Мою малую родину – интернациональный поселок «Приморский» в шестидесятые – восьмидесятые годы прошлого столетия историки смело могли приводить в качестве примера нерушимой дружбы советских людей. Русские, украинцы, казахи, крымские татары, грузины, абхазцы – без серьезных разногласий жили здесь не один десяток лет. Все жители поселка знали друг друга, некоторые между собой дружили годами, и эта дружба продолжалась их потомками. Случались мелкие ссоры между соседями, как и в каждой нормальной семье, но они быстро забывались, не оставляя обид и претензий.
За пять лет до моего рождения в Крыму поселилась моя тетка Наталья Сулимова, а затем, отслужив в армии положенный срок, приехал к ней в гости, а затем и остался навсегда, мой отец – Иван Сулимов. О своей тетке и отце я хочу рассказать подробнее, они того стоят.
Наталья и Иван родились и выросли в многодетной крестьянской семье, в небольшой деревеньке под Лабинском.
Их отец во время войны с немцами воевал в рядах советской армии, освобождал Лабению, дошел до Польши, где был тяжело ранен, ему ампутировали ногу и комиссовали.
Их мать, моя бабушка, вместе с другими молоденькими девчушками во времена оккупации Лабении пряталась в лесу, жила в старой охотничьей избушке и под руководством местной старушки выпекала хлеб для партизан. Оба после освобождения Лабении от немецкой оккупации возвратились в свою деревню, где и начали вить совместное гнездо. Сначала жили в старом заброшенном доме, а затем деревенской толокой для героя войны поставили пятистенку. Не успели толком обустроиться, как мать родила первенца Ванятку. А затем поочередно через каждый год – дочку, сына, и снова дочку.
Их быт я пересказываю со слов своего отца, который тосковал по своей красавице Лабении, любил и почитал своих родителей.
Даже в тяжелые послевоенные годы семья не бедствовала: четверо детей-погодков были сыты, одеты и обуты. Мать семейства, моя бабушка, работала в полеводческой бригаде местного колхоза, отец, мой дед, там же – бригадиром. Но основной достаток был с собственного подворья – корова, два или три поросенка, несколько десятков кур, утки, гуси, индюки. Рабочий день в этой семье начинался в четыре часа утра.
Первым вставал отец: растапливал русскую печь, приносил воду, наливал в большой чугун и ставил в печь. Когда мать выходила в придел, где стояла печь и большой, самодельный стол с дубовой столешницей, в печи уже весело плясали языки пламени, а от воды поднимался пар.
Отец уходил поить и кормить скотину, а мать начинала печь блины и жарить на огромной сковороде яичницу с салом. В чугунке томилась бульба для пюре. На стол ставился жбан молока или простокваши. После такого завтрака обедать садились далеко за полдень.
Вообще-то мать во всем была образцовой хозяйкой – сама нитки спрядет из овечьей шерсти и за зиму всей семье по паре теплых носков свяжет, за несколько вечеров летние сарафанчики девчонкам из веселенького ситчика сошьет, салфеточку ажурную на стол крючком свяжет. Не ленилась она и еду готовить для любимой семьи: в шкафчике под чистым рушником для детей всегда имелись припасы резничков и ладок в сметане, домашних колбасок, отварного сальца или чиненого требуха. Но самой любимой присмакой для детей был ломоть черного хлеба, домашней выпечки, намазанный сбитым из сливок маслом, а сверху посыпанный солью или сахаром. Мой отец с таким смаком вспоминал эту горбуху хлеба, что и меня слюнки текли от желания откусить кусочек этого деликатеса.
Все дети Сулимовы, с раннего детства были приучены к труду, взаимовыручке, любви и уважении друг к другу и родителям. Школьные годы прошли быстро и незаметно, учеба давалась легко, без зубрежек, с редкими неудами и без замечаний по поведению. Один за другим они окончили поселковую школу и начали потихоньку разлетаться из родного дома.
После окончания восьми классов Ванятка поступил в городское строительное пту. В семье обсуждали, что вот наберется Ванятка ума-розума у мастеровых людей и возвратится умельцем в местную строительную бригаду. В пту Ванятка пристрастился к резьбе по дереву и вскоре окна родительской пятистенки украсились кружевными наличниками.
Тайком от своих родных Ванятка присмотрел на отшибе своей деревни свободную землю, заросшую крапивой. До войны здесь видимо стоял дом, а сейчас осталась только завалившаяся на бок дымоходная труба. Ванятка однажды привел сюда сестру Наташу и долго рассказывал ей, какой можно построить на этом участке дом – на высоком фундаменте, с красивыми фронтонами и наличниками. Во дворе сделать дорожки и клумбы с цветами, поставить китайские резные беседки с чайными столиками и скамейками. А крыша обязательно должна быть из волнистого шифера, но выкрашенная в яркий бордовый цвет. С Наташи было взято слово о неразглашении Ваняткиного секрета. Он планировал сначала построить дом, а потом сюда пригласить всю семью. Я уже говорила, что мой отец очень тосковал по своей родине, а этот непостроенный дом ему часто снился, во сне он сидел в беседке из резной рябины и пил вкусный чай из цветов зверобоя и смородиновых листьев. Ванятка окончил пту и получил распределение на работу в родной колхоз, но через два месяца его на три года призвали служить в армию.
Первого сына из семьи Сулимовых в армию провожали всей деревней. Пошел под нож стокилограммовый парсючок, десяток курей, по несколько уток и гусей. Еду готовили в четырех соседних хатах. Отец в саду сколотил из теса длинные столы, мать застелила их рядном, уставила закусками и бутылками с первачом. Приглашена была вся своя деревня и родственники из других поселков. Весь день во дворе Сулимовых пели и плясали и вместо тостов Ванятке наказы давали: чтобы отслужил добросовестно, мать с отцом и односельчан не опозорил, и домой в срок возвратился.
А тем временем Наташа закончила десять классов и также уехала в город учиться. В школе она училась на «хорошо» и «отлично», а потому без труда поступила в медучилище.
Мать и отец гордились своей дочкой и тайно надеялись, что дочь дипломированным медицинским работником вернется работать в родную деревню. Да и председатель колхоза не раз просил своего бригадира поговорить с Натальей, чтобы она и мечтать-то не смела остаться работать в городе. В колхозе и парней-механизаторов неженатых много, и дом для жилья колхоз может для специалистов выделить, и участок земли самой плодородной, да еще и техникой колхоза можно будет его обрабатывать.
Наташа слушала отца, улыбалась и согласно кивала головой. Ну, конечно, разве она может отказать, когда сам председатель колхоза ее просит. Сельчане за справедливость, ум и расторопность любили и уважали своего председателя колхоза, который вместе с ними из послевоенных руин и развалин поднял свой колхоз на уровень передового хозяйства области.
После окончания первого курса медучилища Наталья приехала на практику в поселковый фельдшерско-акушерский пункт. Голубоглазая, белокурая, тоненькая девчушка сразу приглянулась молодому колхозному агроному. В выходные дни он на мотоцикле заезжал за Наташей и увозил в клуб на танцы. Молодой агроном и родителям приглянулся – чем не пара их Натальюшке: красив и умен, всегда приветлив, не пьет и не курит.
Наташа же не спешила раздаривать ему поцелуи, уж очень настойчиво он пытался затащить девушку на сеновал. Дружба дружбой, а все остальное после свадьбы. С тем и уехала Наташа продолжать учебу.
Каково же было удивление сельчан, когда через полгода по деревне поползли слухи, что разбитная колхозная учетчица, разведенка с ребенком, родила еще одного малыша и требует от молодого агронома, чтобы он признал отцовство. Потом она свои требования к агроному о признании отцовства изложила в заявлении в колхозную парторганизацию. Вызывали агронома на парткомиссию, но он уперся, что не его ребенок и жениться на учетчице он не будет. Разбирались, разбирались, выяснили, что учетчица многим не отказывала в интимных вопросах, ну и отстали от парня. А учетчица подкараулила его возле хаты, где он квартировал, да и опрокинула ему на голову ведро с дерьмом. Пришлось председателю колхоза вступиться за агронома: попросил он райисполком, чтобы перевели молодого специалиста для дальнейшей работы в районную агротехнику. Конечно, жалко было терять специалиста, но зато и выгода кой-какая имеется: свой человек словцо замолвит при распределении между хозяйствами техники или химических удобрений.
Агроном уехал, ну и забудьте вы о нем. Нет, по деревне поползли новые слухи, что агроном кроме учетчицы обрюхатил и Сулимову девку. Она, дескать, в город уехала и там рожать будет или аборт сделает. А жениться он и на ней не собирается. Уж такой он ветрогон-агроном.
Когда услужливые соседки рассказали эту новость Наташиной маме, она сначала закрылась в своей спаленке, от детей подальше, и проплакала весь день, а потом мудро решила, что слезами горю не поможешь, нужно с дочерью поговорить, может брехня все это и исходит от той самой учетчицы.
Никакого пуза у Наташи не оказалось, но клеймо на ее девичью репутацию деревенскими кумушками было прилеплено.
Агроном отыскал Наталью в городе, пытался что-то объяснить, приглашал в кино сходить или в парке погулять, но девушка и слушать его не стала. Повернулась и ушла. Она чувствовала, что какая-то доля правды о похождениях агронома в деревенских сплетнях есть.
Когда были сданы выпускные экзамены в медучилище, отличница Наталья Сулимова в свою деревню решила не возвращаться – обидели ее сельчане. Местом своей работы выбрала Крым и уехала. Вскоре там для нее поселковой администрацией был построен дом, и она начала потихоньку привыкать к монотонному шуму морского прибоя и рыбной диете.
Отслужил в армии положенный срок Иван и вернулся домой, к родителям. А они решили, что он отдых заслужил, и сразу же отправили его в гости к сестре, в Крым. И сестру навестит, с которой был очень дружен, и море посмотрит.
Нагостился Иван у любимой сестры, дом ее разукрасил резными наличниками и уже домой засобирался, как зачастила в их двор смуглая девушка Мерьем, которая жила недалеко от Натальи, в крымско-татарском поселении. Придет по делам к Наталье, а с Ивана свои темные глаза не сводит. Видимо, напоила она Ивана колдовским напитком, совсем он голову потерял от любви к этой девушке. Забыл, что дома у него невеста есть, которая верно ждала его три года из армии, почти каждый день письма писала, родители уже к свадьбе готовились. Мать просила Наталью уговорить Ивана домой вернуться, не позорить их семью – как она будет смотреть в глаза брошенной девушке и ее родителям? В одной деревне ведь живут.
Наталья стала Ивана убеждать, что Мерьем не годится ему в жены – нагловата, напориста, лентяйка и очень неравнодушна к мужскому полу. Ему другая жена нужна – ласковая, работящая и послушная. Но Иван слушать сестру не стал – Мария, так он стал называть свою любимую, уже беременна от него и он не может оставить своего ребенка на произвол судьбы.
Так и остался Иван в Крыму со своей Марией. Позже оказалось, что Мерьем свою жизнь с Иваном начала с обмана – тогда она не была беременной, обманула доверчивого паренька, так проще привязать его к себе покрепче, не отпустить домой.
Чтобы облегчить общение с мужем, Имам ей разрешение дал на новое имя Мария, благословили и родители.
Начали молодые новый дом строить рядом с домом Натальи. Вскоре и я родилась – маленькая, недоношенная, волосатенькая, без ногтей и со сморщенной, старушечьей кожей. Если бы не тетя Наташа и папа, то жизнь моя могла бы закончиться в самом начале, так и не начавшись.
Но тетя Наташа выходила, вынянчила. Я в ее доме несколько месяцев жила. Она для меня в деревянной колыбельке, которую папа своими руками смастерил, устроила настоящий инкубатор. Я лежала обложенная грелками и бутылками с теплой водой. Она днем и ночью меняла воду в грелках и поддерживала постоянную температуру.
А моя мамаша Мерьем-Мария сказалась совершенно больной, что, впрочем, не мешало ей периодически бегать в свое поселение на свидание со своим давнишним дружком Вадимом. Странно, да? Молодая мама практически отказалась от своего ребенка с первых дней появления на свет ради кривоногого татарина, с русским именем Вадим.
Ее семья с давнишних времен соседствовала с семьей Вадима. Когда я подросла, то мне рассказали доброжелатели, что моя мамочка сожительствовала с Вадимом чуть ли не с первого класса, в юношеские годы сделала от него несколько абортов, потому что женитьба на ней в его планы не входила.
Я уверена, что папа обо всем знал, но терпел ее присутствие в доме, делал вид, что ничего не происходит. Сначала гордость не позволяла ему признать свою ошибку в выборе жены, а потом, после моего появления на свет – маленькая дочь, больше похожая на Наталью, нежели чем на него.
Папа и его сестра взяли на себя все заботы по моему воспитанию.
Через два года после моего рождения мама родила брата Сервера-Сергея. Настоящий смуглый татарчонок Сережа немедленно вытеснил из маминого сердца своего отца, Вадима. Мамин идол и божок Сережа отцом называл моего папу, и папа снова с этим смирился и даже привязался к малышу. Правда, мать никому и близко не разрешала приблизиться к Сереже – она сама целыми днями не спускала сыночка с рук, баловала и сдувала с него каждую пылинку.
А я в это время выполняла всю тяжелую домашнюю работу. Но, конечно, больше всего мне доставалось от ненавистного огорода. Работа на огороде всегда числилась за мной. Уж теперь и не вспомнить с какого возраста мать поставила свою тщедушную дочку с мотыгой на грядку. Я была совсем маленькой, когда начала помогать матери полоть и поливать грядки.
Потом, огородные работы полностью перешли ко мне. Мои тоненькие пальчики за огородный сезон становились красными сосисками с обломанными ногтями, заусеницами, цыпками и ссадинами. Колючие плети кабачков и огурцов расписывали кожу на ногах и руках замысловатыми узорами белых царапин-порезов. Огородное пугало на приличном огороде выглядело лучше меня, отдыхающей во время школьных каникул на собственном огороде. Когда в школу приезжала медсестра с прививками для учеников, то удивлению ее не было предела:
– А ты, Сулимова, снова все лето просидела на пляже и в море? Посмотри, кожу иглой не могу проколоть, задубевшая, как у крокодила. Да и руки свои приведи в порядок – ты же девочка. Крем есть специальный для ухода за кожей рук, в крайнем случае, вазелином можно мазать.
Девочка Оксанка стыдливо сжимала ручки в кулачки и прятала их за спину. Дома усердно натирала руки растительным маслом, которое отлила в маленький пузырек из бутылки, когда матери дома не было, и спрятала под своей кроватью. За зиму растительное масло и бесконечные стирки белья на всю семью делали свое дело – кожа становилась гладкой и блестящей, но цвет горького шоколада оставался до следующего сезона.
Положение батрачки в собственной семье угнетало меня и пригибало к земле. Я стыдилась своих свободных и любимых своими мамами подруг и одноклассниц. Но главное унижение от собственной матери меня ждало впереди.
Мой братик Сережа пошел в первый класс, когда мне исполнилось девять лет. Учиться Сережа не напрягался – первый учебный Сережин класс стал испытанием для всей семьи. Мне мама поручили готовить с Сережей уроки: брат капризничал, ленился, палочки и крючочки получались кривыми, разной величины и какими-то растрепанными. Еще хуже было с арифметикой – порядок чисел никак не укладывался в Сережиной голове. Иногда он просто сбегал из дома и появлялся потный и чумазый поздним вечером. Какие уж тут уроки, когда прямо за едой Сережа засыпал. Папа брал его на руки и спящего относил в кровать. А меня за Сережины неподготовленные уроки в очередной раз наказывали – лишали денег на школьные обеды, и я целый месяц глотала голодную слюну, проходя мимо школьной столовой.
Папа работал в школе столяром по ремонту школьной мебели. Как и тетя Наташа был тихим, молчаливым человеком. За свои золотые руки и добросовестное отношение к работе был уважаем и любим учительским коллективом. Но именно папе Сережина учительница каждый день выговаривала обо всех недостатках и пробелах в воспитании сына: