Гадкая ночь - Клокова Елена Викторовна 9 стр.


С ржавым замком пришлось повозиться. Внутри все так же воняло кошачьей мочой, окурками и старостью. Лампочку в коридоре не заменили, пришлось искать другой выключатель. В комнате старухи тоже ничего не изменилось – она по-прежнему напоминала сырую пещеру. Подушки были разбросаны по кровати, штанга капельницы стояла в изголовье, как будто хозяйка собиралась на днях вернуться.

Мартен поежился.

Может, похожая на скелет старуха и вправду вернется, ведь ее мерзавец-сын на свободе?

Он перебрался в гостиную. Зачем? А бог его знает… Ладно, поищем улики. Сервас выдвинул ящики письменного стола, но обнаружил только какие-то бумаги и немного «травки» в кульке из фольги. Возможно, ответ найдется в компьютере, но он не такой умелец, как Венсан, а везти жесткий диск к технарям нельзя.

Майор решил попытать счастья, включил один агрегат, и тот тут же затребовал пароль. Да провались ты

С улицы донесся шум двигателя.

Машина. Едет сюда. Остановилась. Хлопнули дверцы. Водитель запарковался на пустыре. Сервас ничего не мог разглядеть из-за закрытых ставен, но слышал мужские голоса. Один он узнал и напрягся – парень из уголовки. Кто-то решил возобновить расследование.

Мартен погасил свет и метнулся к задней двери, ударился в темноте коленом о комод и зашипел от боли. Черт, заперто! Времени возиться с замком нет. Он забежал в одну из комнат, зажег свет, открыл окно, распахнул ставни, перекинул ногу через подоконник и… замер. Идиот, они наверняка записали номер твоей машины!

Майор захлопнул створки и вернулся в гостиную. Услышал звонок в дверь, постарался успокоить бешеный стук сердца и приготовился бросить по-приятельски: «Привет, парни!»

У коллег не оказалось ни судебного постановления, ни ордера на обыск! Они уехали. Он выждал минут пять и покинул дом.

Кирстен и Мартен

9. Было еще темно

В понедельник утром, когда он поднялся из метро на станции «Каналь-дю-Миди», было еще темно. Пересек эспланаду и прошел мимо вахтенных в бронежилетах (после событий 13 ноября 2015 года в Париже [44] они сторожили подступы к зданию). Жалобщики и просители еще не выстроились в хвост, но скоро появятся и они.

Город Тулуза плодил преступность, как поджелудочная железа – гормоны. Если университет был мозгом, ратуша – сердцем, а проспекты – артериями, то комиссариат полиции играл роль печени, почек и легких… Как и эти органы, он обеспечивал равновесие организма, отфильтровывал грязные элементы, устранял токсичные субстанции и временно складировал отдельные нечистоты. Но у комиссариата – как и у любого другого органа – случались дисфункции.

Не слишком уверенный в придуманной им самим аналогии, Сервас вышел из лифта на третьем этаже и свернул в директорский коридор. Стелен позвонил накануне – узнать, готов ли майор к работе. Позвонил в воскресенье. Сервас удивился. Он чувствовал, что готов вернуться на ринг, но знал, что придется скрывать некоторые произошедшие в нем перемены и ни с кем не обсуждать увиденное в коме. Незачем окружающим знать о странных скачках настроения, когда его бросало из эйфории в печаль и обратно. Нельзя разглашать слова кардиолога: И речи быть не может! Сидите в кабинете, если не можете обойтись без полиции, но я запрещаю – слышите меня? – запрещаю вам участвовать в оперативной работе! Мы прооперировали ваше сердце два месяца назад, вы не забыли? Относитесь к нему очень нежно и бережно…

И все-таки нетерпение дивизионного комиссара слегка удивило Мартена.

Запах кофе в пустынных коридорах; редкие, рано пришедшие или до сих пор не ушедшие с работы коллеги вели себя тихо, будто заключили негласный договор не орать и не выражаться в этот ранний час. Кое-где под дверями кабинетов виднелись полоски света, из открытого где-то окна доносился шум дождя. Все было в точности как два с половиной месяца назад, и все вернулось, словно он отсутствовал один день. Все было родным и знакомым, даже мусорные ящики, прикрепленные к стенам. В действительности это были кевларовые баллистические шахты: возвращаясь с задания, полицейские были обязаны вынимать магазин из оружия внутри этих самых урн. Правда, большинство сотрудников криминальной полиции все чаще игнорировали приказ вышестоящего начальства: то из одного, то из другого кабинета доносились щелчки затвора.

Сервас повернул направо, прошел через противопожарную дверь – она оставалась открытой зимой и летом, попал в приемную с кожаными диванами и постучал в двойную дверь директора.

– Войдите.

Он толкнул створку. Дивизионный комиссар ждал его не один. У большого письменного стола сидела незнакомая блондинка; обернувшись через плечо, она бросила на него оценивающий, профессиональный взгляд. Мартен почувствовал себя экспонатом анатомического театра. Легавая. Женщина не улыбалась, не пыталась выглядеть милой. Половина ее лица оставалась в тени, другая, освещенная лампой, выражала решимость, и Сервас даже спросил себя, не переигрывает ли она. Слегка. Другая служба? Другая администрация? Таможня? Прокуратура? Новенькая? Стелен встал, блондинка последовала его примеру и поднялась, обернув узкую юбку. На ней были темно-синий костюм, белая блузка с перламутровыми пуговицами, серый шарф и черные лаковые туфли на шпильках. Черное пальто с крупными пуговицами висело на спинке соседнего стула.

– Как самочувствие? – поинтересовался комиссар. Он обогнул стол и большой сейф, где держал папки с «деликатными» делами, и продолжил дружеский допрос, упираясь взглядом в грудь Сервасу: – Готов к бою? Что сказали врачи?

– Со мной всё в порядке. В чем дело?

– Я знаю, это слегка преждевременно, и не собираюсь посылать тебя на задания немедленно, но сегодня утром ты обязательно был нужен мне здесь…

Он посмотрел на Серваса, перевел взгляд на блондинку, и в этом было нечто театральное. Говорил Стелен тихо, как будто не желал утомлять больного. Забыл, что Мартена выписали? Или ранний час предполагал сдержанность и шепот?

– Мартен, представляю тебе Кирстен Нигаард, полиция Норвегии, Крипо – подразделение по борьбе с особо тяжкими преступлениями. Мадам, это майор Мартен Сервас, бригада уголовного розыска Тулузы.

Последнюю фразу он закончил по-английски. «Значит, она и есть деликатное дело? – подумал Сервас. – Что забыла в Тулузе норвежская сыщица? Какого черта ей понадобилось так далеко от дома? И родинка на подбородке уродливая…»

– Здравствуйте, – с легким акцентом сказала норвежка.

Он ответил, пожал ей руку. Она посмотрела ледяным взглядом, и Мартен снова почувствовал себя измеренным, оцененным и исчисленным. Учитывая недавние события и последовавшие за этим перемены, он спросил себя, что она в нем разглядела.

– Садись, Мартен. Если не возражаешь, беседовать будем на английском…

Стелен выглядел на редкость озабоченным. Не исключено, что выпендривался перед норвежкой (кстати, в каком она звании?) – мол, пусть не думает, что французская полиция легкомысленно относится к делу.

– Мы получили запрос от подразделения Кирстен через Международную службу технического сотрудничества и ответили на него. Далее от норвежской полиции последовала просьба о правовой помощи. Тогда же мне позвонил патрон Кирстен, и мы договорились работать в тесном контакте, общаясь по телефону и электронной почте.

Сервас кивнул: это была обычная процедура международных расследований.

– Не знаю, с чего начать… – продолжил Стелен, переводя взгляд с майора на блондинку. – Происходящее довольно… невероятно. Офицер Нигаард служит в полиции Осло, на днях ее вызвали в Берген. («Господи, до чего же смешно он говорит по-английски», – рассеянно подумал Сервас.) Это на западном побережье Норвегии, – счел нужным уточнить комиссар. – Второй по величине город страны. – Холодная гостья не кивнула в подтверждение, но и не опровергла его слова. – Там произошло убийство… Жертва – молодая женщина – работала на нефтяной платформе в Северном море.

Стелен кашлянул, словно поперхнулся, поймал взгляд Серваса, и тот мгновенно насторожился: дело касается меня, вот откуда этот вызов…

– Офицер Нигаард поехала в Берген, потому что в кармане жертвы лежал… листок с ее фамилией, – продолжил комиссар, не глядя на Кирстен. – Один из рабочих так и не вернулся на платформу из отпуска. В его каюте были найдены фотографии, сделанные телеобъективом.

Сервасу показалось, что ими управляет, дергая за веревочки, некий демиург – тень, которая, даже не будучи названной, стремительно разрастается и затягивает их в свой мрак.

– На этих снимках ты, Мартен. – Стелен подтолкнул фотографии по столу. – Их делали в течение довольно долгого периода времени, если судить по деревьям и свету. – Он выдержал паузу. – Обрати внимание на ту, где на обороте написано «Гюстав». Мы полагаем, так зовут мальчика.

ГЮСТАВ.

Слово взорвалось, как граната, из которой выдернули чеку. Возможно ли это?

– В вещах отсутствующего рабочего мы нашли фотографии, – сообщила Кирстен, мелодично-хрипловатым голосом. – Они привели нас сюда. Сначала мы прочли французские слова Hotel de police – Комиссариат полиции. Потом ваше Министерство внутренних дел сообщило, о каком именно… politistasjonen… э-э… комиссариате идет речь… И твой… присутствующий здесь шеф… опознал тебя.

Отсюда и воскресный звонок… У Серваса оборвалось сердце.

Он рассматривал фотографии почти не дыша. Человеческий мозг – гениальный компьютер: Мартен никогда не видел себя под подобным углом – даже в зеркале, – но сразу узнал.

Да, снимали с помощью телеобъектива. Утром, в полдень, вечером… На выходе из дома и из комиссариата… У машины… Рядом с книжным магазином… На тротуаре… На террасе кафе перед Капитолием… И даже в метро и на стоянке в центре города. Фотограф прятался между машинами…

Когда это началось? Сколько времени продолжалось?

Вопросы без ответов. Кто-то следовал за ним тенью, шаг в шаг, наблюдал, следил. В любое время суток.

На мгновение показалось, что ледяные пальцы коснулись его затылка. Просторный кабинет Стелена внезапно стал тесным и душным. Почему не зажигаются неоновые лампы? Как здесь темно…

Сервас поднял глаза: за окнами плескался рассвет.

Майор инстинктивно коснулся левой стороны груди, и этот жест не укрылся от Стелена.

– Всё хорошо, Мартен?

– Да. Продолжай.

Ему было трудно дышать. У преследовавшей его тени было имя. То, что он пытался забыть последние пять лет.

– В каюте и службах взяли биологический материал и сделали анализ ДНК, – сказал комиссар. Ему было явно не по себе. – Судя по всему, обитатель каюты регулярно ее убирал. Тщательно – но недостаточно. Один фрагмент «заговорил». В последнее время наука сделала огромный шаг вперед…

Стелен снова откашлялся и посмотрел в глаза Сервасу.

– Короче, Мартен… Норвежская полиция отыскала след… Юлиана Гиртмана.

10. Группа

Это что – новая галлюцинация? Он вернулся в реанимацию, снова стал пленником машины-паучихи, лежит себе и видит и слышит несуществующее?

Последний «привет» из Швейцарии Сервас получил пять лет назад: Гиртман прислал ему человеческое сердце, и майор решил, что оно принадлежало Марианне. Пять лет… С тех пор ничего. Ни слова, ни звука. Ни намека на след. Бывший прокурор Женевы, предполагаемый убийца сорока женщин разных национальностей, исчез с экранов радаров полицейских служб всего мира.

Улетел. Испарился.

И вот появляется норвежская цаца и утверждает, что они случайно вышли на его след. Случайно? Они серьезно?! Сервас с растущей тревогой слушал рассказ Стелена об убийстве в Мариакирхен. Почерк похож на гиртмановский. Профиль жертвы уж точно. Дополнительную сложность создает то обстоятельство, что за исключением следов, найденных на ферме в Польше, ни одну жертву швейцарца не нашли. Почему же сегодня преступник так наследил? Если Сервас правильно понял, жертва работала на одной платформе с Гиртманом. Возможно, она что-то о нем узнала и он заставил ее замолчать, а потом сделал ноги. Или давно домогался несчастной и наконец перешел к действиям… Нет. Что-то не складывается… А бумажка с именем и фамилией каким боком относится к делу?

– Это на него не похоже, – сказал Мартен – и перехватил острый взгляд норвежской коллеги.

– Почему ты так решил?

– Гиртман всегда работает аккуратно.

Она кивнула, соглашаясь.

– Я, конечно, не так хорошо его знаю… – она сделала неопределенный жест рукой, устанавливая порядок подчиненности, – но домашнее задание выполнила – досье Гиртмана изучила. Однако…

Сервас терпеливо ждал продолжения.

– …приняв во внимание экспозицию места преступления, следы ног на снегу и железную трубу как предполагаемое орудие убийства, я спросила себя: а не идет ли речь о ловушке…

– Объясните…

– Представим, Гиртман узнал, что разоблачен, или она надумала его шантажировать, и они – тем или иным способом – договорились встретиться в церкви…

Полицейские помолчали.

– Он убивает ее и скрывается, – закончила Кирстен, не сводя глаз с Серваса.

– Не сходится, – Мартен покачал головой. – Если б Гиртман решил, что ему пора скрыться, не стал бы заводиться с убийством.

– Возможно, он захотел наказать ее. Или «попользоваться». Или то и другое вместе взятое.

– А фотографии? И что за фортель с бумажкой в кармане жертвы? На ней была написана ваша фамилия, верно?

Она молча кивнула и положила ладонь ему на запястье. Жест поразил его своей интимностью. У нее красивые пальцы, холеные, длинные. Маникюр безупречный, ногти покрыты розовым перламутровым лаком.

Сервас поежился.

– Верно, и мне непонятно, какой в этом смысл. Но, если я все правильно поняла, у вас двоих долгая общая история, так? Наверное, он хотел, чтобы снимки нашли, решил… – она пыталась подобрать слово, – …передать тебе дружеский привет.

* * *

– Кто этот мальчик? – спросил майор, кивнув на фотографию Гюстава. – Есть предположения?

– Ни одного. Наверное, его сын.

Сервас поднял глаза.

– Сын?

– Почему вы так удивлены?

– У Гиртмана нет детей…

– Возможно, появились – после бегства. Если снимок свежий, ребенку четыре-пять лет, а Гиртмана никто не видел шесть, я не ошибаюсь?

У Мартена мгновенно пересохло в горле. Шесть лет… Совпадает по времени с похищением Марианны…

– Гиртман мог сделать ребенка какой-нибудь женщине, – продолжила Кирстен. – На платформу он нанялся два года назад, а чем занимался до того, нам неизвестно. Но у тех, кто работает на платформе, частые отпуска.

Она понимает, – подумал Сервас и услышал, как Кирстен попросила, не отнимая пальцев от его запястья:

– Объяснись, иначе мы не сможем работать вместе. Не скрывай ничего.

И он решился.

– Впервые мы с Гиртманом встретились в заведении для душевнобольных, в сердце Пиренеев, – начал он по-английски.

– Пи-ре-не-ев?

Сервас махнул рукой в сторону окна.

– Mountains… close… [45]

Она кивнула. Ясно.

– Это было странное место. Там содержались не обычные душевнобольные, а безумные преступники. Гиртман содержался в специальном отсеке, с самыми опасными пациентами… Его ДНК нашли на месте преступления, совершенного в нескольких километрах от заведения. Потому я и поехал, чтобы поговорить с ним.

– Его выпускали на прогулку, разрешали встречаться с посетителями?

– Нет. Меры безопасности были беспрецедентными.

– Но как же тогда? How?

– Это длинная история, – пробормотал Сервас, вспоминая страшное, апокалиптичное расследование 2008–2009-го, когда он едва не лишился жизни, одну лошадь обезглавили, а располагавшийся на высоте двух тысяч метров завод был похоронен под снегом на глубине семидесяти метров под скалой.

Мартену казалось, что пальцы женщины вот-вот прожгут ему кожу. Она почувствовала, что ему неловко, и убрала руку.

– Когда я вошел в камеру – там были не палаты, а самые настоящие тюремные камеры, – он слушал музыку. Своего любимого композитора… И моего тоже… Мы любим одну и ту же музыку. Same music. Одного и того же композитора: Малера. Густава Малера. Гюстава.

Назад Дальше