– Хорошая память – ценный багаж. Особенно в нашей работе. – Больше Уильям Траумерих не комментировал свою маленькую проверку. – Ты не брала с собой никаких файлов, оставленных Эдгаром, так сказать, в наследство? Я имею в виду, конечно, не личные документы.
– Я принесла оставленные отцом книги и записи о психотерапии, но не думаю, что в них есть неизвестная вам информация.
Гостья подергала за ручку пакет, разбухший от бумаг. Накануне она тщательно просмотрела каждую страницу, но не обнаружила ничего, что могло бы вызвать тревогу. Или просто не поняла. Вряд ли ее отец захватил с работы секретные документы, – в любом случае он не прятал бы их дома и уж точно не перевешивал ответственность на Хельгу. Значит, причина того, что ее сегодня вызвали, в другом.
– Если вам нужны какие-то материалы или наработки, могли бы заехать или договориться о встрече в удобном для вас месте. Но раз вы захотели видеть меня лично, вам нужно что-то еще.
– Возможно, я просто осторожный, – мужчина завел руки за спину. – Ты ведь читала его заметки?
– Конечно, но вы и сами знаете, как он писал.
Доктор Траумерих понимающе кивнул. Да, он определенно знал, что Эдгар завел привычку записывать мысли, которыми не планировал делиться, сокращениями, абстрактными фразами и кажущимся поначалу несвязными предложениями. Порой даже тогда, когда требовалась конкретика. Однажды профессор Мантисс по рассеянности использовал этот метод, чтобы написать записку в школу дочери. В ней говорилось что-то о задержке кораблей в пути, и учителя решили, будто девочка куда-то уплывала на отдых, хотя она попросту сидела на больничном. А уж какой хаос творился в личных записях Эдгара! Настоящий кошмар дешифровщика! Сам профессор прекрасно понимал эти записи через какие-то личные ассоциации, однако другим людям, не способным залезть в его голову, приходилось нелегко.
Научные работы отличались чистым языком и конкретикой, опубликованная книга доходчиво объясняла читателям особенности строения мозга, а вот личные блокноты, увы, пострадали от привычки профессора. Оттого Хельга не была уверена, что где-нибудь на полях мелким шрифтом отец не оставил крайне важную приписку, которая любому сунувшему нос в его бумаги человеку покажется обычной поэтической глупостью.
– Он что-то скрыл от вас? – вымолвила Хельга, наблюдая, как собеседник принимает закрытую позу. – Только отец не делал меня своей наследницей. Я понятия не имею, над чем он работал в последние годы. Пока я училась в колледже и институте, мы почти не общались.
– Я был бы разочарован в Эдгаре, если бы он посвятил тебя в детали своих исследований. – Доктор Траумерих предложил гостье выпить кофе. – Нет? Что ж… Видишь ли, Эдгар был очень умным, удивительным человеком! Но крайне осторожным. За все годы работы – а это более двадцати лет! – мы не сблизились настолько, чтобы считаться друзьями. И Эдгар не посвящал меня в свои методы исследований. То есть, разумеется, мы с ним многое делали вместе, но у него все равно получалось что-то лучше, и он никогда не посвящал меня в тайну своих успехов. – Доктор сделал паузу, видимо обдумывая продолжение разговора. – И вот его нет уже девять месяцев. И я каждый день жалею, что так и не выпытал у него парочки секретных методов. Поверишь ли ты, если я скажу, что Эдгар каким-то образом мог надавить на МС и расположить его к сотрудничеству? Нет, не расположить – заставить быть послушным. Более-менее.
– МС? – переспросила Хельга с явным недоверием в голосе. – Насколько я знаю, этот манипулятор крутит людьми, как капризный ребенок игрушками. Но чтобы кто-то мог заставить его слушаться…
– А ты думаешь, что знаешь характер МС? Любопытно, сколько же ты вынесла из того эксперимента. – Хельга пожала плечами, и доктор продолжил. – Он определенно ненавидел твоего отца. И ты уже догадываешься, что никто на этом этаже терпеть не может МС. Особенно мы, доктора. – Уильям Траумерих скромно поклонился. – Эдгар точно знал, как найти подход к этому «капризному ребенку», и всем нам работалось сносно. За тот год, что он отошел от дел, МС успел вогнать в депрессию трех работников разного уровня подготовки, довести еще двух до увольнения, а одному из моих коллег разрушил семейную жизнь. И все это не покидая этажа!
Хельга подумала, что доктор никогда не позволял себе ругаться, хотя тут так и напрашивалось ядреное словечко. Она бы и сама бежала от такой работы, если бы ее заведомо не тянуло к ней. Мантисс положила ногу на ногу, расслабленно откидываясь на спинку. Они постепенно подбирались к сути.
– Я осознаю, что тебе неизвестны удивительные методы твоего отца, – продолжал доктор Траумерих, замерев возле стола напротив собеседницы. На предложение Хельги сесть (будто она хозяйка кабинета) он отмахнулся. – Но ты дочь Эдгара. Никто не знал его лучше тебя, независимо от степени близости ваших отношений. Поверь, остальных он вообще не подпускал к себе.
– И вы хотите, чтобы я покопалась в записях отца и попробовала найти упоминания о методах усмирения главного бунтаря?
Доктор убавил мощность кондиционера, хотя Хельга ни разу не почувствовала холодка на коже. Напротив, кровь гуляла, а сердце бодро отстукивало привычный ритм.
– Конечно, это было бы непростительно эксплуатировать тебя в свободное время, не давая ничего взамен. Поэтому я собирался предложить тебе должность. Мне все равно нужны помощники, а ты окончила обучение на психолога с отличием.
– Вы знаете? – вырвалось у Хельги, пусть ничего необычного в этом и не было. Доктор Траумерих наконец-то перестал растягивать губы и впервые после начала разговора позволил себе естественную улыбку.
– Эдгар не мог удержаться, чтобы не похвастаться. Работа, которую я хочу предложить, как раз для тебя, с твоим-то умением разбираться в людях. Давно надо было это сделать, конечно, но… – Мужчина скривился и покачал головой, молча выражая свое отношение ко всем событиям, препятствовавшим этому разумному решению. – Коллеги с других этажей прозвали наше скромное владение царством паранойи и психопатии. Даже люди, которые не имеют контактов с МС, чувствуют его влияние. Иногда уборщики начинают жаловаться на негативные мысли или ощущение дискомфорта. Кто-то говорит, что вновь чувствует себя маленьким унижаемым всеми ребенком. Кого-то одолевают воспоминания, о которых они пытаются забыть уже не первый год. Из-за отсутствия психолога в нашей секции мы можем запустить случай, вовремя не обнаружив предпосылки. Неприятно слышать, что электрик, всегда исправно чинивший проводку, вдруг не вышел на работу, потому что покончил с собой. – Доктор вздохнул. – Тебе предстоит следить за настроением работников нашего этажа. Отправлять в отставку или в отпуск тех, кто не может справиться с негативными мыслями, и подбадривать тех, кто менее внушаем. Плюс в остальное время ты будешь сидеть с бумагами Эдгара и пытаться найти информацию о методах его работы. Как тебе такой расклад? О часах и оплате договоримся отдельно.
Он сцепил ладони на уровне груди, будто умолял гостью. Но еще больше ей бросилось в глаза, что жестикуляция к концу речи резко замедлилась, как если бы доктор потратил всю энергию на танец рук в воздухе. Скорее всего, проблема была в другом, и Хельга догадывалась в чем.
– Вы провели эксперимент, пытаясь узнать не столько возможности моей кратковременной памяти, сколько умение интуитивно решать непредвиденные задачи, верно? Но ни в работе с записями отца, ни в беседах с людьми это мне не понадобится. А вот в разговоре с вашим пациентом – да. Вы готовите меня к встрече с МС? Правильно я думаю?
– Н… нет. – Доктор поморщился и поправил очки. – Я подумывал… может, когда-нибудь ты станешь достойной преемницей отца в его деле. Я не знаю. Это просто мои фантазии. Сегодня я выяснил, что ты ближе к этому, чем я представлял, когда писал письмо. Но звать тебя на замену Эдгару я не планировал. Это вопрос неопределенного будущего, Хельга. А в ближайшее время тебе запрещено вступать с МС в контакт.
Хельга испытала смесь разочарования и смирения. Крохотная ее часть все равно надеялась, что бывший коллега отца проявит благосклонность и позволит проникнуть в самое сердце исследований. Но то были представления мечтательной девочки. Более реальными казались мысли о том, что доктор Траумерих заберет записи Эдгара, задаст пару вопросов и отпустит восвояси. А потом ни писем, ни звонков… Против подобного исхода Хельга даже разработала стратегию поведения: прибегнув к блефу, она должна была убедить доктора, что его самостоятельные копания в документах отца ни к чему не приведут. К счастью, прибегать к этому не потребовалось. Вариант с сотрудничеством устраивал Мантисс на девяносто процентов. Оставшиеся десять приходились на необходимость адаптации на новом рабочем месте и запрет на общение с МС – виновником всего происходящего на этаже. Это почти так же несправедливо, как попасть в футбольную команду и услышать от тренера, что первые пару лет предстоит сидеть на скамье запасных. Только в спорте человека из наиболее вероятных опасностей ждали физические травмы, а тут – кое-что посерьезнее.
– Вот как, – выдавила Хельга. – У меня есть возможность подумать?
Глава 1
Несмотря на стойкую нелюбовь к интроспективной психологии, Эдгар Мантисс часто советовал дочери анализировать процессы собственного сознания – во всяком случае, те, которые организуются и направляются ею самой. Даже если поначалу кажется, что это не вносит видимой ясности в проблему, в конечном счете такой анализ может стать толчком для понимания каких-то аспектов человеческого поведения. В конце концов, как можно понять других людей, если с трудом разбираешься в себе?
С возрастом Хельга сама занесла непродолжительное, но эффективное созерцание внутреннего мира в список полезных умений. А если еще и озвучивать мысли вслух, то противоречия вскоре будто сами собой уходят, а внутренние конфликты разрешаются. Особенно продуктивно рассуждать в присутствии не безмолвной мебели, а умного человека, способного одновременно быть незаметным, как чайный столик, которого не стесняешься и не боишься. К тому же он может быть полезным генератором значимых вопросов, и это вообще прекрасно! И Хельга вместо того, чтобы посвятить жизнь копанию в нарушениях работы мозга, отдала предпочтение когнитивной психологии. Эдгар первое время ворчал, но скорее для вида. На деле он меньше всего желал, чтобы его дочь работала с настоящими больными, а не просто запутавшимися в себе людьми.
И вот теперь Хельгу занесло туда же, куда и ее отца. А ведь, казалось бы, разными дорожками шли.
Испытательную неделю, посвященную инструктажу, технике безопасности и знакомству с рабочим пространством, Хельга перенесла не то чтобы совсем легко. Доктор Траумерих услужливо взял на себя обязательство провожать новую сотрудницу по коридорам и рассказывать о порядках, среди которых встречались весьма любопытные.
Взять, к примеру, лифт. Хельга имела возможность беспрепятственно прокатиться наверх, но вот вниз… Выданная ей электронная карта активировала лишь кнопку минус второго этажа. Попасть на другие минусовые этажи она не могла. Уильям объяснил это тем, что в работе с «интригующими объектами» один отдел старался не лезть в дела другого. Каждый из них располагал своим штатом работников, которые пересекались в столовой и делились разными байками, но никогда чем-то серьезным.
Далее свод правил начинал работать на минус втором этаже. Все двери, кроме уборных и особых «помещений безопасности», имели замки, отпереть которые можно было также с помощью карты, но уже другой. Точнее, других, потому что они делились на уровни. Как выяснила Хельга, карты третьего, низшего уровня выдавали уборщикам, которые не могли заходить в кабинеты без разрешения старших сотрудников, – они отпирали исключительно подсобные помещения с инвентарем. Ключи второго типа открывали почти все помещения на этаже, кроме специальных, помеченных красными буквами «А», «В» или «С». Другими словами, попасть в гости к МС с их помощью было невозможно. Такой ключик и достался молодой Мантисс. Картами первого уровня располагали доктора, и запертых дверей на этаже для них не существовало.
– Не хочу показаться занудой, но есть определенный стандарт техники безопасности: аварийные и пожарные выходы, лестницы в дополнение к лифтам, – говорила Хельга. – Я понимаю, что мы на какой-то глубине под землей, и все же… У вас есть по два лифта в разных концах этажа, но если они сломаются? Или начнется пожар? Почему у вас нет пожарных лестниц? Как план этого здания вообще одобрили?
– Я ценю твое внимание к безопасности, – терпеливо проговорил доктор Траумерих, – но неужели ты думаешь, что мы приглашаем людей в этот, перефразируя твои слова, гроб, не позаботившись о мерах предотвращения несчастных случаев? Кто бы вообще пришел работать сюда?
Он помахал рукой, привлекая внимание камеры в углу, а затем указал на датчик дыма.
– Одновременно четыре лифта сломаться не могут. Если здание окажется обесточено, заработают системы аварийного питания. На случай пожара на этажах располагаются особые комнаты. Их стены облицованы жаростойким металлом…
– Конкретно?
– Сплав на никель-молибденовой основе. Он используется также в создании протезов, так что не является ядовитым, – на всякий случай пояснил Уильям. Должно быть, Хельга своими допытываниями напоминала ему вредную отличницу. – Там сотрудники могут укрыться в случае опасности. Собственно, для того комнаты и были оборудованы.
Дверь, ведущая в «помещение безопасности», действительно обнаружилась в глубине этажа. Для этого нужно было пройти от главного лифта прямо и налево на втором повороте – это Хельга сразу запомнила. Чтобы зайти в такую комнату, карта не требовалась, но внутри не было ничего ценного, кроме запасов еды и однообразной мебели. Из-за этого помещение больше напоминало дешевую комнату отдыха.
Старомодных белых халатов никто не носил. Необходимость в них появлялась при работе в лаборатории. Однако определенный стандарт одежды существовал, поэтому какому-нибудь своенравному Тонни не разрешалось заявляться в гавайской рубашке и шортах. Хельгу это более чем устраивало. Пиджаки и блузы она ненавидела и надевала только в особых случаях. А вот темных расцветок кофты различных фасонов дарили ей комфорт и ощущение собственной привлекательности.
График у Хельги не был плотным: три дня в неделю на беседу с определенными группами лиц и еще один, посвященный исключительно бумагам.
– С десяти утра до шести вечера. Час на перерыв, – прочитала Хельга в заботливо распечатанном списке-напоминании. – Могу я выбрать вторник выходным днем? Я хожу в кружок рисования.
– Само собой, – разрешил доктор Траумерих.
Он оказался понимающим и добродушным не только к гостям, но и к сотрудникам своего отдела. «Мягкотелый» – так обычно отзываются о таких людях.
– У тебя уже была практика, верно?
– Когда заканчивала обучение. А еще потом устраивалась в частную клинику, но мне там не понравилось.
– Плохие условия?
– Плохой коллектив, – выдохнула Хельга. – Атмосфера враждебности не настраивает на работу. Вроде как они там привыкли, что к ним приходят «свои», и когда в клинику устраивается новичок не из их круга, его быстро выжимают.