– В таком случае мне лучше тут все подготовить да и идти себе домой, подальше от ваших фокусов.
– Не фокусов, – горячечно зашептал юноша. – Не фокусы это, а самая удивительная реальность, которая когда-либо поражала человеческое воображение.
– Ну-ну, – покачал головой пузатый. – Ты уж не обижайся, парень, но эти вещи не по мне. Я не сумасшедший.
– И я нет, – улыбнулся 22-й.
Улыбка его была долгой и какой-то отрешенной, блаженной, что ли. Вроде как и не снисходительной, но почему-то отдаляющей, создающей дистанцию.
И понял тогда пузатый, что улыбаться так простой человек не может. А может только тот, кто прикоснулся к возвышенной тайне. К истине. Или, по крайней мере, тот, кто думает, что удостоился такого прикосновения. Потому что на самом деле ведь никаких возвышенных тайн и истин не существует. Но умеющим отрешенно улыбаться этого все равно не докажешь.
– Скамейки ставьте в три ряда, – поучала дама с прической. – И расстояние, смотрите, соблюдайте, чтобы люди свободно проходили.
– И чтобы ноги могли вытянуть, – добавила ассистентка.
Дама, в отличие от ассистентки не имеющая возможности похвастаться особой длинноногостью, приняла это замечание с ядовитой ухмылкой:
– Тут не салон самолета, милочка. Два часа и так перебьются. Нам важнее, чтобы их тут больше поместилось.
– Скамейки жесткие, – пожаловалась ассистентка.
– У кого костлявая задница, тому жестко, – потеряла терпение дама.
– Они не почувствуют неудобства, – встрял 22-й. – Они будут так поглощены увиденным чудом, что вообще забудут, на чем сидят.
Дамина прическа качнулась в недоумении.
«Что это за фрукт?» – вопрошали ее глаза. Но не губы, потому что она была слишком хорошо воспитанна, чтобы формулировать свои вопросы незнакомцам таким прямым образом.
– Это представитель заказчика, – пояснил пузатый. – А это наш продюсер Клара. И ее помощница Кирочка.
– Насчет скамеек не беспокойтесь, – снова заверил 22-й. – Люди обо всем забудут. Совершенно обо всем.
– Уж очень хотелось бы надеяться, – сказала продюсер Клара. – За такие деньги, которые вкладываются в это шоу, хорошо бы получить продукт соответствующего качества. А между тем…
Тут она сурово свела верхние части бровей и качнула прической к противоположному берегу:
– А между тем мы еще не видели вашего загадочного учителя и не можем быть уверены, что он вообще телегеничен и способен удержать внимание аудитории. Что его речь чиста. Да и как выпускать в прямой эфир человека, с которым не знаком? Кто подберет ему грим, костюмы? Кто пробежится с ним по сценарию?
– Я вас уверяю, что он превзойдет все ваши представления о том, какой должна быть настоящая телезвезда. И одет он всегда безупречно, не беспокойтесь.
– За те деньги, что мне платят, я могу и не беспокоиться. Но все же это чрезвычайно странно. Это просто неприемлемо – выпускать на экран человека-невидимку.
– О, сейчас он, может быть, и невидим, но скоро он станет самым хорошим знакомым, – сказал 22-й. – С вашей помощью он войдет в каждый дом. И никто не захочет, чтобы он уходил. Ему предложат самое почетное кресло, а сами прильнут к его ногам.
В ответ на эту мини-проповедь дамина прическа поддалась инерции, тянущей ее к исконным позициям, а пузатый почесал пузо.
Что же касается Кирочки, то она почему-то испугалась. Образ учителя, входящего в каждый дом и поощряющего паству прильнуть к ногам, оказался слишком живым. Вот и она сама уже в своем воображении распростерта перед ним на полу. А он смотрит на нее со сверкающего подиума, залитый светом софитов и ужасающий.
– Криво! Криво ставите столб! – завопил пузатый на близнецов. – Глаз у вас, что ли, нет?
Близнецы послушно отпрянули и начали тянуть столб в другую сторону.
Глава 5. 2000 год
Человек с портфелем работал в магазине старой книги.
Именно он принимал в руки переставшие казаться нужными издания. Дотрагивался до переплетов, вдыхал неповторимый запах: у каждого года, каждого издательства, каждого сорта бумаги – свой.
Потом он назначал цену.
Большинству книжных владельцев цена не нравилась.
– Это же редкое издание, – говорили они. – Таких же сейчас днем с огнем.
– Я очень хорошо знаком с этим изданием, – уверял он. – И цена самая подходящая. У меня его дороже никто и не купит.
– А зачем тогда вы тут сидите, если ничего не навариваете? – с подозрением спрашивали книжные хозяева.
– Чтобы подыскивать книгам новых читателей. По-моему, вполне благородный труд.
Но его мало кто понимал – время такое наступило, что читать-то было особо и некогда. Вот сами же они избавлялись от своих книг, так и не прочитав.
Человек с портфелем часто задавался вопросом: почему люди покупают книги, если не намереваются их читать?
Чтобы добавить солидности гостиным?
Чтобы похвастаться кому-то, что и у меня такие есть?
Чтобы было что оставить в наследство детям?
Чтобы продать, случись наступить черному дню?
Черные дни уже наступили, и в магазине старой книги не хватало полок для проживших не один десяток лет, но зачастую так и не разрезанных фолиантов.
– А сами вы их все читали? – спросила девушка с побледневшим синяком, заходя с улицы в тепло, пропитанное книжным запахом.
– Все. А также те, которых здесь еще нет или уже нет.
– А я пришла посоветоваться.
– Я тебя слушаю. Ты не против перейти на ты?
– Не против. И спасибо, что готов слушать.
– Тогда приступай.
– Я все-таки прочла ту газету.
– Зря.
– Вот в этом и вопрос: зря или не зря. Ты же сам говорил, что ее тебе дали для меня. Кто сказал, что только для лечения синяка? Кто сказал, что не для чтения?
– Видимо, ответ зависит от того, что именно ты там прочла, и что именно тебя так взволновало, и из-за чего тебе понадобилось посоветоваться.
– Там было объявление.
– Это обыкновенно для газет.
– Но это было необыкновенное. Я ведь тогда сидела и плакала. И думала, что мне делать с моим ужасным горем. А в этом объявлении был ответ. И конкретные предложения по поводу горя.
– И ты думаешь, что это не случайно.
– Именно так я и думаю. Ведь ты сам об этом говорил.
Человек с портфелем нахмурился:
– Но ты ведь понимаешь, что это неслучайное объявление неслучайно подвернулось тебе не обязательно для того, чтобы ты с ним согласилась. Может быть, смысл в том, чтобы его отвергнуть?
– Это слишком сложно, – помотала головой девушка с синяком.
– На фоне того, что действительно может быть названо сложным, это слишком просто.
– Не путай меня. Ты ведь этого объявления и не читал еще. Прочти – потом говори.
– Ты не забыла, что я не читаю газет?
– Тогда ты не сможешь дать мне правильный совет. И что, про газеты – это так принципиально?
– Если честно, это не тот принцип, которым я не могу пренебречь. Хотя ранее мне не приходилось этого делать.
– Почему? И почему ты их не читаешь?
– Видишь ли, я очень чуток к печатному слову.
– Объясни мне, – попросила она.
– Хорошо, – согласился он и поправил обмотанные пластырем очки. – В Библии написано, что этот мир был сотворен словами. Или, если цитировать точнее, Словом Божьим. В каком-то смысле я в это верю.
– Ты веришь в Бога?
– Нет, я верю в силу слов. Слова – очень въедливые существа. Прекрасные или опасные – но какими бы они ни были, как только они проникают в наше сознание, тут же пускают корни. И выкорчевать их практически невозможно. Правильно подобранным словом можно поднять полк на смертный бой. Можно спровоцировать толпу на погром. Можно – на благое дело. Слово – очень сильное оружие, и неопытному воину не стоит держать его в руках и бездумно тыкать в разные стороны. Вооруженный малолетка с неразвитым пока сознанием может употребить сильнодействующие слова во вред себе и другим людям. А потом уже не расхлебаешь. А если из этих слов состряпать злую прокламацию или бессовестную книгу, то можно весь мир разрушить. В этом смысле я и понимаю библейскую цитату. Словами мы творим мир. Словами мы его уничтожаем.
– А газеты?
– На протяжении мировой истории люди часто играли не только устным, но и печатным словом. Они вымарывали из летописей признанные прошлыми поколениями факты и вписывали в опустевшие строки новые имена и новые подробности. Они предавали забвению истинных героев и прославляли ничтожеств и диктаторов. Вот что они делали. И вот что продолжают делать. Поэтому я читаю книги, в которых, как в бессмертных коконах, хранятся забальзамированные души хороших и честных писателей, желавших творить добрый мир. И поэтому я не читаю газет, в которых правда не дневала и не ночевала, в которых каждая строчка – манипуляция неразвитым разумом.
– Не все же газеты врут.
– Они подчиняют свое содержание злобе дня. Им чуждо искание истины. Если ты читала Оруэлла… Там есть очень яркий образ: правительство одной страны подчищает память людей через старые газеты. Их перепечатывают заново и сдают в библиотеки, чтобы люди пришли, прочли и убедились, что воевали они вовсе не с той страной, что справа, а с той, что слева. И люди глотают эту страшную микстуру. И верят. Чтобы через год или два снова узнать, что враг и союзник поменялись местами.
– Это фантазия. У нас никто такого не делает.
– Я же только что сказал, что летописи подчищались. А газеты и подчищать не надо. Они полны сиюминутных настроений, которые гибнут раньше, чем мотыльки-однодневки. Они отравляют наши души. И я предпочитаю использовать свинец их шрифта для лечения синяков – не более того.
– Так что же мне делать?
– Твое объявление может быть важным и нужным. Может – неподходящим и опасным.
– Как это понять?
– Покажи мне его.
Девушка с синяком раскрыла маленький рюкзачок на длинных лямках, который так и не сняла с тех пор, как вошла в магазин, и достала оттуда слегка помятую газетную вырезку.
Человек с портфелем в очередной раз инстинктивно поправил очки и начал читать.
Много времени ему не потребовалось – объявление было совсем короткое. А потом он отложил его в сторону и сказал просто и без малейших колебаний:
– Не ходи туда!
– Ты думаешь, не ходить? – расстроилась девушка.
– Не ходи!
Глава 6. 2024 год
Пока слепой спал, в той же квартире на кухне происходил разговор.
Беседовали отец слепого и человек, доселе в эту квартиру еще не захаживавший, но, судя по всему (если бы кто захотел взглянуть со стороны и сделать свои выводы), хозяину знакомый – и даже очень хорошо.
Нельзя сказать, чтобы он отличался приятной внешностью, но отсутствие таковой он компенсировал повышенной эмоциональностью и какой-то нарочитой, глянцевой, прямо-таки для наглядного пособия, позитивностью. Он словно сознательно перекроил свое лицо под рекламный слоган. Вроде: «Положитесь на нас – и мы решим все ваши проблемы» или «Со мной не пропадешь».
– Вы думаете, это может сработать? – спросил его отец.
– Наверное, неэтично позволять себе подобные высказывания по отношению к семье больного человека, и меня могут упрекнуть во внушении ложных надежд, но я не боюсь ни того ни другого, потому что уверен: это сработает!
Да, гость говорил слегка витиевато, но отец не следил за стилем, он жадно впитывал суть.
– Почему вы так уверены?
– Потому что я видел, как он это делает. Это… Простите, но я не нахожу этому никаких логических объяснений, а потому назову это устаревшим, но единственно подходящим словом. Это чудо!
– Чудо? Вы верите в чудеса?
– Приходится поверить, когда сталкиваешься с ними вплотную.
– Может быть, он использует какой-то особый вид энергии, какое-то излучение?
– Я не знаю подробностей. Но я видел результаты собственными глазами. Люди выздоравливают.
Отец встал с табурета и сделал круг по кухне. Нервно, практически на одних пальцах ног, не касаясь пола пятками.
– Даже если порок врожденный? – спросил он, возвращаясь к столу.
– Да. И в таких случаях. Не сомневайтесь! – ответил гость.
– Нет, не знаю. Я боюсь сказать ему об этом. Вдруг он поверит, а потом что-то не получится? Ну бывают же исключения. Не исцеляются же все сто процентов. Мне страшно его обнадеживать. Он уже свыкся с темнотой и не так уж плохо себя в ней ощущает.
– Вы не обязаны говорить ему заранее. Просто приведите его на сеанс, и все. Скажите, что это очередной доктор, очередная консультация.
– Об очередности нет и речи: мы давно уже не посещаем врачей. Все они были едины во мнении, что мальчик неизлечим.
– Хорошо, придумайте что-нибудь.
Отец в волнении потер ладони:
– Нет, я не могу его обманывать. Придется сказать, как есть.
– Только ничего не обещайте, – посоветовал гость. – Договоритесь о попытке, об использовании маленького шанса. Скажите, что он минимальный. Что вы делаете это просто для того, чтобы не корить себя потом, что не попробовали.
– Да, хорошо, я так и скажу.
Гость между тем раскрыл дипломат и извлек на свет божий пачку фотографий.
– Вот смотрите: это люди, которые исцелились. Вот они до и после. И это не придуманные персонажи. У каждого есть имя, адрес, телефон. Они готовы все подтвердить, ответить на любые вопросы. Это то, что они взяли на себя добровольно, чтобы помочь другим людям.
– Да-да, – рассеянно сказал отец, впиваясь взглядом в разложенные на столе снимки.
Гость не мешал просмотру этого внушительного портфолио и почтительно помалкивал.
– А скажите, – нарушил молчание отец, – среди них были и… слепые?
– Трое.
– Они родились слепыми?
– Двое – да. Третий ослеп в раннем детстве.
– И все… прозрели?
– Все. Да вот сами посмотрите. Вот эта женщина и двое молодых людей.
Отец снова вцепился в фотографии и через некоторое время провозгласил, не то выражая сомнения, не то отгоняя их:
– Это невозможно, невероятно!
– Мы живем в двадцать первом веке. Кто осмелится утверждать, что человеку не по силам раздвинуть границы между невозможным и очевидным?
– Очевидным, – как эхо прошелестел отец.
– Да, очевидным. Чтобы видеть воочию. Чтобы очи видели.
– Неужели он будет видеть? – спросил отец, и его собственные глаза увлажнились невесть откуда взявшейся слезой.
– Он будет! Я уверен в этом!
– Завтра его мать выписывается из больницы. Она тоже будет безмерно счастлива. Безмерно.
– Я полагаю.
Отец открыл шкафчик и достал оттуда бутылку и пару рюмок.
– Давайте выпьем за это! – предложил он.
– Я за рулем, – ответил гость.
– Тогда я выпью сам. За нашего мальчика!
И с этими словами он опрокинул рюмку, которая почему-то (ведь не пьян же он был пока) несколько раз стукнула по зубам.
Если бы его сын проснулся, он со своим превосходным слухом определил бы этот звук как ми-бемоль. Но он продолжал спать и видеть сны.
Сны, где уже закончился черешневый сезон и теперь происходило что-то медицинское. Запах спирта, прикосновение влажной ватки к дрожащей коже, звон шприца о металлический поддон.
Сколько подобных звуков, запахов и тактильных ощущений он имел в своей реальной жизни? Столько, что и не перечесть!
И все-таки на этот раз в его сне происходило что-то странное, непохожее на все предыдущие подобные ночные видения.
Шприц звякнул о поддон, и тот пропел какую-то особо длинную, длиннее, чем обычно, ноту.
Но слепой не успел ее определить, потому что тут что-то еще завибрировало совсем внезапно. Не там, справа, где медсестра из сна раскладывала инструменты, а прямо перед его лицом.
Что-то тонкое и острое.
Оно приближалось к его переносице и уже практически касалось ее. Оно заставляло воздух содрогаться и становиться горячее. Оно стремилось ужалить, убить. Или, наоборот, осчастливить? Раскрыть какую-то тайну?
Он напряженно прислушивался и пытался понять, что это за вибрация. Но уши были бессильны определить ее источник.
Он не понимал почему. Ведь у всего на свете есть звук. И он прекрасно умеет отличить шорох гонимой ветром по полу бумажки от неспешной прогулки ищущего чем поживиться таракана.