– Может, «смягчала»?
– Да, «смягчала»… На «короткое» вроде «время ненавистную»… Тралсум… «Правду».
– Ненавистную правду? – переспросила сестра. – Кому же она ненавистна?
– Ты что, взрослых не знаешь? – усмехнулся мальчик.
За окном послышался скрип, потом отдаленный хлопок, чье-то мычание. Где-то залаяли собаки, кто-то в доме закашлял. Зашумел ветер, что-то заскрипело. Из маслянисто-густой темноты ночи, разбавленной лунным светом, вылетела юркая ласточка и резво прыгнула на подоконник детской комнаты.
Дети, пусть и напрягшиеся от всевозможных звуков, готовые сразу же свернуть свое переводческое предприятие, затаили дыхание, но не убрали лампу и не изменили положения.
– Это похоже дневник, – шепнула Аня, едва не уронив их тусклый источник света. – Рука затекла. Дай отдохну.
– Но чей? И кому автор писал? Зачем?
– Наверняка кому-то близкому, но тут важнее для чего он это настрочил.
– Смотри, выше пишет, что «времени осталось немного». Возможно, он уезжал и решил написать близкому человеку.
– Ага, такую-то пачку? Перед отъездом? На сорминорском? – улыбнулась девочка, неспешно сжимая-разжимая руку.
– Согласен, глупо, но мы можем пока лишь гадать, – Эш вздохнул и подпер рукой толстую щеку.
– Поехали дальше, – Аня взяла светильник и приблизила к рукописи.
– …«Также, хотел бы сразу сказать одну вещь»…, «конечно, тебе лично, однако»… «это невозможно, да и»,… « действие было бы разумно». У писателя такой странный и кривой слог, кошмар. То ли красуется, то ли человек был очень непонятный.
– А может и не человек… – шепнула Аня.
Неуверенный свет в лампе задрожал без каких-либо видимых причин. Дети затаили дыхание, хотя вокруг не было ни ветерка.
– Ты о чем? – спросил брат, искренне не понимая сестру. Но Аня лишь нахмурилась, покачала и кивком указала переводить дальше.
–Ого, тут дальше перечеркнуто. – Эш посмотрел сквозь страницу на свете лампы, – Нет, не разобрать. …«Избавить лист от… букв и ум от…», «напишу вот что: один»…Ого, гляди, слово «журналист» он написал на обычном диалекте, видимо, на сорминорском аналога нет.
– А может он сам не знал, – сказала Аня. – И с чего ты взял, что это «он»?
–Предположил… «журналист… несколько дней тому назад, задал мне такой вопрос: «…возможность прожить свою жизнь заново и исправить в ней что-нибудь, то что»… Хм, ну, наверно, «что исправил бы». «И знаешь каков был мой ответ?»…
Брат замолчал. Сестра следила за его переводом и тоже застопорилась на последнем слове первой страницы.
– Ну и? Каков? – прошептала Аня.
– Без понятия, – едва не плача пропыхтел мальчик, он силился вспомнить или додуматься до значения слова, но ни малейшей идеи в голову не приходило. Аня тихонечко, в кулак, хихикнула.
– На последнем слове, – от досады она перешла на шепчущий голос. – Самый ответ его.
– Он ответил «ничего», – сказал дедушка, усаживаясь на стоящее рядом кресло, закуривая трубку. – Ничего бы он не изменил в своей жизни.
***
10 Год Новой Федерации
Одна из башен Совета
Мокнул ручку в чернильницу. Он все же решил начать, ибо пустой листок ощутимо давил. Начать с глупых и банальных слов, но, опять же, какие слова не банальны в начале?
«Моя история начинается не с меня. Однако так получилось, что на мне она заканчивается. Поэтому ниже Я опишу ее тебе.
Зачем?
Говорят, что человек пишет мемуары, – а для простоты давай назовем это именно так, – когда хочет оправдаться за свои поступки, уж если не перед другими, то перед самим собой, как минимум. Времени моего осталось немного, и эта весьма веская причина послужит оправданием моего корявого слога и пропуском многочисленных деталей, немаловажных, но все-таки незначимых в общей канве повествования. Возможно, многое ты знаешь, многого не знаешь, а некоторое тебе не хотелось бы знать вовсе.
И все же Я напишу все так, как было и никак иначе. Постараюсь не приукрашивать заурядное, не преуменьшать великое, а ты помнишь: всего случилось в избытке. Основной целью моей писанины станет такая простая и, одновременно, такая сложная вещь как правда. Достаточно хранилось тайн и недомолвок в прошлом, чтобы нести их смрадный груз в то переливающееся светлыми оттенками будущее, которое мы вместе построили. Хотя нет, скорее «вырвали». Вырвали ценой столь грандиозных усилий и в пору им потерь. В конце концов, ложь есть скоротечное обезболивающее, на долгую перспективу она никогда и ничего не исправляла, а только смягчала на короткое время ненавистную правду.
Также, хотел бы кое-что сказать в дополнение желательно, конечно, тебе лично, однако, увы, такое невозможно, да и, по правде говоря, не думаю, что данное действие было бы разумно, и уж если на прямоту, не очень того и хочу».
Он на секунду задумался, снова насыщая ручку чернилами. Осторожно стряхнул черные капли и принялся писать дальше.
«Воспринимай сей текст, как оброненный золотой, который нашли при помощи грошовой свечки».
Он остановился. На секунду задумался, после чего резко и тщательно перечеркнул написанное. Снова обмакнул ручку.
«Словом, чтобы избавить лист от ненужных букв, а ум – от тривиальных словосочетаний, напишу вот что.
Этот забавный журналист несколько дней тому назад задал мне следующий вопрос: «Если бы ты имел возможность прожить свою жизнь заново и исправить в ней что-нибудь, – хоть что-нибудь, – то что бы это было?». И знаешь каков был мой ответ? Ничего.
То есть: «Ничего»…
Глава 2. Новости и больница
Светлый взгляд радует сердце, добрая весть утучняет кости
Притчи, гл. 15, ст. 30
Просыпайтесь, молодой человек. Поднимайтесь. Хватит стоять на краю бездны.
Никто не может заставить вас, никто не в силах принудить вас делать выбор.
А выбор – штука тонкая. Меня извиняет факт, что вы не одним лишь благодаря своим усилиям пришли сюда. Вследствие этого, а именно жизни под ярмом несобственных решений, ваше положение горемычно. Ни жив, ни мертв – пикантное состояние, согласны? Царство теней – ваша нынешняя вотчина. Вы видите сны о мировой тени, сотканные из тьмы… Ах, простите меня за многословность, не часто выпадает шанс перекинуться парой слов с наилучшим из слушателей – тишиной.
Да, согласен, что неприлично с моей стороны, можно сказать, по-варварски эдак неэтично и грубо врываться в мысли кого-то, кто столь долго борется с самим собой. Потратив уйму времени, дабы, наконец, окончательно выбрать: жить или умереть.
И вот что я вам укажу: вы должны жить, молодой человек. Ваш путь… Он далек от завершения. Или, во всяком случае, ему не суждено оборваться именно здесь и сейчас. Не в этой палате, не в этой лечебнице, не в этот миг.
Разумеется, нельзя не признать: миру вы отдали ужасно много самого себя. Достаточно боли, мучений, страданий, сотворили немало действий, разного качества; пролили много пота, слез и крови.
Вне каких бы то ни было сомнений, вы заслужили отдых. Вы заслуживаете отдых. У вас есть всеполнейшее право на шаг вперед. Во тьму.
И вы уже не боитесь ее, старушки смерти, вопреки инстинктам, заложенными природой. Вы видели чрезмерную долю жизни, чтобы бояться этого жалкого пустяка, известного как «Смерть».
Клятвенно божусь: мне претит, что я должен чуточку попридержать вас за плечо и вернуть назад. Подобное недопустимо, да чего уж – непростительно с моей стороны. Мне стыдно, противно от самого себя.
Но вы должны жить. О, вы истинно обязаны хотя бы чуть-чуть пожить.
Я молю вас о прощении, молодой человек, ведь я знаю, – несмотря ни на что, в вашем сердце осталась прорва места для этого неземного чувства, – прощения.
Также льщу себя надеждой, что вы не держите на меня зла за мое весьма фамильярное обращение к вашей персоне. Количество солнц, кое вы зрели, позволяет мне величать вас мужчиной. Мужчиной у седых вершин старости.
Но все относительно, и ваша старость относительна, к примеру, моей. Как собственно моя, относительна некоторых и многого. Особенно в масштабах космоса или интеримарной бесконечности… И потом, неужто людей, подобных нам, заботит возраст?
Итак, восстань, юноша. Восстань, недобитый солдат, кровавый осколок прошлого, поднимись и снова приди туда, где ты нужен. Точнее, как раз НЕ нужен.
Ведь история не единожды показывала: именно ненужные люди и в самое ненужное время делают наиболее нужные вещи. Ирония. Но не является ли сама жизнь своим фактом существования ироничной насмешкой смерти?
Ко всему прочему, согласитесь, что умереть в забытьи – скучно, безвкусно и неэстетично, как считаете?
Посему подъем, солдат. Хватит лежать, да бесцельно дышать. Вы нужны нам.
Между прочим, он тоже хотел с вами перекинуться парой слов, именно он настоял на вашем… возвращении. Он тоже готовится вернуться. Хотя он даже более лишний, чем вы. И чем я. Лишнее перегружает. Но при пустоте именно лишнее вносит наполнение. Мое скромное суждение.
Но я настоял на своем ergo sum, чтобы не напрягать вашу и без того вымученную душу ненужными переживаниями. Пусть вы бы сейчас его не вспомнили. Как, впрочем, и он вас.
Что ж, пожалуй, буду закруглять ненужную прелюдию. Длинные вступления к любым пьесам – признак дурного вкуса или слабого сюжета. Не нужно утомлять и без того вечно утомленных зрителей.
Приходите в себя, юноша. Поднимайтесь, молодой человек.
Желаю с привычной доблестью отыграть на этом нашем фальшивящем пианино отведенный вам кусок пьесы.
Потому как больше некому.
Повторно прошу извинить за мое вмешательство.
За сим, – прощаюсь.
***
??? Год
Местоположение – ???
Темнота.
Нечто, позволяющее осознать себя, вспыхнуло быстро, но оформлялось очень медленно. Никаких связей с тем, что снаружи. Наружная реальность казалась чужой. Ни звуков, ни воздуха, ни запахов. Темнота.
Мысли струились пустым потоком вокруг идей: где я? Кто я? Что я?
Голова. Воспоминания о голове, как о человеческом органе. Человек. Чувствует глаза. С непривычки пытается их открыть. Трудно, веки не слушаются, дрожат.
Открываются. От внезапного оглушившего света стало дурно, кишки скрутило, живот сковало тошнотой. Пока лучше закрыть.
Живот, желудок, кишки. Чувствует ноги, шевелит пальцами на них.
Осознание себя, но соединиться с собой не получается. Словно внутри тела кто-то чужой. И само тело чужое.
Руки. Да, на них тоже пальцы. Тоже шевелятся. То же ощущение. Но почему-то слегка другое.
Ощущения…
Тепло. Тело лежит. Чем-то накрыто. Воздух приятный. Воздух вдыхается.
Осознание того, что дышишь. Делаешь глубокий вдох.
Воздух теплый, но в нем есть несвойственная помещению прохлада. Понимание того, что здесь есть окно, оно открыто.
Вторая попытка приподнять веки. Аккуратнее, аккуратнее, ага, та-а-ак…
Потолок. Белый. Просто белый потолок. Кругом солнце. Все окрашено его лучами. Значит, есть небо, есть звезды. Есть солнце.
Глотаешь слюну. Во рту сухо, горло с трудом производит движения кадыком.
Переводит взгляд влево. Небольшой столик. На нем вазочка, в ней три разноцветных цветка. Один завял. Сзади столика – окно. За ним – деревья, синева небес. Такое далекое, такое чистое и какое же оно яркое. А что за небом?…
Снова утыкается в потолок.
Морщит лицо. Чувствует щеки, губы. Двигает языком.
Поворачивает голову вправо. Какие-то приборы, проводки. Тянутся, тянутся, длинной своей утыкаются в правую руку.
Ощущение дискомфорта от иголок.
До слуха доходит звук: мерное попикивание.
Тииин. Тииин. Тииин.
И звуки птиц за окном. Почему-то жизнь за этим окном заставляет дышать тверже, глубже, увереннее. С некой целью.
Взгляд опускается от потолка в стену. Картина. Опять цветы. Подсолнухи.
Смотришь ниже: белое, кристально белое одеяло. Видны выпуклости ног.
Ты лежишь в больнице. Больница? Ага, больница. Что у тебя болит? Вроде ничего.
Тогда зачем ты здесь? Почему? Как долго?
А самое главное: кто ты?
Ты чувствуешь слова, под словами – категории понимания вещей. Глаза, руки, ноги, стол, цветы, окно, небо – вещи, предметы. Значения, подразумеваемые под ними ясны. Мысли бегут на каком-то языке. Какой он? Можешь ли ты помыслить на ином? А если произнести слова? Любые.
– Х-х-х…
Закашлялся, горло сдавил спазм. Снова поюлозил по рту языком, широко открыл, потом закрыл челюсть.
– Х-хочу апельсинов. И устриц.
Почему эти слова? Они дурацкие. Но произносить их – невыразимо приятно.
Улыбнулся. Внутри потеплело. Это неловкое движение уголками губ вызвало прекрасные переживания.
…Но все изменилось с быстротой молнии. Некий рефлекс обострил чувства. Улыбка исчезла, как резко выключенная лампочка.
Шаги.
Новые ощущения: мурашки, холодок по спине.
Что-то внутри, глубоко за биением сердца, за дыханием, за животом, за внутренностями, где-то в самом нутре говорило: опасность!
Откуда подобное взялось? Почему?! Звуки шагов. Ну и что? По-прежнему тепло. Тебе хорошо. На улице ветер, слышны колыхания природы, древесный скрип.
Но от шагов становится дурно. Что-то приближается. Кто-то приближается.
Разумеется. Ты же не один такой. Кто-то дышит и видит, у кого-то точно так же стучит и бьется сердце. Идет такой же человек. По-видимому, прямо сюда.
Тук-тук-тук-тук. Звуки четкие. Узкие.
Ты дышишь чаще. Сигналы приборов из гипнотизирующе-монотонных превращаются в частые и неритмичные. Тревожные. Громкие.
Нет! Эти аппараты выдадут тебя. Прячься!
Ты открываешь и закрываешь рот, кусая воздух, дыхание участилось, из груди вырывается сердце. Тяжело совладать.
Пришло, наконец, что-то, что тебе известно, очень и очень хорошо. Чему ты не удивился, что для тебя не явилось некой новинкой.
Шаги у твоей двери на секунду остановились. Все затихло. И лишь предательское «тиин-тиин-тиин-тиин». Толком не осознавая что делаешь, поднимаешь левую руку и пытаешься выдернуть иголки из правой. С непривычки руки тебя плохо случаются, дрожат, неловко дергаются.
Чувство, составляющее твою сущность, побуждает тебя к действиям. Оно укрепляет мысли, концентрирует волю. От него сводит все тело судорогой, но, вопреки ей, ты двигаешься. Ты действуешь.
Двери палаты медленно открываются. Из них появляется голова с длинными волосами.
Ты задыхаешься. Гадкое ощущение заполнило всю глотку, сердце бежит ходуном. Аппарат издает свой писк, оглушая им все вокруг.
Нет! Нельзя лежать! Беги! Что такое бежать?! Неважно! Беги, уноси ноги! Вставай!
Все же иглы поддаются, ты вырываешь их из вены. Но выходит слишком грубо. Ты чувствуешь укол. По руке потекло нечто теплое. Теплое, влажное, темно-красное.
От одного вида жидкости из руки последние силы покидают твое тело. Едва нашедшее тебя сознание ускользало, как песок сквозь пальцы.
Но оно оставалось. То, что было известно хорошо. Чему не удивился, что не явилось некой новинкой. То, что пришло ожидаемо.
Остался страх.
10 год Новой Федерации
За 18 дней до встречи на земле Судей
Здание Новой Мировой Администрации
Марат оглядывал огромную карту, висящую перед ним.
Карта изрядно поистаскалась, виднелись участки с поблекшей краской, уголки пообтрепались. Да и сама она давно не отражала реальность. Многие наименования поменялись, что по идее, делало ее совершенно бесполезной.
Но топонимика в настоящий момент была не важна. В конце концов, названия на картах просто-напросто отражают победителей в борьбе за движения крови и капитала, иначе – отображают так называемые государственные границы. Той грозной конструкции, которая заполняла львиную долю карты, – больше нет, она уничтожена, истреблена, вытравлена, выдавлена, ластиком стерта. Она, Мировая Республика, осталась только на таких грязных, жалких картах, да в некоторых людях. Таких же грязных и жалких. Но сами-то континенты с ландшафтами остались прежними. Практически. А нации…Что нации? Огромные скопища подонков, навроде него, Марата, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали в определенные ареалы голод, холод, чума и чирьи. Взорвать бы это все к треклятой чертовой матери, взорвать пламенем какой-нибудь одной, – всего лишь одной! – великой идеи, да не хватает уже пороху.