А все стены окрестных домов, колодец и даже лавки и магазины на площади означены были латинской цифрой «V».
Посреди криков, суматохи, тумана и дыма поэт искал согбенную, скрюченную спину горбуна. Однако нигде его не находил. Горбун исчез в этом хаосе, канул, не оставив и следа.
Вийон взглянул на стену дома прямо напротив госпиталя, где калека нацарапал таинственный знак. Подошел ближе, и тут что-то хрустнуло у него под ногой. Раздавленный черепок старого глиняного горшка. Поднял две половинки, заметил выцарапанную надпись, сложил их вместе и прочел: «Quod iuratum est, id servandum est»[40].
* * *
– Чудесно, – подвел диакон итог всему, что услышал от Вийона. – Стало быть, дерьмо, прилипшее к твоим ногам, господин Вийон, отчего-то не желает отлипать. Однако ж, тщу себя надеждой, что оно отвалится под воздействием раскаленного железа. Сперва тебя поймали в соборе, теперь же, когда я послал тебя в госпиталь, кто-то освободил безумцев, устроив жителям настоящую бойню. В Каркассоне царит страх. Инквизиция уже что-то подозревает. Словом, все просто превосходно. Вскоре найдутся первые доносчики – и начнется следствие.
– Я ни в чем не виноват! – возмутился поэт. – Я разговаривал с Жаном Валери – вернее с чем-то, что говорило его устами, и… Поверьте мне, это не был приятельский разговор за бокалом вина о молодых шлюшках. Но благодаря этому у вас есть теперь главный виновник – прямо на блюде. Это сам дьявол устраивает беспорядки в городе.
– Я не сомневаюсь, что это работа Врага, – сказал диакон задумчиво. – Но дьявольская сила что-то значит лишь тогда, когда за ней стоит живой человек, сбитый с пути и пойманный бесом. А все указывает на то, что горбун…
– Не думаю, – пробормотал Вийон. – Этот калека спас мне жизнь. Зачем ему было это делать, если он знал, что я следил за ним и намеревался схватить? Что же, он спасал того, кто хотел навредить ему? Это бессмысленно…
– Быть может, ты и прав. Но пока мы его не схватим, не узнаем ничего. Поэтому его нужно найти.
– Очень интересно, каким именно образом? Мы ничего о нем не знаем. Я даже имени его не слышал.
– Ты расспрашивал городских воров?
– С них и начал. Увы, никто ничего не знает. Но взгляните вот на это, – Вийон вынул из-за пазухи глиняные черепки – те, что он нашел в комнате шлюхи, и куски того, который бросил горбун. – Эти я нашел в норе Марион, а вот эти бросил этот маленький мерзавец. И это след, который объединяет карлика с распутницей.
Священник прочитал латинские слова. Губы его сложились в неприятную гримасу.
– Никогда не видел ничего подобного, – сказал он. – Это выглядит как пословицы, как указания. Может, именно таким образом еретики и общаются? Вопрос только: куда ведет этот след? К свету или в бездну?
– Я расспрашивал и людей на базаре, однако никто ничего не знает. Может, это дьявольские стигматы?
– Знаешь ли ты, – прошептал священник, – почему я тебя спас?
– Потому что я добр в душе своей. Могу ли я быть Иудой, человеком без чести и совести? Выгляжу ли я как вор и шельма?
– На ложе пыток ты вспомнил о горбуне – именно это тебя и спасло, поскольку я уже слышал о нем раньше кое от кого другого. Проклятие, которое висит над городом, это мой крест, который я несу ко славе Божьей, – сказал диакон. – Корни этого дела уходят куда глубже, ты о них еще не знаешь. Все началось намного раньше, задолго до того, как случилась первая катастрофа.
Поэт встрепенулся.
– Некоторое время тому назад умер Вальтэ, настоятель парафии Святого Назария в Каркассоне, мой хороший знакомый. Умирая, он сказал, что после его смерти на город обрушится великое несчастье из-за тайны, о которой знают только он да убогий горбун-калека. Священник был слегка не в себе, поэтому я больше ничего не сумел от него узнать. Не знаю, в ереси ли тут дело или в измене. Он не сказал мне ничего, кроме того, что вспомнил этого горбуна. Поэтому, когда ты упомянул, что искал его, я вытащил тебя из-под пытки. Потому что у меня было доказательство, что ты не врал.
– А покойный священник не оставил после себя ничего, что могло бы натолкнуть нас на след тайны?
– Я искал какие-либо указания в его бумагах, просматривал церковные книги и книги городские. И не нашел ничего. Последнего человека тут сожгли почти тридцать лет назад. Причем – за некромантию, а не за ересь. Нет никаких подозреваемых, а детей, которые якобы появляются перед этими катаклизмами, ни разу не удавалось схватить. Единственный след – это горбун. И этот человек, который говорил с тобой устами звонаря.
– Это дьявол, отче. Бес из адских глубин.
– Если это бес, то мы должны испробовать экзорцизм.
– На ком?
– Возможно, на всем городе.
Воцарилась тишина. Они долго сидели, не произнося ни слова.
– Если на этих черепках написаны дьявольские слова и заклинания, то нам нужна помощь мудреца, которому не страшны фокусы и ловушки дьявола, – сказал наконец диакон. – Так сложилось, что я знаю одного.
– И кто он?
– Богобоязненный монах, о котором я много слышал. Мы можем испросить у него совета, поскольку это человек, видывавший адские огни и изгнавший беса не из одного несчастного. Он живет в монастыре в горах, в половине дня дороги отсюда.
– Это недалеко.
– Готовься в дорогу, Вийон.
* * *
Прежде чем она успела бросить плоский камень на середину большой лужи, Дюран выхватил его из ее руки. Бросил окатыш, пустив два «блинчика», а потом кинулся наутек. Шансы его были невелики. Колетт уже почти восемь, а Дюран младше на три года. Она мигом настигла его под домом братчиков, схватила за волосы и поволокла назад, к луже, – к вящей радости собравшихся вокруг детей. Она уже готовилась к унизительному наказанию брата, когда вдруг замерла. Никто на нее не смотрел. Все обернулись в сторону ворот, из которых вышел…
Маленький, неухоженный мальчуган в терновой короне на голове.
Был покрыт засохшей кровью. Ладони его были пробиты, а вместо глаз зияли две дыры. Группка детей тотчас притихла.
– Кто ты… Кто ты такой? – спросил Пьер, сын портного, самый смелый из детей.
– Я – Исусик, – сказал малыш голосом, от которого всех детей охватила дрожь. – Пришел вас предупредить. К городу этому близится неприятель.
Дети молчали. Кто-то заплакал.
– И что за неприятель? – снова отважился спросить Пьер.
– Зверь, который заберет ваших родителей. Ваших сестер и братьев.
– Это невозможно! – крикнул малыш Жерар. – Мой отец – капитан стражи. У него меч. Он отрубит Зверю голову!
– И сказал Господь: все, взявшие меч, мечом и погибнут![41] Только вы можете спасти ваших родителей от смерти.
– Как?
– Молитвой. Ваши чистые сердца спасут этот город. Зверь испугается ваших молитв и оставит в покое ваших отцов и матерей.
– Что мы должны сделать? – прошептала Колетт.
– Через несколько дней – праздник святых апостолов Симона и Иуды Фаддея. Приходите на всенощную в собор, и к вам выйдет Мария. Отведет вас за город, в святое место, где вы помолитесь о здоровье своих родных.
Кровь из ран Исусика капала в грязь, смешивалась с нечистой, вонючей водой в луже.
– И помните. Если скажете кому-то, что видели меня или что должны встретиться с Богоматерью, я перестану быть вашим другом, – печально добавил Исусик. – И тогда Зверь… придет сюда раньше. И заберет ваших родителей, непременно заберет.
Исусик пошел дальше. Дети наблюдали за ним с тревогой. Некоторые плакали.
* * *
– Колетт, с кем ты, черт побери, говорила? – спросил Жюстин Тул, мастер цеха золотых дел. – Кто там был с вами?
Колетт заколебалась. Опустила глазки. Не могла сказать правду.
– Никого, господин отец. Это был лишь… один наш дружок.
* * *
Эскорт, что сопровождал Вийона и диакона к монастырю Сен-Роше-де-Пре, состоял из четырех рослых прислужников в стеганках, туниках и плащах. У каждого из них был меч, а у двоих на седлах еще и мощные арбалеты. Прежде чем поэт увидел их, он гадал, удастся ли ему по дороге сбежать, а потом тайно вернуться в Каркассон. Однако, узрев их мрачные, отчаянные лица, он и думать забыл о таких шутках. Не собирался закончить со стрелой в спине и не хотел подтвердить своим бегством всех обвинений, которые против него выдвигались. Похоже, он и правда вступил в то еще дерьмо.
Рассвет был хмурым и холодным. Над стенами и железными пиками башен Каркассона повисли клочья тумана, а свежая роса блестела на крышах и сухих травах. Гордые башни барбакана Од влажно поблескивали. На них сгрудились стаи воронов и ворон. Птицы сидели неподвижно, те, кого спугивали люди, неохотно отлетали прочь. Всматривались черными глазками в город, словно дожидаясь момента, когда случится очередное несчастье и они слетятся на пир и будут клевать свежие человечьи трупы.
– Люди болтают, – ворчал диакон, увидев птиц, – что эти вороны забирают души умерших в ад. Надо бы нам поспешить, потому как и правда у них сегодня может прибавиться работы.
В молчании они проехали старый мост на двенадцати опорах, выстроенный еще при Людовике Святом, миновали крест, обозначающий границу между Верхним и Нижним городом. Потом оказались среди низких деревянных построек, возведенных на фундаментах жилищ, сожженных сто лет назад английскими войсками Черного Принца Эдуарда. И направились на юг по тракту, что шел вдоль излучин реки Од.
Когда они покинули город, распогодилось. Перья тумана рассеялись, открывая абрисы далеких гор, к которым вела дорога. Двигались они вдоль Од, что яростно пенилась на скалистых порогах. Была уже осень, они ехали темно-желтыми лесами, устилающими дорогу ковром золотых листьев, в темных ущельях шумели потоки, стекающие с гор, пустые поляны покрывали ковры высохших трав; они объезжали ямы, образовавшиеся после падения стволов огромных, старых деревьев, – и в этих ямах в такой серый, мрачный день светились многочисленные светляки.
Они находились в сердце Лангедока, некогда страны трубадуров, доблестных рыцарей и прекрасных дам. Но два века назад тут прокатился крестовый поход против катаров. От замков остались лишь руины, города сровняли с землей, а еретиков послали на костер. Нынче от тех времен не осталось и следа. Разве что песни и баллады, которые пели при дворах и в трактирах, а порой произносили шепотом, боясь доносчиков инквизиции.
Вийону вспомнились слова старой лангедокской песенки:
Поляны и луга, по которым некогда шагали горделивые катарские Перфекти, Совершенные, уже давно заросли лесом. Церкви и замки Добрых людей превратились в развалины. И все же в этой земле еще хватало следов столетней истории. Окрестные скалы, горы и холмы щетинились остатками катарских замков. Перпертюз, Дюрфор, Керибюс, Пюивер, Арк, Монсегюр и прочие твердыни еще напоминали о славе старых властителей Лангедока. Остались от них и другие воспоминания… Теплый пепел костров, которые жгли в Нарбонне, Безье, Тулузе и Русильоне. И инквизиция, которая внушала страх каждому пастуху или селянину.
Они ехали на юг. Местность становилась все более дикой, щетинилась скалами, холмами и горами. Они проезжали небольшие бедные села, притулившиеся к отвесным склонам, недоступные башни, замки и церкви, которые в любой момент могли бы стать убежищем от нападения.
– Вийон, – прошипел Бернар после одного из поворотов горной дороги.
– Слушаю, ваше преподобие.
– Де Роше – бенедиктинский монастырь. Я с ними не в лучших отношениях. Держи ухо востро и не спускай с них глаз: может так случиться, что монахи не станут нам помогать.
– Слушаюсь, господин диакон.
Когда они миновали очередной поворот, Сен-Роше-де-Пре предстал перед ними во всей своей красе. Монастырь и церковь возносились на высокой скале, которую с трех сторон омывала река Од. Уже издалека Вийон заметил гордую колокольню церкви, остроконечную крышу капитулярия и замшелую стену, что окружала постройки. Миновали они убогое сельцо, втиснувшееся между скалами и лесом, и оказались на дороге, что вела к вратам аббатства. Перед огромными створами собралась толпа нищих, перехожих калик и отвратительных уродцев. При виде кавалькады диакона все они бросились выпрашивать милостыню. Четверо прислужников коннетабля, однако, не выглядели добрыми самаритянами и не собирались делиться своими богатствами с ближними. Нескольких пинков и ударов батогом хватило, чтобы указать оборванцам их место.
Надвратное здание одной стороной прижималось к отвесно встающей скале. С другой стороны зияла пропасть – склон тут резко спускался к реке Од, и обрыв этот не рискнул бы преодолеть ни один человек.
Диакон спрыгнул с коня. Застучал в монастырские ворота.
– Кто там? – спросил голос из-за дверей. – Чего ищете тут, добрые люди?
– Я Бернар Одри, диакон собора Святого Назария из Каркассона, – ответил священник. – Хочу увидеться с братом препозитом.
– И зачем же вам брат препозит, почтеннейший диакон?
– Как говорит святой Иоанн, источник мудрости Божьей подобен драгоценному камню, а меня издалека притягивает его сияние. Жажду, чтобы брат препозит позволил мне зачерпнуть из своего колодца знаний и дал совет в делах духа.
Наступила тишина. Вийон думал уже, что красивые слова диакона прозвучали впустую. Что братья-бенедиктинцы не отворят им ворота и выставят дураками.
Вдруг засовы стукнули, и дверь открылась, выпуская полосу света. Привратник смерил прибывших внимательным взглядом. Был он высокий, худой и костлявый, с кривым и прищуренным левым глазом и шрамом на лысом черепе. Узкие ладони он заткнул за пояс оленьей кожи, что перехватывал черную рясу, на голове его был ржавого цвета куколь. Он молчал и не подавал никаких знаков. Вийону казалось, что его запавшие темные глазки сверлят пришельцев не хуже, чем глаза мытаря – купеческие повозки, груженные штуками шелка.
Привратник отодвинулся в сторону. Они прошли под низким сводом ворот. Диакон кивнул Вийону и жестом приказал слугам остаться снаружи. Они же оказались в мрачном помещении, освещенном полосой света, проникавшего сюда сквозь щель в стене.
– Нона[42] уже минула, – сказал монах. – Отца приора вы наверняка найдете на веранде.
– И как я его узнаю?
– Я вас проведу к нему.
Привратник двинулся вперед. Они пересекли площадку позади ворот и оказались в переходе между рефекторием и дормиторием. Вийон огляделся. Старый, вековечный монастырь строили из песчаника, который потемнел и выкрошился за долгие столетия, что миновали со дня основания аббатства. Дикий виноград и плющ оплетали здания дормитория и капитулярия, вползали на крыши, а их разросшиеся корни поднимали плиты и камни на подворье. Поэт вздрогнул. Не пойми отчего, но при виде высокой колокольни и остроконечных, замшелых крыш аббатства он почувствовал странный холодок в сердце. А может, это просто тянуло ледяной стылостью от влажных монастырских камней и келий дормитория?
Они миновали остроконечный портал, на котором архангел Гавриил замахивался мечом на зверя из адских глубин, и оказались в тесном дворике, окруженном каменной галереей. Золотое солнце выглядывало из-за линии далеких гор и освещало осенний сад, в котором росло множество сонных роз и кустов, сад, устеленный россыпями желтых листьев и высохших побегов, что цеплялись за колонны и взбирались на деревянные крыши.
Монахи выходили из церкви. Вийон и диакон миновали группу бенедиктинцев в коричневых рясах. Братья смотрели на гостей с интересом, переговариваясь друг с другом на языке жестов. Однако к пришлецам никто не обратился.
Препозит монастыря сидел на каменной лавке, погруженный в свои мысли, спрятав голову под капюшон. Не встал, когда они подошли ближе.
– Брат препозит, – подал голос привратник. – Я привел брата Бернара, у которого к вам, по его словам, дело, не терпящее отлагательств.
– И куда же, брат, вы так спешите? – негромко спросил приор низким голосом. – Ведь сказал Господь: семь дней ешь с нею опресноки, хлебы бедствия, ибо ты с поспешностью вышел из земли Египетской…