– Кротик! Кротик! Кротик! Где ты? Это я, твой друг, Рэт!
Он терпеливо обыскивал лес уже в течение часа, а может, и больше, когда наконец, к своей радости, услышал тихий отклик. Идя на голос, он пробирался сквозь сгущающуюся темноту к комлю старого вяза с расщелиной, откуда и доносился слабенький голосок:
– Рэтти! Неужели это в самом деле ты?
Дядюшка Рэт заполз в расщелину и там обнаружил Крота, совершенно измученного и всё ещё дрожащего.
– О, Рэт! – закричал он. – Как я перепугался, ты не можешь себе представить!
– Вполне, вполне понимаю, – сказал дядюшка Рэт успокаивающим тоном. – Тебе не стоило ходить, Крот. Я изо всех сил старался тебя удержать. Мы, те, кто живёт у реки, редко ходим сюда поодиночке. Если уж очень понадобится, отправляемся хоть бы вдвоём, так оно бывает лучше. Кроме того, есть тысяча вещей, которые надо знать, мы в них разбираемся, а ты пока что – нет. Я имею в виду всякие там пароли, и знаки, и заговоры, и травы, которые при этом должны быть у тебя в кармане, и присловья, которые ты при этом произносишь, и всякие уловки и хитрости, которые совсем просты, когда ты их знаешь, но их обязательно надо знать, если ты небольшой и несильный или если ты попал в затруднительное положение. Конечно, когда ты Барсук или Выдра, тогда совсем другое дело.
– Уж наверное, доблестный мистер Тоуд не побоялся бы прийти сюда один, правда? – спросил Крот.
– Старина Тоуд? – переспросил дядюшка Рэт, смеясь от души. – Да он сам носа сюда не покажет, насыпь ты ему полную шапку золотых монет. Кто угодно, только не он!
Крота очень ободрил беззаботный смех друга, так же как и вид его дубинки и двух сверкающих пистолетов, и он перестал дрожать и почувствовал себя смелее и понемногу стал приходить в нормальное расположение духа.
– Ну вот, – сказал дядюшка Рэт, – теперь нам с тобой надо взять себя в руки и отправиться домой, пока осталась ещё хоть капелька света. Не годится тут ночевать, ты сам понимаешь. Слишком холодно, и вообще…
– Милый Рэтти, – сказал несчастный Крот. – Мне очень жаль, но я просто не в силах двинуться от усталости, и с этим ничего не поделаешь. Ты должен дать мне отдохнуть ещё чуточку, чтобы ко мне вернулись силы, если они вообще хоть когда-нибудь вернутся.
– Хорошо, хорошо, – сказал добросердечный Рэт. – Валяй отдыхай. Всё равно уже ни зги не видно, а попозже, может, покажется молодой месяц.
Таким образом, Крот хорошенечко зарылся в сухие листья, вытянулся и вскоре заснул. Правда, сон его был беспокойным и прерывистым. А дядюшка Рэт тоже, кое-как накрывшись листьями, чтоб было потеплее, прилёг и стал терпеливо ждать, держа на всякий случай пистолет наготове.
Когда Крот наконец, отдохнувший и бодрый, проснулся, дядюшка Рэт сказал:
– Ну, я сейчас погляжу, всё ли снаружи спокойно, и нам уже в самом деле пора.
Он подошёл ко входу в их убежище и высунул голову наружу. Затем Крот услышал, как он спокойно сказал самому себе:
– Ого! Ого! Вот это да!
– Что происходит, Рэтти? – спросил Крот.
– Снег происходит. А вернее, просто идёт. Снегопад, вот что.
Крот, присев на корточки рядом с дядюшкой Рэтом, выглянул из укрытия и увидел, что лес совершенно изменился. Ещё совсем недавно он казался ему таким страшным! Ямы, дупла, лощины, лужи, рытвины и другие чёрные угрозы путешествующему быстро исчезали, сияющий волшебный ковёр возникал повсюду и казался слишком нежным для грубых шагов. Тонкая белая пыльца наполняла воздух, ласково касаясь щеки крошечными иголочками, а чёрные стволы деревьев выступали как бы подсвеченные необычным, идущим от земли светом.
– Так, так, ну, ничего не поделаешь, – сказал дядюшка Рэт, немного поразмыслив. – Мне кажется, Крот, нам надо двигаться и не терять присутствия духа. Хуже всего то, что я не знаю точно, где мы находимся. И к тому же этот снег всё изменил, и всё выглядит совершенно иначе!
Действительно, всё кругом изменилось до неузнаваемости. Крот ни за что бы не догадался, что это тот же самый лес. Но делать было нечего, и они отважно двинулись в путь, выбрав направление, которое казалось наиболее обещающим. Они шли, держась за лапы и подбадривая себя тем, что оба притворялись, будто узнают старого друга в каждом следующем дереве, мрачно и молча их приветствовавшем. Или находили полянки, прогалины и тропинки с якобы знакомым изгибом, который перебивал монотонную одинаковость белизны и древесных стволов, упрямо отказывавшихся отличаться друг от друга.
Час или два спустя они совсем утратили ощущение времени. Они остановились, уставшие, потерявшие всякую надежду, решительно не зная, что дальше делать, и сели на поваленный ствол перевести дух и хоть прикинуть, как же им быть. У них всё ныло и болело от усталости и ушибов. Они несколько раз проваливались в ямы и вымокли насквозь. Снегу нападало столько, что они едва брели через сугробы, с трудом переставляя свои маленькие лапки, а деревья росли всё чаще и чаще и были уж совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому лесу нет конца, и начала у него тоже нет, нет и никакой разницы в любом его месте, и что самое худшее – выхода из него тоже никакого нет.
– Мы не можем тут долго рассиживаться, – сказал дядюшка Рэт. – Надо нам ещё раз попытаться выбраться или вообще что-нибудь предпринять. С таким холодом не шутят, а снег скоро сделается глубокий-глубокий, настолько, что нам через него вброд не перейти.
Он огляделся вокруг и сказал:
– Послушай, вот что приходит мне в голову. Видишь, вон там, чуть пониже, лощина, там земля какая-то маленько горбатая, кочковатая какая-то, вроде изрытая. Давай спустимся туда, попробуем поискать какое-нибудь убежище, какую-нибудь пещерку или норку с сухим полом, где можно укрыться от этого пронзительного ветра и снежной завирухи. Там мы хорошенечко отдохнём, а потом снова попробуем выбраться, а то мы с тобой оба до смерти устали. Кроме того, снег может перестать или ещё вдруг найдётся какой-нибудь выход.
Они снова поднялись и, с трудом пробираясь, пошли в сторону лощины в поисках пещерки или хоть подветренного уголка, который укрыл бы их от ветра и метели. Они как раз осматривали тот кочковатый участок, о котором говорил дядюшка Рэт, когда Крот споткнулся и, взвизгнув, полетел на землю ничком.
– Ой, лапа! Ой, моя бедная лапа!
И он уселся прямо на снег, обхватив заднюю лапу передними.
– Бедняжка! – посочувствовал дядюшка Рэт. – Ну, скажи, как тебе сегодня не везёт, а! Ну-ка, покажи лапу. Конечно, – продолжал он, опускаясь на колени, чтобы получше рассмотреть, – лапа порезана, никаких сомнений. Погоди, сейчас я достану платок и перевяжу.
– Я, должно быть, споткнулся о сучок или пень, – сказал Крот печально. – Ой, как болит!
– Уж очень ровный порез, – заметил Рэт, внимательно рассматривая лапу. – Нет, никакой это не сучок и не пень. Это порезано острым краем чего-то металлического. Странно! – Он на минуту задумался и стал исследовать близлежащие рытвины и кочки.
– Какая тебе разница, об чего я порезался? – сказал Крот, от боли забывая, как надо говорить правильно. – Всё равно больно, обо что бы я ни порезался.
Но дядюшка Рэт, после того как крепко стянул ранку платком, не обращая внимания на Крота, стал изо всех сил раскапывать снег. Он разгребал его, копал, расшвыривал всеми четырьмя лапами, а Крот взирал на него нетерпеливо, время от времени вставляя:
– Ну, Рэт, ну пошли же!
И вдруг дядюшка Рэт закричал:
– Ура!
И потом:
– Уррра! Урра-ра-ра!
И начал из последних сил отплясывать джигу прямо на снегу.
– Что ты нашёл, Рэтти? – спросил Крот, всё ещё держа заднюю лапу обеими передними.
– Иди и посмотри! – сказал дядюшка Рэт в восторге, продолжая плясать.
Крот дохромал до того места и внимательно посмотрел.
– Ну и что, – сказал он с расстановкой, – я вижу достаточно хорошо. Я видел такую штуку тысячу раз и раньше. Знакомый предмет, я бы сказал. Скоба для того, чтобы счищать грязь с обуви. Что из этого? Чего выплясывать вокруг железной скобы?
– Но неужели ты не понимаешь, что это значит для нас? – воскликнул дядюшка Рэт нетерпеливо.
– Я понимаю, что это значит, – ответил Крот. – Это обозначает, что какой-то беззаботный и рассеянный тип швырнул этот предмет посреди Дремучего Леса, где об него обязательно споткнётся любой прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал. Когда мы доберёмся до дому, я непременно пожалуюсь… кому-нибудь, вот увидишь.
– О господи! О господи! – воскликнул дядюшка Рэт в отчаянии от такой тупости. – Сейчас же перестань разглагольствовать, иди и разгребай снег!
И он сам тут же принялся за работу, и снег летел во все стороны.
Его дальнейшие старания опять увенчались успехом, и на свет появился довольно потёртый дверной коврик.
– Видал, что я тебе говорил! – воскликнул он с торжеством.
– Ничего ты мне не говорил, – заметил Крот, что было истинной правдой. – Ну, нашёл ещё один предмет, ну, домашний предмет, изношенный и выброшенный за ненадобностью, чему, как я вижу, ты безумно радуешься. Лучше давай быстренько спляши джигу вокруг него, если тебе так уж хочется, и, может, мы пойдём дальше и не будем больше тратить время на помойки. Его что, по-твоему, едят, этот коврик? Или, может быть, спят под ним? Или можно на нём по снегу поехать домой, как на санях-самоходах, а? Ты, несносный грызун!
– Ты… хочешь… сказать, – закричал дядюшка Рэт, волнуясь, – что этот коврик тебе ничего не говорит?!
– На самом-то деле, Рэт, – отозвался Крот с раздражением, – хватит уж этих глупостей! Ну скажи, кто и когда слышал, чтобы дверные коврики умели говорить? Они не разговаривают. Они совсем не такие. Они знают своё место.
– Да послушай ты, ты – толстолобый зверь! – ответил дядюшка Рэт, уже по-настоящему сердясь. – Кончай болтать. Молчи и копай. Копай, рой, скреби и ищи. Особенно там, где пригорочки, если ты хочешь спать эту ночь на сухом и в тепле, потому что это наша самая последняя возможность!
И дядюшка Рэт с жаром набросился на соседний сугроб, ощупывая всё вокруг своей дубинкой и яростно раскапывая снег.
Крот тоже озабоченно копал, больше для того, чтобы не огорчать друга, чем с какой-либо другой целью, потому что, как он считал, его друг просто понемножечку сходил с ума.
Минут десять усердной работы, и дубинка наткнулась на что-то, что отозвалось пустотой. Рэт копал до тех пор, пока не сумел просунуть лапу и пощупать, потом попросил Крота, чтобы он подошёл помочь ему. Оба зверя стали изо всех сил копать и копали до тех пор, пока даже Кроту не стало ясно, зачем они это делали. В том, что казалось на первый взгляд сугробом, обнаружилась крепкого вида дверь, выкрашенная в тёмно-зелёный цвет. Сбоку висела железная петля звонка, а чуть ниже была укреплена небольшая медная табличка, на которой была красивыми, аккуратными буквами выгравирована надпись, которую они прочли при свете луны:
МИСТЕР БАРСУК
Крот повалился в снег от удивления и восторга.
– Рэтти! – закричал он в раскаянии. – Ты чудо! Настоящее чудо, вот кто ты! Теперь я всё понял! Ты всё это вычислил шаг за шагом в твоей мудрой голове с того самого момента, как я упал и порезал лапу! Ты увидел порез, и тут же твой проницательный ум сказал тебе: «Не иначе как железная скоба!» Тогда ты взялся копать и отыскал эту самую скобу. Но остановился ли ты на этом? Нет! Кто-нибудь мог бы, но только не ты! Твой интеллект продолжал трудиться. «Найти бы мне теперь дверной коврик, – сказал ты самому себе, – и тогда моя теория подтвердится». И конечно, ты находишь коврик. Ты, Рэт, такой умный, что ты мог бы найти чего бы ты только ни захотел. «Ну, так эта дверь существует, словно я видел её своими глазами. И ничего другого не остаётся, как её обнаружить». Ну конечно, я читал про такие вещи в книгах, но я никогда не встречался с этим в жизни. Тебе бы надо отправиться туда, где тебя по-настоящему оценят. Ты же тут среди нас, простых ребят, пропадаешь. Если бы у меня была такая голова, как у тебя, Рэтти…
– Но поскольку её у тебя нет, – прервал его дядюшка Рэт довольно сердито, – я думаю, что ты, разглагольствуя, просидишь всю ночь на снегу. Немедленно поднимайся, хватайся за петлю и звони, а я буду стучать.
Пока дядюшка Рэт стучал, накидываясь на дверь со своей дубинкой, Крот набросился на звонок, чуть ли не повис на железной петле и раскачивался на ней, болтая обеими задними лапами в воздухе, и было слышно, что где-то вдали, в глубине отзывается колокольчик.
Глава четвёртая
Дядюшка Барсук
Они терпеливо ждали, перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы вконец не озябнуть, и ждали, как им показалось, довольно долго. Наконец они услышали медленное шарканье, которое приближалось к двери изнутри. Кроту представилось, будто кто-то идёт в ковровых шлёпанцах, которые ему велики и у которых стоптаны задники. Так оно и было на самом деле.
Послышался звук отодвигаемого засова, дверь приоткрылась всего на несколько дюймов, как раз настолько, чтобы можно было просунуть длинную мордочку и глянуть парой заспанных глазок.
– Так, если это повторится ещё раз, – сказал недовольный голос, – я ужасно рассержусь. Кто это смеет беспокоить жителей в это время и в такую ночь? Ну-ка, отвечайте.
– Барсук! – закричал дядюшка Рэт. – Впусти нас, пожалуйста, это я, Рэт, и мой друг, Крот, мы заблудились в снегу.
– Что? Рэтти? Мой милый дружище! – воскликнул дядюшка Барсук уже совсем другим голосом. – Входи же, оба входите, скорее. Боже мой, да вы, должно быть, прямо погибаете! Подумать только! Заблудились в снегу! И не где-нибудь, а в Дремучем Лесу да ещё в такую поздноту! Ну давайте входите, входите.
Оба путника чуть ли не перекувырнулись друг через друга, так им хотелось поскорее попасть внутрь, и оба с удовольствием и облегчением услышали, как за ними захлопнулась дверь.
На Барсуке был длинный халат и действительно совершенно стоптанные шлёпанцы, он держал в лапе плоский ночник и, скорее всего, направлялся в спальню, когда его застиг их настойчивый стук. Он посмотрел на них и по-доброму каждого потрепал по голове.
– Это вовсе не такая ночь, когда маленьким зверькам можно бродить по лесу, – сказал он отечески. – Боюсь, это всё твои проказы, Рэтти. Ну, идёмте, идёмте на кухню. Там пылает камин, и ужин на столе, и всё такое прочее.
Он шёл, шаркая, неся перед собой свечу, а они в приятном ожидании следовали за ним, подталкивая друг друга по длинному, мрачному и, по правде говоря, довольно обшарпанному коридору в прихожую, от которой, как им показалось, расходились другие коридоры и переходы, таинственные и на вид бесконечные. Но в прихожую выходили также ещё и крепкие, дубовые двери. Одну из них дядюшка Барсук распахнул настежь, и они сразу же очутились в тепле и свете большой, с пылающим камином, кухни. Пол в кухне был из старого, исшарканного кирпича, в огромном устье камина пылали брёвна, в углу – уютное место для отдыха, исключавшее самую мысль о сквозняке. Там стояли два кресла с высокими спинками, лицом обращённые друг к другу, приглашая расположенных к беседе гостей посидеть в них. Посередине помещения стоял длинный стол, сколоченный из простых досок, положенных на козлы, вдоль стола по обеим сторонам тянулись две скамьи. В торце стола, возле которого стояло отодвинутое кресло, были видны остатки ужина, простого, но обильного. Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц. Казалось, что в этом месте доблестное воинство вполне могло бы устроить пир после славной победы над врагом, или сборщики урожая, человек сто, могли бы отпраздновать Праздник Урожая с песнями и плясками, или, на худой конец, двое-трое закадычных друзей без больших запросов могли бы удобно усесться за этим столом, посидеть, покурить, поболтать всласть. Рыжеватый кирпичный пол посылал улыбки продымлённому потолку, дубовые табуретки, отполированные до блеска частым употреблением, обменивались бодрыми взглядами друг с другом, тарелки в буфете подмигивали кастрюлькам на полках, а весёлый отсвет камина играл решительно на всём без всякого разбора.