– Какой еще запад? – спросила мама скучающим голосом, словно не знала, что такое запад и, собственно, не стремилась узнать. Она так яростно месила тесто, будто мстила ему за какую-то смертельную обиду. День начался весело. С утра пораньше Бизи оборвала простыни, которые мы вчера весь день крепили на окна, и свалила все на Шкипера. Когда мы спросили, откуда тогда взялись на простынях отпечатки ее грязных рук, она бухнулась на пол рядом со Шкипером, подняла его переднюю лапу и принялась убеждать нас, что подушечки собачьих лап совершенно не отличались от человеческих ладоней. Шкипер – ее лучший друг, но она постоянно сваливает на него вину за свои многочисленные проказы.
– Так я ему и сказала. Ехать на запад – все равно что бросаться в черную дыру. На что мы будем там жить? И люди на западе нас ненавидят.
И это правда. Они называют нас «оки»[3] независимо от того, из какого мы штата на самом деле. Они принимают специальные законы, чтобы не пускать нас к себе.
Мама откинула волосы со вспотевшего лба.
– Погода скоро изменится.
– Так я ему и сказала, Бет, – кивнула миссис Чилтон. – Помяни мое слово, пока я жива, мы никуда не уедем из нашего дома. Я лучше умру, чем уеду. Здесь наш дом.
Мама продолжала молча месить тесто. Говорит она мало, все больше слушает, и поэтому люди считают, что она с ними согласна – или не согласна, в зависимости от их собственного настроения. Но я знаю, что мама никогда не покинет Ханаан. Каждый раз, когда я завожу разговор, что нам надо скорее отсюда уехать (пока мы тут не утонули в пыли), она находит тысячи причин, по которым это никак невозможно: у нас нет денег, нет почти ничего, что можно продать, и в больших городах жизнь нисколько не лучше – работы нет[4], люди торгуют на улицах, чтобы хоть как-то выжить, повсюду свирепствует инфлюэнца, и мы никого там не знаем. Все так, я не спорю. Но я все равно с ней не согласна.
– Этот город когда-то был раем, – говорила она много раз, – и он опять будет раем, только нужно чуть-чуть потерпеть. – Она встряхивала головой, словно пытаясь сбросить уныние. – Мы пережили плохие годы. Скоро наступят хорошие. Бог в своей доброте не допустит, чтобы люди страдали без меры. Вечно тебе не сидится на месте, – добавила она.
Миновало четыре года с тех пор, как все началось и прекратились дожди. Небеса пересохли не сразу. Сначала – лишь две-три недели сухой погоды. Легкие облачка пыли. Кажется, еще вчера на полях колосилась пшеница – до самого горизонта.
Я помню то время, когда мне представлялось, будто мы – самые счастливые люди на свете. Все было понятно и просто, и казалось, так будет всегда. Мы встречали других людей – они приходили в наш город в поисках работы, но не получали ее по причине сомнительной биографии, или из-за предрассудков по поводу их цвета кожи, или просто из-за неопрятного вида, – и мы с ними были словно из разных пород людей. Везучие и невезучие. Люди, которые от рождения были счастливы и процветали, и которые нет. Так нам казалось. По глупости.
Было время, когда мама мне говорила, что мечтает вернуться в Англию, снова увидеть места, где прошло ее детство. И я ей верила. Но теперь у меня есть подозрение – даже если не принимать во внимание пугающую неизвестность за пределами Ханаана, – что мама больше не верит, что может быть счастлива. Для нее счастье – это воспоминание, а не то, к чему надо стремиться.
Будь я одна, я бы уехала не задумываясь. Надо быть полной дурой, чтобы остаться здесь ради Эллиса, который когда-нибудь женится на Лайле и станет жить своей семьей.
Но мы втроем – одно целое: я, мама и Бизи. Я – голова и прилежные руки, Бизи – горячее сердце, и мама – душа, без которой нет нас. Возможно, когда-нибудь мы умрем прямо здесь, подметая гостиную, все вместе. Мы превратимся в скелеты с метлами в руках. Мы…
В тот же день, позже
Пишу, лежа в постели. Сейчас я готова отдать полжизни за кусочек льда, чтобы охладить лицо. Шкипер дрожит, беспокоится и пытается выгнать меня из комнаты. Наверное, опять будет буря. Когда я прилегла, нога в чулке чиркнула по покрывалу и высекла искру.
Мне пришлось бросить писать, потому что пришел Эллис и сказал, что поможет мне чистить курятник.
– Мне даже нравится там убираться, – сказал он. – У меня своя методика.
– У тебя раздуваются ноздри, когда ты врешь.
Я схватила лопату и принялась сгребать с пола куриный помет.
Сказать по правде, я ужасно справляюсь с любой работой, требующей терпения – я нетерпелива душой и телом. Я вечно ударяюсь локтями об углы, потому что мне жаль тратить секунды, чтобы притормаживать на поворотах.
– А ты, что ли, за мной наблюдаешь, малявка, и изучаешь мои привычки? – ухмыльнулся он. – С чего бы вдруг? У тебя есть намерения на мой счет? Надеюсь, они благородные?
– Не дури, – сказала я и налегла на лопату.
Мы долго работали молча, выгребали вонючие старые опилки, сыпали на пол свежие. А потом Эллис сказал совершенно некстати, словно в продолжение разговора, хотя никаких разговоров мы не начинали:
– Наверное, она где-то прячет и другие письма, если та девушка так много значила для нее. Она что-то скрывает.
Я рассказала ему об открытке, которую нашла в мамином комоде, и о том, как потом мама плакала в кладовке. Я говорю с ним почти обо всем, и еще не было случая, чтобы Эллис не попытался помочь мне с моими проблемами.
– Может быть.
Занятая другими делами, я почти и не думала о той открытке после нашего с ним разговора. Я разогнулась, опершись на лопату, чтобы секунду передохнуть, и вытерла лоб рукой.
– Тебе идет, – поддел меня Эллис, показав пальцем, что я случайно испачкала лоб куриным пометом. Он провел линию у моего лба, чуть не коснувшись кожи.
Я поморщилась и отвернулась, смутившись.
Он посмотрел на меня и нахмурился.
– Извини, – сказал он. – Я не заразный, честное слово.
Он улыбнулся, словно дразнясь, и я, сама того не желая, улыбнулась в ответ. Это же Эллис. Он умеет воздействовать на людей.
Недавно он собрал на лугу перекати-поле, засолил и заставил нас это съесть. Сказал, нам нужны минеральные вещества. Если кто-то способен заставить тебя съесть засоленное перекати-поле, он заставит тебя сделать все что угодно.
Мы закончили чистить курятник, и я обернулась к нему, больше не в силах молчать:
– Меня не волнуют какие-то старые письма. Мне нужно как-то достать десять долларов.
Он озадаченно посмотрел на меня.
– Зачем тебе десять долларов?
– Надо.
– Это очень большие деньги, Кэти. Для нас вообще запредельные.
– Я знаю…
Он сунул руки в карманы и сказал:
– Я подумаю, что можно сделать.
Вот так вот просто.
Мне многое не нравится в Эллисе, многое просто бесит. Мне не нравится, как он облизывает губы, когда на чем-то сосредоточен. Не нравится, что он не мечтает вместе со мной, как мы станем миллионерами или уедем из Ханаана. («Лучшего места не сыскать во всем мире», – говорит он.) Каждый, кто станет сравнивать нас двоих, скажет, что Эллис сильнее. Но это не так. Вот что я повторяю себе вновь и вновь, когда мне отчаянно хочется, чтобы он был со мной, когда он особенно нежен, приветлив и неотразим.
Но все бесполезно. Я всегда знаю, где Эллис, даже если смотрю совершенно в другую сторону. Он притягивает мой взгляд, даже когда я сама этого не хочу. Я часто мечтаю, как мы с ним встречаемся – совершенно случайно – у коровьего пруда или на лугу в самом дальнем конце участка, и он смотрит на меня так, словно больше всего на свете ему хочется меня обнять. И мы с ним целуемся. И не только целуемся. Если бы был такой бог, которому не все равно, что происходит в людских сердцах, он бы вызвал нам дождь и заставил бы Эллиса Пэрриша в меня влюбиться.
Мне слышно, как Бизи кашляет во сне. Наверное, буря прошла стороной, потому что Шкипер уже не дрожит, а радостно гоняется за мухой. В лунном свете над умирающим деревом за окном как будто сияет серебряный нимб.
16 июня 1934 года
Сегодня все небо закрыли тучи саранчи. Я наблюдаю за ними в окно, и мне страшно. Но я хочу все записать, пока оно свежо в памяти.
Прошлой ночью я ходила в «Электрику».
Вчера на утренней воскресной службе мы не досчитались сразу трех семейств. Ни для кого не секрет, что они не вернутся. Не попрощавшись с соседями: то ли им было стыдно, то ли горестно и тоскливо, то ли попросту не терпелось скорее пуститься в путь, – они просто исчезли, бросив дома и хозяйства. И так происходит все чаще и чаще.
Я легла спать пораньше, но никак не могла заснуть. В голову лезли тревожные мысли об этих людях, и сердце сжималось то ли от страха за них, то ли от зависти. Я все думала: «А вдруг у них ничего не получится на новом месте? А вдруг получится?»
Измученная духотой и бессонницей, я встала с постели и принялась одеваться.
Было почти одиннадцать вечера. Поначалу я не собиралась идти в этот парк развлечений, «Шурум-бурум». Выйдя из дома, я направилась к Эллису.
Я прошла через двор и встала перед дверью в амбар, сама поражаясь собственной смелости. Сердце бешено билось в груди, кровь стучала в висках от одной только мысли, что он так близко. Я стояла, переминаясь с ноги на ногу. Я думала так: если Эллис услышит и выйдет ко мне, я сделаю что-нибудь дерзкое. Совершенно немыслимое.
Прошло, наверное, пять минут. Моя решимость иссякла, волнение улеглось. Я уже поняла: он не выйдет. Мой взгляд упал на дорогу, ведущую в город. Луна светила так ярко, выбеливая дорогу, что та казалась полоской песчаного пляжа.
Вот так и вышло, что я отправилась в город.
Первое, что я увидела, подойдя к парку развлечений: высокие, освещенные электрическим светом часы в окружении палаток, предлагающих самые разные вкусности и забавы: от поросячьих гонок и яблок в карамели до «Сбей жестянки». Играла шарманка, сверкали огни. Я прошла мимо афиши с изображением человека, который целился в небо из пушки. «Наш канонир-заклинатель дождя, – было написано на афише, – ВЫБЬЕТ воду с небес!»
Хотя время близилось к полуночи, в парке было полно народу. Я бродила в толпе, глядя, как люди едят, громко смеются или испытывают удачу на призовых аттракционах. Потом я заметила, что многие направляются в дальнюю часть парка – к потрепанному красному шатру.
Я потихоньку примкнула к большой шумной группе рядом с входом в шатер. Судя по маленькой скромной табличке, это было именно то, ради чего я пришла. «Электрика». Люди в толпе с нетерпением поглядывали на часы в центре парка.
Когда минутная стрелка приблизилась к двенадцати, все разом притихли. А потом – ровно с двенадцатым ударом часов – полог шатра распахнулся. Вышел мужчина: средних лет, благообразной наружности, сразу располагавшей к доверию, – и поднялся на небольшой деревянный помост перед входом. Самый обыкновенный. Некрасивый, неброский. Без шляпы-цилиндра и ослепительной белозубой улыбки. Лысый, в изрядно поношенном костюме, сутулый, с усталым, будто помятым лицом, как у многих мужчин среди зрителей. Он откашлялся, прочищая горло, и обвел взглядом толпу у шатра. Взгляд у него был тяжелым, серьезным, но вполне добродушным.
– Настало время потрясений, время неопределенности, – заговорил он. – Мир меняется на глазах. Почва выбита из-под ног. Смерть поджидает за каждым углом. Страх и отчаяние поселяются в каждом доме. – По толпе пробежал шепот одобрения. Все были согласны со сказанным. Я обняла себя за плечи, чтобы хоть немного согреться. – Но есть реальная возможность этого избежать, – продолжал человек на помосте. Он поднял вверх указательный палец. – Опередить время, обмануть саму смерть.
Он вытащил из-за помоста какой-то круглый предмет, завернутый в бархатное покрывало. Вздохнул, словно вдруг обессилев.
– Я держу в руках вещь, крайне редкую в наши бездушные, рациональные времена. Это волшебная вещь. В ней сочетается лучшее от обоих миров… старого мира и нового. Ее разработали ученые из Нью-Йорка. В ней древние силы Земли соединены с человеческим гением. Давайте посмотрим.
Он развернул покрывало так осторожно, словно боялся обжечься, и явил зрителям стеклянный шар, который пульсировал светом. Толпа тихо ахнула. У меня перехватило дыхание. Казалось, что там, за стеклом, заключена молния. Как будто кто-то ее поймал и запер в круглом аквариуме.
– Электричество. Животворящая субстанция, что лежит в сердце Вселенной. Благодаря электричеству бьются наши сердца. Ибо мы – электрические создания. Любой, даже самый рациональный ученый вам подтвердит. – Он на секунду задумался, облизнул губы. Его плечи сгорбились, словно под тяжестью мира. – Вы спросите, почему я собрал вас в столь поздний час? Почему в полночь? Потому что полночь – непроницаемый миг во времени. Да. – Он кивнул, будто в ответ своим мыслям. – Время имеет значение. Время имеет значение. В природном календаре полночь – вздох между ночью и днем. Лишь в этот час ни лучи солнца, ни притяжение луны не помешают естественному течению электрических токов.
Он обвел взглядом толпу, вытер пот со лба рукавом и поставил светящийся шар на специальную подставку рядом с платформой.
– Прикоснитесь к ней – самой мощной субстанции на Земле, но заключенной в стекло, чтобы она вас не убила – на пять секунд, и она излечит все ваши болезни. Если у вас ноет спина или колено «стреляет» в дождь… вы мгновенно почувствуете облегчение. Если вы прикоснетесь к шару на десять секунд, это омолодит ваш организм. На минуту – и вполне возможно, вы проживете гораздо дольше, чем отпущено человеку. Леди и джентльмены, я уверен, что это устройство способно продлить жизнь настолько, что она будет вечной.
Он сделал паузу и снова обвел взглядом зрителей.
Выглядел он измученным и усталым.
– Такая возможность бывает раз в жизни, и я посвятил свою жизнь тому, чтобы рассказать о ней как можно большему числу людей. Я езжу по миру, чтобы озарить каждый его уголок светом надежды. Сбросить тиранию смерти возможно. Здесь и сейчас я говорю это вам. Мы пробудем здесь еще месяц, и я предлагаю вам шанс на бессмертие. Взамен я прошу небольшое пожертвование: окупить транспортные расходы для меня и моих ассистентов, чтобы мы могли посетить еще больше городов и просветить еще больше людей. Вопрос в том, готовы ли вы заплатить десять долларов за то, что вообще не имеет цены?
Люди уже выстраивались в очередь перед входом в шатер. Мне показалось, профессор собирался продолжить речь, но, взглянув на немалую очередь, оборвал себя на полуслове, спустился с помоста и скрылся в шатре.
По толпе пробежал гул голосов. Те, кто еще не встал в очередь, потихонечку расходились. Кто-то остался просто из любопытства: посмотреть, что будет дальше. Мужчина, стоявший рядом со мной, пробормотал, что это бред, и пошел прочь.
Но мне буквально до дрожи хотелось туда, в шатер.
Допишу позже. К нам кто-то пришел.
В тот же день, позже
Я вышла на улицу, к черепашьему пруду. Бизи тоже пришла: сидит рядом со мной и играет в пыли. Она так жутко кашляет, что мне приходится то и дело откладывать ручку и бить ее по спине, чтобы помочь ей прокашляться. Как же я ненавижу эти сгустки пыли, которые Бизи выкашливает из легких! Я и не знала, что во мне может быть столько ненависти. (Бизи вечно в пыли с головы до ног. Пыль в волосах, на руках и ногах. Эту пыль не сотрешь и не смоешь, от нее никуда не деться, она – повсюду.)
Доктор из Красного Креста говорит: да, это все из-за пыли. И советует плотнее завешивать окна.
К нам заходила Лайла. Вот уж сюрприз так сюрприз.
Раньше она никогда не приходила на ферму.
– Хотела проверить, как у вас дела, – сказала она с улыбкой, когда я вышла встретить ее во дворе. – Убедиться, что у вас все хорошо.