Обучающиеся тогда влюблялись в меня целыми потоками, точнее, их мужская часть. Я была легкой, улыбчивой, ухоженной, спортивной, в отличие от выползающих утром из студенческой общаги заспанных, сумрачных, озабоченных, из-за самоуверенности молодости не думающих о внешнем виде их однокурсниц. Мне было немногим больше тридцати, и недавно, несмотря ни на что и вопреки всему, состоялась защита моей докторской, но уже в Москве. В то время мы и познакомились – я и мой бывший. А теперь стоим на дороге в противостоянии. «Ничего личного – только бизнес!» – казалось, говорило выражение его лица. Как в анекдоте: «Встает мужчина на корпоративе и говорит: «Так выпьем за секс и бизнес!» Начальник ему: «Ты сдурел, что ли?» И тостующий меняет слова: «Пардон. За любовь и работу!» «За это – выпьем!» – ободряет босс.
Куда-то я совсем далеко ушла во времени, когда я была почти ангелом, порхающим на крыльях свободы. Это было время, в которое я еще и Мону Лизу не видела. Не выходила на утренние пробежки по Парижу. Не видела египетскую коллекцию в Британском музее. Но была счастлива. А мой бывший тогда говорил:
– У меня такое чувство, что я выпускаю в жизнь своего, а не твоего сына!
Я молю под пронизывающим степным ветром:
– Прошу Тебя, Господи, чтобы мой сын даже не узнал о том, что на этой дороге меня застрелил тот, кто водил его в школу, учил драться, читал с ним книги. Сотвори, Господи, чудо, чтобы он в своем неведении никогда не устроил вендетту. А у меня уже было все, о чем только можно мечтать: любовь, карьера, Мону, я видела, ту самую, что Лизка, не один флакон той тетки, что Коко, и ее последователей, извела, «бэха», белая и дорогущая, на стоянке возле дома осталась, более чем в пятидесяти странах я побывала, по делу и не по делу. Сын уже заканчивает образование. Пусть же ему, Господи, прошу Тебя, будет счастье в жизни, когда я погибну за эту многострадальную землю!
Что же ты, мой герой, черти тебя побери, не выдрессировал меня, как правильно носить автомат, а не держать его за спиной? Сам ты так маху и не Маху не давал! И подчиненных выдрессировал. А меня, хотя и научил многому в школе выживания, называемой жизнью, например, как любой предмет сделать оружием и как ни при каких условиях не пускать чужих в дом, а уметь его сделать крепостью, и многому чему другому в этой школе выживания, но недоучил. Эх ты, моя большая любовь! Ты бы не отпустил меня с этой гуманитарной миссией с коробками лекарств, самой за рулем. Ты, зная меня, вычислил бы то, в чем я и себе не признавалась, когда ехала сюда и стала помогать. В медикаментах я, естественно, достаточно понимаю, а уж повязку наложить могу запросто! Потом мне еще достался автомат. Не скажу, каким образом. При моей напористости мне невозможно было отказать. И понесло меня на дорогу, по которой раньше столько раз ездила. Но все же забыла я многое за столько лет! С трудом вспоминаю, где что. Тоже мне местная, называется! Тем более что где деревья и дома новые выросли, а где, наоборот, разворочено все, на той дороге, где я в восемнадцать лет училась водить машину.
Сейчас я стою напротив него, бывшего, и не понимаю: узнал ли он меня – будто это имеет хоть какое-то значение! А может, он стал носить линзы? Почему он целится мне в голову? Не самая лучшая точка для поражения! Я была невдалеке от аэропорта, из которого я столько раз улетала, тогда еще в города Союза, а сейчас на его руинах даже нельзя снимать фильм «Сталкер». Например, вчера на взлетной полосе был танк. В двух километрах от него стоит полуразрушенный пригородный ресторан, куда мы со студенческой группой ездили праздновать дни рождения в связи с его хорошей кухней и, что греха таить, дешевизной. Недалеко от него проходит дорога, по которой по-прежнему ездит автобус, теперь международный. Вдруг я услышала кряканье уток. Они были в загоне возле дома, как и козел. А на крыше дома мужик прочищал дымоход, который завалило кирпичами после обстрелов. Она была недавно залатанная, хотя и кусками старого шифера. Больше людей не было видно. Недалеко были и, наверное, до сих пор есть небольшие овраги, где под редкими ивами били родники. Мы ходили сюда много лет подряд школьниками в апреле, когда появлялись первые аквамариновые пролески. После того, когда соберешь их букет, ночью снились ярко-синие звезды. Почему-то на обратной дороге всегда было жарко и начинала болеть голова. Наверное, от переизбытка кислорода и эмоций. Сейчас не время подснежников.
Тоже мне, сказка «Морозко»! В старой истории злая мачеха, женщина-домохозяйка при не очень богатом муже, желая избавиться от падчерицы Марфуши, девушки трудолюбивой и безропотной, приказала мужу отвезти девочку в лес из маленького поселка за подснежниками. Такая цветочница-предпринимательница! Старик, которому было не больше сорока пяти, но как пароход назовешь – так он и поплывет, не посмел ослушаться сварливой жены. Кто ж даже из современных мужчин выдержит многочасовое давление, стенания, крики и оскорбления! Он привез свою кровиночку в лес, примерно в такую же погоду, как сейчас, оставил там и вернулся домой. А меня как сюда занесло по своей воле? Вскоре появился гражданин мира Морозко и спросил у Марфуши:
– Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная? – А она безропотно ответила, стуча собственными, не вставными зубами, не отбеленными специальными средствами, на синем лице, не покрытом дизайнерским мейкапом. Ведь мужчины, особенно богатые, каким, по-видимому, и был этот герой, раздающий шубы, очень любят таких.
– Тепло! – А возможно, она так сказала назло старику-спонсору, так как была гордой и выносливой. Трижды он уходил, пакостник и садист, и столько же раз возвращался, обращаясь к ней с тем же вопросом. Но стойко на своем стояла девушка, уже замерзая. Тогда понял он, что именно такая ему нужна, которая не продаст и не разболтает конкурентам его очередной бизнес-проект. Согрел он ее уже у себя дома, но к утру вернул в сугроб, но уже в шубе, чтобы в очередной раз проверить, не другая ли фирма ее подсунула.
На следующий день старик-отец, которого до такого внешнего вида довела его ленивая, сварливая и всеми возможными методами продлевающая свою уже ушедшую молодость жена, снова поехал в лес и нашел там не труп, замерзший, синий и скрюченный, как ожидал, предатель, а дочку, живую, здоровую, с богатыми подарками, в не то норковой, не то соболиной шубе. Когда мачеха увидела падчерицу в дорогой обновке и с коробом импортного бутикового белья, она решила и своих дочерей отправить к жениху. Про дешевенькие цветочки уже все забыли! Однако в лесу, все в том же сугробе, на вопрос «Тепло ли вам, девицы?» те хамили и капризничали, так ничего и не получив от богатого спонсора, к тому же уже определившегося в выборе и потратившегося на шопинг. Они быстро окоченели от сильного мороза, редко случающегося в этих местах. А смерть от холода, как известно, самая легкая: реципиент умирает от остановки дыхания, даже не мучаясь при этом. А засыпая, видит сказочные сны и – улыбается! Следовательно, не очень молодые особы умерли счастливыми. Их мать, как и все остальные герои, осталась жить дальше, не наживая при этом добра ни в прямом, ни в переносном смысле.
На данный момент эти первоцветы законом собирать запрещено. А здесь разве обитает Фемида? А я хоть работящая, но не бездомная! И черта с два меня можно было бы заставить! Но все же меня тоже знобит. Занесло же меня сюда, даже без злой мачехи и равнодушного тупого отца! Что толку от моего автомата за спиной! Велика у меня вероятность погибнуть не с ощущением почти наркотического удушья от замерзания, просматривая романтические грезы. Как у Шекспира:
– Скончаться. Сном забыться.Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят?Я стояла и вспоминала. Что-то припомнилось тогда, остальное – уже в процессе работы над книгой, и разделить это трудно, как правильно ответить на вопрос с пальцами, соединенными резиновыми манжетками и проводками с детектором лжи, который, как известно, показывает только скорость пульса:
– Это вы видели во время текущего события? Только «Да» или «Нет»? Ответьте на следующий вопрос: «Узнали ли вы об этом позже?»
Часть 1
Российское Царство Воздух Геры
Глава 1
Вторая половина ХVI века Москва. Оптскарь
Эти записи на новоанглийском языке времен Шекспира были найдены на чердаке дома в Лондоне. Как они туда попали – неизвестно. Мои друзья в Англии, зная, что я готовлю эту книгу, попросили у хозяев бумаг разрешения сделать фотографии с изящного старинного альбома с текстом, относящимся приблизительно ко второй половине шестнадцатого века, иллюстрированным великолепными рисунками, на которых был изображен древний Московский кремль, люди в длинных меховых шубах, чьи женские и мужские лица, если изменить прически, убрать бороды и головные уборы, почему-то очень похожи на моих современников. На других листах были нарисованы мензурки, колбочки, ступки, старинные бокалы и горшочки. Все это, несмотря на литературный английский, явно указывало на «русский след». Отдать или продать альбом англичане отказались, так как у них сформировалось мнение, что это писал их давний, хотя и не прямой предок, но разрешили все сфотографировать, что не является проблемой при качестве современных гаджетов, как и мгновенная передача информации на мой электронный адрес. От Англии вполне можно ожидать столь длительного хранения раритетов: ведь сохранилась же церковная книга, в которой имеются записи о рождении и смерти Шекспира! Хорошо жить на острове: по нему не так уж и часто ходят завоеватели.
В альбоме было спрятано несколько сложенных вдвое листов со стершимися на сгибах словами, написанными тем же, но более торопливым, а вследствие этого нервным и неразборчивым почерком, и на них не было рисунков. Они меня заинтересовали более всего, поэтому они стали началом моего чтения. За все нюансы языка после моего перевода не отвечаю!
18 марта 1584 года. Я фармацевт. И я в величайшем ужасе! Пишу ночью, так как не могу уснуть и посоветоваться не с кем на чужбине. Царь умер! Уже ходят слухи, что Годунов лишил его жизни, подкупив лечащего врача. А кто готовил лекарства? Я! А кто рекомендовал неоднократно применяемый и столь эффективно подействовавший состав, в который входили ртуть и мышьяк в гомеопатических дозах, когда тело его покрылось характерной сыпью, являющейся признаком того, что мужчина слишком увлекался доступными девицами? Или от других причин? Опять же я! А кто ему готовил травяные сборы для укрепления сил? Я! Везде – я! Может, я в чем-то ошибался: не с кем мне было посоветоваться в этой варварской стране! И как отличается от англичан организм москвитян! А главный тезис врачевателя: «Не навреди!» Вдруг кто-то добавлял яд в лекарства, приготовленные мною? Кто их разберет, этих русских! Да и, признаться, и у нас это возможно! И опять допрос будет.
– Кто готовил лекарства? Кто не попробовал его до того как подать царю? – спросят меня, вздернув на дыбу. Ответ один: я! В спешке и ужасе, которые возникли меньше десяти дней назад, так многое уже нарушалось. Никто не посмотрит на то, что в последний год здоровье Царя ухудшилось, позвоночник потерял свою гибкость и его стали даже часто носить на носилках. При этом в свои пятьдесят с небольшим лет царь выглядел как дряхлый старик. А я выписывал ему бодрящие препараты!
Я приехал сюда в тысяча пятьсот восемьдесят первом году. Уже через год послы начали отписывать, что московскому государю жить осталось недолго. Тогда астрологи указали время его смерти, о чем царю, естественно, доложено не было. И ведь сбылось! Боярин Бельский, любимец царя, грозно предупредил ясновидцев, что, если их предсказание не сбудется, их сожгут живыми: это было равносильно назначению премии за убийство царя.
Но ни я, ни его врач не были согласны с этим. Еще дней десять назад царь активно занимался делами и строил планы на будущее. Десятого марта из-за государева недуга был даже остановлен на пути к Москве литовский посол. Поднялась большая суматоха, при которой лекари засуетились, монастыри стали раздавать щедрую милостыню, а по церквам велено было молиться за здравие правителя. При этом Иван Великий приглашал к себе знахарей и знахарок, которых привозили даже с Севера. Царь то падал духом, становился кротким и начинал усердно молиться, приказывал по Москве кормить нищих и пленных, выпускал из темниц заключенных, а то опять, хотя теперь и ненадолго, становился гневливым и необузданным. Ни лекарь, ни я не знали, как привести его в равновесие. Уже не действовала даже настойка опия в увеличенных дозах. Он то терял силы и собирался умирать, то говорил, что будет жить долго. Между тем тело государя распухло, стало дурно пахнуть и, как доктор констатировал, началось разложение крови.
Смрад от него становился все невыносимее. Не помогали уже ни ладан, ни розовое масло, обильно распыляемое по помещению. Сочетание двух сладковатых запахов – разложения тела и цветущих роз – делали обстановку еще ужаснее. Наступило семнадцатое марта. Около третьего часа царь отправился в русскую баню, к духоте которой я так и не смог привыкнуть, и провел там более двух часов под пение холопок. Лекарь и я боялись, что это повредит его расстроенному здоровью, но царь почувствовал себя бодрее. Его усадили на постели, и он велел подать шахматы, чтобы сыграть партию с Борисом. Сам собирался расставить их, но никак не мог поставить короля на свое место, что было так знаменательно. Одновременно упали: на доску костяная, черная, резная фигура короля, а на постель – Царь!
Поднялся крик и вой. Одновременно бежали за водкой, розовой водой, доктором и духовником. Явился врач с моими снадобьями, начали растирать его. Пришел митрополит и, памятуя распоряжение уходящего, наскоро совершил обряд пострижения в монахи. Но в это время царь уже был бездыханен. Он умер после полудня восемнадцатого марта. Страшно и тяжело ударили в колокола по всей Москве на исход души. Народ заволновался, толпа бросилась в Кремль. Хорошо хоть Годунов не растерялся и приказал затворить дубовые, с коваными полосами ворота. На третий день тело царя Ивана Васильевича было предано земле в Архангельском соборе, рядом с могилою убитого им сына. Он оставил своему сыну Федору царский венец, а Борису Годунову – государственную власть. Как здесь говорят: «Почил он в Бозе». Мне очень страшно!
Другие записи были сделаны уже в альбоме и были написаны красивым, хотя несколько витиеватым почерком.
12 декабря 1581 года. Я фармацевт. Я англичанин. Мое имя Jacob, но зовут меня здесь на русский, вернее даже, на еврейский манер – Яковом. Ужас! Пишу днем, больше от скуки. Хотя тешу себя надеждой, что, скопив денег, а платят мне здесь хорошо, уговорю мою императрицу отозвать меня домой из этой варварской страны и на родине издам мои записи отдельной книгой. Забавная будет вещица! Говорят, что я не первый здесь аптекарь, а жил до меня литвинянин Матюшко – оптскарь. Да кто у них, у русичей, разберет, что было тридцать лет назад!
Медведи, правда, как у нас говорили, по улицам ходят разве что на базарах, зовущихся здесь торговыми рядами. Но и у нас этими животными народ развлекают. Люди одеваются не в волчьи шкуры, а кто побогаче – в роскошные соболиные, беличьи, лисьи и прочие дорогие шубы, подбитые привозным бархатом и шелком, в том числе китайским, а кто победнее – в овчинные тулупы. Голодомора нет и еды много. Но она непривычная – тяжелая, жирная. Эля нет. Иногда употребляю их медовуху, а также ягодные наливки, больше по местным праздникам.