю. Может, потому я все еще живой? В студенчестве я выступал за команду института, был неплохим спринтером. На войне ни одна из дисциплин, которые я изучал в институте, мне так и не пригодилась. Только бег.
– Да скука смертная, – вздыхаю я. – Думал, может, почитаешь?
– Может и почитаю. Но не сейчас.
– А когда?
– Когда закончу. Может, через месяц. Или через два.
– Поэму сочиняешь?
– Типа того. О пользе пьянства и вреде моральных принципов. Знаешь рифму к слову «напейся»?
– Побрейся. Залейся. И хоть заимейся. Все равно ни на что не надейся.
– Неплохо. Будет эпиграфом.
Рота «Динго» вот уже две недели отсиживалась в тылу под Дюнкерком. «Динго» под Дюнкерком. Если бы я писал поэму, то назвал бы ее только так.
На линии фронта наступило временное затишье, тревожное и ничего хорошего не предвещающее. Война не любит тишину. Это как лед и огонь. Взаимоисключающие вещи. Если на войне стало тихо, а миром даже близко не пахнет – значит, следует ждать самого дерьмового варианта развития событий.
Но мы сидим глубоко в тылу и стараемся не думать о том, что творится на передовой. Подумаем, когда нас туда отправят. Сейчас есть крыша над головой. Этого достаточно.
Благодаря ежедневным теоретическим занятиям с сержантом Роудом нам известно, что Исламская Коалиция, с которой мы воевали за эту часть Европы, получила ощутимый пинок под зад от десанта Армии Ислама, высадившегося на голландском побережье четыре дня назад. А еще есть сведения, что со стороны Испании идет большой морской караван Зеленых Воинов Пророка, который то ли присоединится к одной из вышеобозначенных армий, то ли собирается атаковать обе. Самое время вроде бы ударить и нам, пока ИК ослаблена. Но командование молчит. А мы отлеживаем бока под Дюнкерком.
И знаете что? Нас это вполне устраивает. Мне нравится думать о картошке и не нравится думать о том, как выжить в следующие несколько минут. Будь моя воля, я бы и на занятия эти не ходил. Но с Роудом лучше не связываться. Говорят, перед назначением к нам ему светило повышение и чуть ли не штабная должность где-то в тылу. Будто бы он уже и вещи собрал. Но сержант Благо поймал головой пулю станкового пулемета в рочестерском лесу, и все у Роуда обломилось. Его назначили к нам новым сержантом, и теперь он вымещает злобу на всех, кто попадается ему под руку. Я не собираюсь давать ему лишний повод наорать и отправить меня в дозор, или толчки чистить, или к черту на рога с на хрен никому не сдавшимся донесением. Потому что и там, и здесь я буду хотеть есть. Но здесь никто не пытается меня убить. А это единственная разница, которая имеет значение на войне.
Я сижу за столом и завидую то ли собаке, которая кого-то ест, то ли кому-то, кто ест собаку. Можно, конечно, открыть тушенку, но не хочется разрушать собственную мечту. Я думаю о блондинке. О том, как она, набегавшись по пляжу, забегает в ближайший бар и лениво заказывает огромный, истекающий соусами гамбургер, обложенный еще горячими брусками картофеля, присыпанного зеленью и кольцами лука… Меня начинает подташнивать от голода, бессилия и отсутствия веры.
Со стороны лестницы доносится грохот. Только один человек может издавать столько шума всего двумя ногами, просто спускаясь по лестнице.
– Надеюсь, в мой желудок сегодня попадет что-нибудь кроме соевой тушенки, – замечает Пуля, скручивая тетрадь в трубочку и запихивая ее в оттянутый карман на колене. Теперь наружу торчат только ноги блондинки.
Мы вскакиваем навстречу картошке, и лица наши освещаются тем особым светом, который приносит не счастье, но его предвосхищение.
Букса не принес картошки. Букса принес дурные вести. Караван Зеленых Воинов Пророка прошел, не задерживаясь, мимо позиций Исламской Коалиции, и высадил десант на фланге Объединенной Армии. Полторы тысячи отборных бойцов под зеленым знаменем неслись во весь опор к Дюнкерку, практически не встречая сопротивления. Все основные силы ОА сейчас были на передовой. На пути десанта стояли только обозники и госпиталя.
– К утру здесь будет передовая, – мрачно констатирует Букса.
Но к утру здесь уже не будет передовой. Половина Дюнкерка будет разрушена. Наши основные силы – разбиты объединенными силами Исламской Коалиции и Армии Ислама. А сами мы начнем отступать куда-то в сторону Голландии. В ту ночь две трети Объединенной Армии будет уничтожена. А из всей роты «Динго» выживут лишь семеро. И трое из них – мы.
– То есть картошки ты не принес? – спрашивает Пуля, снова садясь на койку. – Букса, на тебя, блядь, вообще можно положиться?
Часть 2
Это было весело
Из текста «It Was Fun»
Кирилл «Муха» Царев
Я думаю, что, дембельнувшись из армии, Ной получил что-то вроде контузии. Другая страна, другие люди, другие деньги, новые правила, а старые правила в большинстве своем уже отмерли… Мы с Ди встретили его вечером того же дня, когда он вернулся. Ной сказал, что чувствует себя как волос в супе. Что-то о том, что так долго хотел вернуться домой, в Вознесенск, а оказалось, по сути, что того города, из которого он уехал два года назад, уже и нет.
Из документального фильма «Broken Gen», канал BBC.
Ной: Что я увидел? С одной стороны, жить явно стало проще. Этой был конец девяностых и самый адский раш прошел. Но с другой… как будто ушло что-то важное. Первая половина 90-х была дерьмовым временем, тут даже говорить не о чем. Но она была… не знаю, настоящей, что ли. А этот новый мир, в который я вернулся после армии, был похож на жалкую пластиковую подделку. «…пластмассовый мир победил». То есть вроде бы основные черты сохранились, но их как будто обточили надфилем, перекрасили, подменили на хреновую, но зато обновленную копию. И самое поганое – это грязь. Город и раньше особенной чистотой не отличался, но в 98-м стал настоящей помойкой. Всем было наплевать на это. Люди просто привыкли к дерьму под ногами и не замечали его. Но я-то только что вернулся… Я ничего кроме дерьма и не замечал.
Репортер: Можно ли считать это тем самым переломным этапом?
Ной: Одним из – безусловно. Дело не в том, что нас сломало. Дело в том, что нас ломало постоянно. И это стало нашей средой обитания.
Ольга «Линда» Новикова
Я была на последнем месяце беременности, вот с таким вот животом. Сидела дома. Вдруг звонок. Открываю, а там какой-то кабан с лысой башкой. Ну, думаю, все, бандюги по мою душу пришли. Начала лихорадочно соображать, кому задолжала, ха-ха-ха.
А потом этот кабан говорит: «Линда, это я, Ной».
По прошлой жизни он помнил: Линда знает все и обо всех. Вот и пришел ко мне.