– Да, но какой толк в этой политике, если ее ведет совершенно нецерковный человек? Представь, ведь был канун дня Максима Исповедника, я специально к нему подошел и спросил: владыка, а завтра литургия будет? А он так слегка ко мне обернулся и отвечает: «А черт ее знает!» – тут молодой человек понял, что невольно произнес совершенно недопустимое слово, и в раздражении захлопал себя ладонью по губам.
– Однако! – Тут даже Фома почувствовал неловкость ситуации.
– Да, это многие слышали! Можешь спросить у Мари, она там тоже была.
– Мари?! – воскликнул Фома и внезапно помрачнел. – И с кем же она туда приехала, что делала?
– Вроде бы с отцом, но, знаешь, я ее там видел только мельком…
– Ну да, весь бомонд… – грустно проговорил Фома. – Послушай, а не сварить ли нам кофе?
– Свари, а я пока все же попробую обозначить план статьи…
– Да, – пробормотал Фома, как бы ни к кому не обращаясь, – конечно, такой тип совершенно невозможен рядом с патриархом! Пляски, молодые девушки с кавалерами… жуть!
– Он даже спел в микрофон «Хрисопольские вечера», представляешь?!
– Да уж, понятно… В общем, пиши, что напрасно он поднял в свое время волну против нефтепровода, что это только рекламный трюк!
– Да, но понимаешь, мы ведь не хотим запустения монастырей…
– Тогда напиши, что труба – хорошо, но пусть отчисляют процент на содержание бедного деревенского клира. – Амиридис криво усмехнулся.
– Это, кстати, хорошая идея!
– Давай, давай, действуй, а я пошел кофе варить!
Но не успела еще редакция наполниться ароматом горячей «джиммы», как входная дверь распахнулась, и на пороге появился Сергий Стратигопулос, общий приятель Фомы и Панайотиса.
– Всем привет! – буркнул он и, быстро прогромыхав по комнате армейскими ботинками, устало плюхнулся в пустое кресло.
На вид ему было слегка за тридцать. Короткая щетина, которую по привычке носил на голове бывший горный стрелок, странно контрастировала с его лицом, определенно не лишенным интеллигентности.
– Не угостите ли старика кофе? Опять всю ночь не спал…
– Здравствуйте, Сергий! – Панайотис не слишком охотно оторвался от монитора. – Как поживаете? По-прежнему занимаетесь литературой ночи напролет?
– Чем плохое занятие? Я же сова, так что ночь – всегда время творчества. А день, – тут он слегка зевнул, – день для обеспечения скромного существования.
– Однако вы мало заботитесь о своем здоровье, – вежливо заметил журналист.
– Я забочусь. Только сейчас временно перестал.
– О, привет, вояка! – Фома вошел в комнату, держа поднос с дымящейся кофеваркой и двумя чашками. – Кофе будешь? Ты пей, я себе еще сварю.
– Спасибо, Фом, но… ты сколько ложек положил?
– Шесть. А сколько надо? Ах, да! – Амиридис хлопнул себя по лбу и исчез.
– Да, Сергий, вы становитесь кофеманом, – подытожил Стратиотис.
– Это требование жизни! Ну, а у вас тут что происходит?
– Пишу статью про нефтепровод из Закавказья в Киликию…
– Как? Неужели опять в этом деле что-то зашевелилось?
– Пока непонятно, но, если сопоставить некоторые имеющиеся сведения…
– Ну и хорошо, по крайней мере, будет повод окончательно покончить с хурритами!
– Окончательно вряд ли получится, ведь ни у кого еще не получалось. – Стратиотис болезненно сморщился.
– Ну, хотя бы снять проблему на ближайшие двадцать лет… Пока их дети не подрастут.
– Я удивляюсь вам, Сергий, ведь вы культурный человек, как вы можете так спокойно говорить о таких вещах? Убийства, война…
– Разве я культурный? Видите ли, война и убийства редко существуют друг без друга, так что…
– Но мы все-таки живем в цивилизованной стране…
– А разве цивилизованная страна может себе позволить, чтобы в горах жили дикари, признающие только собственные законы? Да еще такие, что ограбить человека и открутить ему голову для них сущий пустяк!
– Сергий, мне кажется, вы сегодня употребляли алкоголь. – Панайотис недовольно повел носом и сдвинул брови.
– И что с того? Разве сегодня Великая Пятница? Вроде наоборот – праздник. Посему пара рюмок за обедом – никак не грех!
– Нет, я просто не понимаю, для чего это нужно делать…
– Да ни для чего, просто так!
– Сразу выдает себя ваше русское происхождение!
– Не происхождение, а всего-то один-единственный предок.
– Его, похоже, оказалось достаточно!
– Да вы, дражайший, русофоб! Ай-яй, как не стыдно так предвзято относиться к братскому православному народу! Но не переживайте, уж ваши-то потомки будут лишены столь дурной наследственности!
Панайотис, уже хотевший было оправдываться от обвинения в предвзятости, при последних словах Сергия вдруг заметно порозовел и улыбнулся.
– Вы на что намекаете? – вежливо поинтересовался он.
– Ни на что. Просто. На детей.
– Я люблю детей. Да. – Журналист усмехнулся с внезапной грустью.
– Для чего же вешать нос? Вы же в монахи не собираетесь? Будут еще.
– Как знать… – Панайотис заметно приуныл, слегка задумавшись.
Ему вдруг представилась Лизи – тонкая, в коротком белом платьице без рукавов… Может быть, Лизи могла бы стать матерью его детей?..
Впрочем, он быстро отогнал соблазнительные мысли.
– Видите ли, – начал Стратиотис внушительно, – выбор супруги – дело очень ответственное, к нему нельзя подходить скоропалительно, и…
– Ах, да, женитьба! – театрально воскликнул Сергий, откинулся назад и захохотал. – Вы ведь без этого не можете, да, благочестивый вы наш!
– Похоже, вы, господин писатель, все-таки перебрали сегодня! – обиженно заметил Панайотис.
– Да нет, я вовсе не хотел на вас нападать, простите! Просто… помните? – тут Стратигопулос воздел кверху правую руку с растопыренными пальцами и продекламировал:
– «Пришлось такое испытать и деве благородной…» – со вздохом продолжил Фома, входя с кофейной чашкой, казалось, в ужасе кривившейся от той крепости напитка, которую только и признавал бывший солдат.
– Спасибо, друг, что поддержал и песнею, и кофе! – Сергий вскочил с места и, комично раскланявшись, уселся за ближайший стол. – Но почему так грустно? – спросил он Амиридиса.
– Да нет, вроде ничего особенного…
– Та-ак… – протянул Сергий, с удивлением оглядывая приятелей. – Мне не нравится, когда взрослые люди начинают киснуть, лишь коснувшись женского вопроса! Кому-то приспичило жениться? За чем же дело стало? Никак не возьму в толк. Вы, если что, спросите меня. Я ведь женился на следующий день после того, как мне стукнуло девятнадцать! Только вы ведь не спросите, я знаю…
– Конечно не спросим! – отозвался Фома. – Ведь ты и развелся, когда тебе еще не было двадцати.
– Какая разница? Развелся – значит кое-что понял в жизни!
– И что же? – живо заинтересовался Стратиотис.
– То, что мои приоритеты… Впрочем, не важно, – оборвал сам себя Сергий. – Главное вот что: если ты дожил до тридцати и умудрился не стать чьим-нибудь зятем, то все эти побрякушки тебе не нужны, ты без них можешь обойтись, и все тут!
– Оставим эту тему, – пробормотал Панайотис. – Итак, что вы, Сергий, еще можете сказать по поводу трубы?
– Я-то? Я что, я человек военный. Надо, значит надо. Я же знаю, откуда в вашу редакцию дуют ветры. И склонен доверять августу в этих вопросах. Мы ведь не заподозрим его в том, что он позволил себя подкупить продавцам железных макарон?
– Нет, ну подождите, – допытывался журналист, – ведь вы, как человек военный, должны сначала подумать сами?
– Военный человек в моем чине думать не должен, он должен профессионально действовать. Те, кто много думает в бою, быстро отправляются отдыхать на Стратилатово поле. А выживают те, кто сначала стреляет, а потом думает, в кого. Бывают ужасные ошибки, но реальность именно такова!
– Ты отказываешься мыслить?! – поразился Амиридис.
– В таком масштабе – да. Во время глобальной операции мыслят седые стратиги в глубоких бункерах, а от нас требуется только профессионализм… Впрочем, – тут Сергий быстро допил свою чашку и аккуратно ее отставил, – я ведь давно уже не военный, я литератор, что с меня толку в таких вопросах?
– Нет, ну всё же, – настаивал Стратиотис, – как человек, бывавший в горах, вы можете сказать, будет вред от нефтепровода или нет? Вот преподобные отцы, конечно, будут недовольны…
– Значит так, – твердо ответил Стратигопулос. – Если преподобные отцы против чего-либо, то я, безусловно, за. И вовсе не потому, что я такой безбожник. Просто я прекрасно знаю, что настоящие-то монахи промолчат, а выступать будут всякие негодники.
– Вы много знаете про монастырскую жизнь? – с сомнением поинтересовался Панайотис.
– Да уж, приходилось мне с тамошней братией общаться!
– Но ведь вы приходили с оружием в руках, едва ли с вами могли быть откровенны!
– Конечно, с оружием! Для тех, кто собирает по хурритским ущельям монашеские уши и другие части, автомат больше подходит, чем сачок и панамка, поверьте моему опыту! – Сергий хохотнул.
– Ты совершенно невыносим! – заметил Фома. – Но я с тобой, пожалуй, соглашусь.
– И правильно сделаешь! – воскликнул Стратигопулос. – Попы должны знать свое место. Еще ничего хорошего не получалось, когда им давали волю в государственных делах. И это именно потому, что «церковное мнение» обычно выражают такие господа, как Кирик Ираклийский, который вам, наш старый добрый Пан, так не нравится!
– Да мне все не нравится в этой истории, – печально пробормотал журналист. – Я уж и не знаю, что делать… Но вы меня извините, мне все-таки надо хотя бы план набросать…
– Пойдем, Арей, пропустим по стаканчику, – сказал печальный Фома, поднимаясь. – Мне все же нужно тебя кое о чем порасспросить…
* * *
Ровно в восемь часов вечера, как и было условлено, в дверь апартаментов Джорджо постучали. На пороге стоял препозит, который вежливо осведомился, готов ли господин президент к аудиенции. Господин президент – пока привыкнешь к этому титулу, тебя три раза успеют переизбрать! – конечно, был готов и сразу же последовал за провожатым.
Тот представился Евгением. Показав направление грациозным жестом, он пошел на полшага впереди Джорджо. У препозита была черная квадратная борода и спокойные темно-карие глаза. За левым ухом пряталась трубочка телефона внутренней связи, образуя странное сочетание с длинным кремовым одеянием, спускавшимся почти до пят.
– Простите, а сложно ли научиться ходить в такой длинной… тоге? – вежливо поинтересовался президент.
– Вы про мою тунику? Нисколько! – Чиновник с удовольствием скосил глаз на вышитый золотом подол. – Вопрос небольшой практики. Конечно, мы могли бы ходить здесь и в более современном виде, но вы ведь согласитесь, что интерьер обязывает. – Он слегка махнул рукой, указывая на ряды зеленоватых колонн с античными статуями в промежутках, украшавшие коридор. – К тому же, поверьте, в жару туника действительно необычайно удобна. Некоторые из прежних императоров облачали и всех гостей в похожие одежды! А главное, – Евгений заглянул президенту в глаза, – неизменность придворных облачений это символ стабильности Империи! За полторы тысячи лет поменялось многое, и многое еще изменится, но остались некие принципы, подходы, которые позволяют нам до сих пор успешно существовать.
– И что вы имеете в виду в первую очередь? – заинтересовался Джорджо.
– А вы поглядите на императорского чиновника в придворной одежде. – Препозит загадочно улыбнулся, замедлив шаг. – Хотя бы даже и на вашего покорного слугу. О чем говорит его облик? Неспешность, хороший вкус, легкость и в то же время закрытость, консервативность, но и восприимчивость к новому – разве не символично?
Спустившись по лестнице и выйдя из дворца Кариан, где жили почетные гости, они с президентом прошли по небольшой выстеленной мрамором площади и поднялись на одну из террас, занятых императорской резиденцией. Жара уже спала, красное солнце готовилось утонуть в перине из высоко взбитых синеватых облаков, напоследок подсветив громадную колоннаду Ипподрома. На азиатском берегу оно зажгло мириады отраженных огоньков, а Босфор в его лучах светился всеми оттенками фиолетового и синего. Большой Дворец – вернее, огромный архитектурно-парковый комплекс, где зданий, казалось, было больше чем деревьев – четырьмя террасами доходил до самых морских стен. Последние, впрочем, уже давно перестали быть собственно морскими, будучи отделены от воды гранитной набережной. Кое-где она приподнималась на опорах почти вровень с зубцами, старательно обходя дворцовые пристани.
Джорджо с препозитом вошли в длинный переход, тянувшийся колоннадой ко дворцу Кафизмы, соединенному с императорской ложей Ипподрома.
– Будьте осторожны, – предупредил Евгений, – здесь бегущая дорожка.
Ощутив присутствие людей, пол мягко, без толчка пришел в движение и, плавно ускоряясь, понес их вперед. Они зашагали по серой шершавой поверхности, от чего пешее движение сделалось невероятно быстрым.
– Замечательно придумано! – воскликнул Джорджо.
– Веление времени! Всё ускоряется, – отозвался препозит. – Его величество уже не может позволить себе тратить часы на пышные выходы и передвижения по Дворцу в окружении свиты, а для автомобилей здесь нет простора. Жаль только, далеко не все древние здания поддаются такой модернизации, – добавил он.
Белые сверкающие колонны и голубизна за ними на ходу сливались в сплошную пелену. Путники несколько раз меняли направление, переступали с одной живой ленты на другую, поднимались по ступенькам. По пути иногда попадались широкие проемы, закрытые тонированными стеклами. За ними угадывались витрины и, кажется, ряды статуй.
– Это музейные помещения, – пояснял препозит. – Конечно, сейчас немыслимо оставлять такие большие площади пустыми. Во Дворце есть и библиотеки, и университетские аудитории, а теперь даже ресторан. Августейшая по временам общается там с творческой богемой… Благо, здесь все устроено так удобно для деления на зоны! Но мы пришли. – Евгений остановил дорожку и открыл небольшую дверь, за которой оказался лифт. – Дальше вы пойдете самостоятельно. Всего хорошего, рад был встрече с вами!
Лифт, похоже, поднял Джорджо всего на один этаж. Когда его двери раскрылись, итальянец сразу очутился в просторном помещении, отделанном темным красноватым камнем. Высокий сводчатый потолок тонул в полумраке; огромное окно – целую стеклянную стену – закрывали жалюзи из тонких золотистых пластинок. В камине, встроенном в стену справа, весело потрескивали дрова, но жара не ощущалось, откуда-то даже веяло приятной прохладой.
Константин сидел в одном из двух кресел возле круглого столика. Когда Джорджо приблизился, император поднялся ему навстречу с веселым смехом:
– Ну, здравствуй, здравствуй, наконец! Теперь можно не церемониться.
На Константине была легкая вишневая туника с изящной вышивкой на вороте и по краю рукавов.
– Ты не смущайся нашим маскарадом – можешь считать, что я тебя принимаю в халате! – сказал он, обнимая друга и похлопывая его по спине. – Ого! Да, заметно, что греблю ты забросил, плечи уже не те!
– Да и ты тут, я думаю, растерял спортивную форму на своих конвейерах для ленивцев, – парировал Джорджо.
– И не говори! За мячом теперь уже не погоняешься… Да не в том дело, просто некогда. Зато здесь доступна верховая езда практически по всему парку.
Президент смотрел в лицо старого друга – всё то же чистое, заметно суженное к подбородку лицо с тонкими губами и высоким лбом; однако в аккуратной бороде уже серебрилось немало седины, и короткие волосы, зачесанные назад, казались не такими темными, как раньше… Но, в общем, Константин выглядел почти как тот студент, спортсмен и умница, с которым познакомился Джорджо двадцать два года назад. А морщинки, легкая утомленность во взгляде и упрямый изгиб густых бровей только красили сорокалетнего мужчину.