– Совершенно с вами согласен! Итак, вы решили опровергнуть суждения оных ученых мужей, упомянутых и многих других?
– Да, я бы хотела попробовать это сделать, – Афинаида снова покраснела, – конечно, с вашей помощью, если вы… если вас заинтересует такая работа…
– Считайте, что она меня уже заинтересовала. Вы позволите? – Киннам протянул руку, взял папку, которую Афинаида положила на край стола, вынул распечатки и принялся просматривать. – Так, это, как я понимаю, план диссертации? Хорошо… Значит, вы хотите сосредоточиться на теме аллегории?
– Да, мне думается, что, хотя эта «Повесть» – переработка романа Ахилла Татия, на самом деле Евмафий сознательно отодвинул ее от прототипа, по духу она другая…
– Я вижу, вы написали об этом статью? Очень интересно! Вы позволите мне оставить себе эти распечатки, чтобы изучить на досуге?
– Да, конечно, я для того и принесла их…
– Благодарю!
– Там наброски для первой главы и еще вторая статья… Эти статьи уже готовы, а сейчас я пишу еще… Но я пока не знаю, где можно опубликовать… Точнее, одну статью я опубликовала, подруга пристроила в один журнал весной…
– В какой?
– «Вопросы филологии», номер два за этот год.
– Хорошо, я обязательно посмотрю. – Киннам черкнул что-то в ежедневнике. – Насчет публикаций не волнуйтесь, с этим не будет проблем! Я смогу быстро пристроить ваши работы в подходящие сборники и журналы. – Он продолжал проглядывать распечатки. – Да, вы основательно подошли к делу… Замечательно! Итак, ваша тема – «„Повесть об Исминии и Исмине“ как аллегория любви»?
– Это всего лишь предварительное название…
– Но звучит! – Великий ритор улыбнулся. – Вы хорошо знаете древнегреческий, как я вижу?
– Да, я окончила филфак Академии, отделение классической филологии. Я писала диплом как раз по Ахиллу Татию, а потом собиралась защищать диссертацию по Илиодору, проучилась год в аспирантуре, но бросила…
– Почему? Ведь у вас очевидные способности к научной работе! Что-то случилось?
«Случился провал в православие, – подумала Афинаида. – Но как объяснить ему это? Стоит ли вообще об этом говорить? Не сочтет ли он меня дурой? И будет прав, конечно! Ладно, будь что будет, раз уж зашла речь, расскажу в двух словах… Не скрывать же теперь!»
– Так получилось, что я… В общем, всё началось с того, что мой отец ушел от мамы к другой женщине.
– Вот как… Сочувствую! Вы тяжело пережили это?
В голосе Киннама слышалось непритворное участие, и Афинаида вдруг почувствовала себя раскованно, словно они были давно знакомы, и принялась рассказывать:
– Я-то нет, я давно видела, что ему с мамой тяжело. У нее был… очень специфический характер… В общем, папу можно было понять. Но мама понимать его, конечно, не хотела. Были ужасные скандалы, она пыталась его вернуть… Папа с той женщиной даже уехал в другой город. Когда стало понятно, что он ушел навсегда, мама впала в депрессию. И тут… подвернулся отец Андрей… Отец Андрей Лежнев.
– Что вы говорите?! – воскликнул Киннам. – Неужели тот самый Лежнев, которого разоблачили два года назад?
– Да, тот самый. Мама с горя ударилась в религию, стала часто ходить в церковь, сначала ходила по разным храмам, а потом попала к Лежневу…
Афинаида умолкла. На нее нахлынули воспоминания обо всем этом хождении в православие, последствия которого она до сих пор не могла расхлебать. «Как я могла упасть в такую яму, так быстро, так надолго?» – в который раз подумала она. Но голос ректора вернул ее к реальности:
– Вероятно, оный отец стал пугать вашу мать адскими муками и прочими прелестями загробного жития?
Афинаида невольно улыбнулась.
– Да, именно так, и мама очень быстро доверилась ему. Уверяла меня, что он читает мысли, что он прозорливец, всё подбивала сходить к нему на исповедь… Я сначала даже и не думала… У нас семья была нецерковной, папа был поклонником всего античного, эллинских философов, древнегреческого искусства, а мама религией не интересовалась, и я была от всего этого далека. То есть меня в детстве крестили, и всё на этом… Правда, атеисткой я не была, но я никогда не ходила в церковь, не причащалась… в общем, ничего такого. Но потом… потом у меня… возникли некоторые сложности в личной жизни…
Сложности? Подумаешь, сложность – влюбленность в Алекса, по которому сохла почти половина девиц их курса! Как она страдала по нему, а недавно при встрече с ним в ней ничто не затрепетало, она даже не может теперь понять, что в нем тогда находила! И из-за этого, из-за этой романтической дури она умудрилась загреметь к Лежневу!..
Тень мучительного прошлого легла на ее лицо, и Киннам мягко сказал:
– Простите, я, кажется, невольно вынудил вас вспомнить не очень приятные вещи! Не стоит рассказывать мне подробности. Значит, у вас произошли личные неприятности, и вы решили пойти за советом к отцу Андрею, так?
– Да, и после этого… Честно говоря, мне самой непонятно, как это вышло так быстро и… радикально… Но это так: уже через год я решила всё бросить и только спасать душу.
– То есть вы пустились во все тяжкие?
Афинаида недоуменно взглянула на ректора.
– Насколько я помню, – пояснил Киннам, – в Евангелии сказано, что спасти душу можно, лишь погубив ее.
– Да, но… – растерянно проговорила девушка, – ведь это толкуется как жизнь…
– И вы, значит, решили загубить свою жизнь, чтобы спасти душу.
Афинаида чуть вздрогнула.
– Вы правы, именно так и вышло! – Она горько усмехнулась. – Наверное, над такой глупостью можно только посмеяться… Когда я теперь вспоминаю всё это, мне иногда хочется избить саму себя, такой я была дурой!.. Впрочем, – она смутилась и покраснела, – вам это вряд ли интересно… все эти подробности… Простите, что я так…
– Почему же, очень интересно! Я ведь не только ученый, но и писатель, а писателей всегда занимают разные истории из жизни. Поэтому, если вы сочтете возможным посвятить меня в вашу историю, я с интересом ее выслушаю. – Ректор внимательно посмотрел на девушку. – Тем более, что вам и самой, как мне кажется, будет полезно рассказать всё это. Вы с кем-то делились этой историей?
Афинаида покачала головой.
– Но у вас есть большая потребность рассказать обо всем кому-нибудь.
Она снова вздрогнула и, чуть поколебавшись, кивнула:
– Вы правы, господин Киннам. Но… не знаю, могу ли я… Это отнимет у вас время…
– Пустяки! Всё время, какое ни есть – наше, и мы вольны тратить его, как считаем нужным. А мне в данный момент представляется нужным выслушать вашу историю. Обещаю, что не буду смеяться, что бы вы ни рассказали!
Афинаида грустно улыбнулась.
– Даже если б вы стали смеяться, я это вполне заслужила… Но я думаю, что смогу отличить юмор от насмешки.
– Отлично! В таком случае… – Киннам нажал кнопку на столе. – Елена, будьте добры, приготовьте нам кофе. Мне как обычно, а для госпожи Стефанити… минуточку… – Он взглянул на девушку. – Что-то говорит мне, что вы предпочитаете покрепче и послаще, я угадал?
– Да, – смущенно ответила она.
Великий ритор засмеялся, снова нажал кнопку и сказал:
– Для госпожи Стефанити, пожалуйста, крепкий и самый сладкий!
***
– Так с чего же начать? – задумчиво проговорила Афинаида, когда голос Элен погас с тихим щелчком микрофона. Она сцепила пальцы и напряженно посмотрела перед собой.
– Наверное, с начала?
– Нет, с самого начала не надо, это слишком долго. – Девушка помотала головой. – Начну с того, что на пятом курсе со мной случилась дурацкая история. Это было осенью, мы с друзьями сбежали с лекции, и кто-то предложил пойти… Нет, это опять длинно, – досадливо оборвала она себя. – В общем, это была игра, шутка, но потом всё обернули так, будто я приняла участие в языческой церемонии.
– Вот как? – удивился ректор.
– На самом деле это была просто глупость, дурачество: какие-то песни, мы бросали ладан на угли, а потом прибежали Рипидоносцы, завязалась драка… И с того дня у меня в жизни всё пошло наперекосяк. Я заболела, чуть не провалила экзамены, и… То есть, разладилось-то оно, может, само по себе, я бы и не связала ничего с этим эпизодом, если бы не мама.
– А мама уже, что называется, воцерковилась?
– Да, еще за полгода до этого.
– О, я представляю себе!
– Совершенно верно представляете! Это была целая эпопея. Сначала мама ничего не сказала, побежала советоваться по телефону. Отец Андрей всегда говорил, чтобы в минуты гнева или недоумения все звонили ему, а он объяснит, как поступить… Ах, лучше бы она тогда на меня накричала, даже поколотила – всё равно бы потом пожалела, всё бы и забылось. Но мама замкнулась, отгородилась от меня, начала обдумывать какую-то стратегию… – Афинаида сжала губы и слегка задумалась. – В итоге она внушила мне, что надо поговорить с отцом Андреем – всего лишь поговорить, по-человечески. Мне нелегко было решиться на разговор с незнакомым священником, но… Мама вдруг стала ласковой и мягкой, терпеливо объясняла, что я нуждаюсь в помощи, что отец Андрей может многое разъяснить, и… А тут я прочла книжку о святом Григории Паламе, и мне самой стало любопытно. Да ведь я и не имела ничего против религии, а мое состояние болезненное… оно меня беспокоило. В общем, в конце концов я уступила. Мы пришли к отцу Андрею утром в будний день, и вокруг него уже была толпа народа. То есть сам он с кем-то беседовал в исповедальне, а люди стояли и сидели в ожидании. Отец Андрей оказался совсем не страшным. Когда дошла очередь до меня, я вкратце рассказала свою историю, а он сначала молчал, смотрел в сторону, только изредка взглядывал на меня так… изучающе. А потом сказал, что со мной всё непросто, что хотел бы поговорить на эту тему позже, когда народ разойдется.
– Однако!
– Нет-нет, ничего такого! Он лишь дал понять, что озабочен моей судьбой, и я… мне это было приятно. Я вышла из исповедальни и села в сторонке, стала ждать. Мама вскоре ушла, а я, можете представить, прождала его до самого вечера! Это был какой-то немыслимый день, странный круговорот лиц, явлений… Вы знаете Свято-Михайловский храм в Перистери, недалеко от книжного развала? Это древняя базилика, довольно большая. Отец Андрей появлялся то тут, то там, наверху, внизу, что-то объяснял, доказывал, распоряжался. Его голос был слышан везде, повсюду! Но сам он только мелькал перед глазами и тут же скрывался. Иногда махал рукой – мол, подожди еще, иногда подходил на секунду, извинялся и пропадал снова. Я сидела и читала, я всегда носила с собой какую-нибудь книжку… Несколько раз порывалась уйти, но… не получалось. То думалось, что это будет невежливо, а то меня кто-нибудь задерживал. Это был канун праздника Трех святителей, было много всяких приготовлений, меня тоже просили помогать. Подходили всякие люди, интересовались, кто я такая, что читаю и кого жду. И все хвалили отца Андрея, говорили, что он очень мудрый на советы, может понять любого… А Лежнев еще приговаривал, бегая по храму: «От каждого по способностям, каждому по духовной потребности», – смешно, правда?
– Да уж! – хмыкнул великий ритор.
– Вот. И постепенно возникло ощущение, что я стала кирпичиком в этом большом здании, что мне уже определено свое место. И мне самой стало интересно: чем же дело кончится? Прошло несколько часов, ко мне подошла старушка и сказала, что отец Андрей благословил пообедать, – и вот, я ела в полутемной каморке безвкусную похлебку, заедала черствым хлебом… Потом была вечерня, и я впервые отстояла церковную службу. Лежнев служил хорошо, проникновенно и очень сосредоточенно. Сзади иногда доносился шепот: «Ах, какой молитвенник!» После службы он вдруг подошел ко мне и спросил: «Ты ведь студентка? Умеешь читать церковные тексты?» Я ответила, что умею, но не вслух.
– Он сразу перешел на ты? – поинтересовался Киннам.
– Да, он иначе ни к кому не обращался.
В этот момент дверь кабинета распахнулась, и величественно вплыла Элен с небольшим подносом. Она грациозно опустила поднос на столик, стоявший перпендикулярно ректорскому столу, бережно сняла с него кофейную чашку и, почтительно изогнувшись, поставила ее перед Киннамом, не забыв подложить маленькую салфетку. Афинаиду секретарша не удостоила взглядом, повернулась на каблуках и мгновенно скрылась. Девушке пришлось самой тянуться за кофе. Она машинально пошевелила в нем ложечкой и продолжала:
– Ну вот, тогда он махнул рукой и сказал: «Не важно. Мне сейчас надо молебен отслужить, помоги, пожалуйста». И ткнул меня в служебник. Я прочитала, запинаясь, пятидесятый псалом, а отец Андрей потихоньку пел, бормотал молитвы. Потом похвалил меня, сказал, что хорошо читаю – это было неправдой, между прочим, читать я научилась позже, – и тут же спросил, приду ли я завтра. Мол, очень нужно завтра кое в чем помочь. Я растерялась, но он тут же забыл о вопросе, вернулся вдруг к моей исповеди, если можно ее так назвать. Объяснил, что мое прегрешение тяжелое, что жертвоприношение идолу – это ни к какие ворота не лезет, что я отлучила себя от церкви, от Бога… Но сразу принялся утешать, говорил, что я сложный человек, что меня можно понять и простить, но понять меня по-настоящему может только Господь… и духовный отец, если он у меня появится. Потом опять спросил, приду ли я завтра…
– И вы, так сказать, проглотили эту приманку, – подытожил Киннам слегка удивленным тоном.
– Нет, не совсем… Это не выглядело приманкой, вернее, приманкой был весь его тон, стиль, манера поведения. Он действительно располагал к себе! Я пришла к нему снова, да. Хотя не назавтра, а через неделю. Меня разбирало странное любопытство: хотелось понять, что это за церковная жизнь такая, чем живут все эти люди, какой они смысл находят во всех этих занятиях… И сам Лежнев мне тоже стал интересен. И вот, я пришла, а в храме в тот день собирали одежду для бедных, и отец Андрей мне обрадовался. В тот момент было много бестолковщины, не хватало просто аккуратных людей. И… я как-то сразу почувствовала, что я здесь нужна, что мне рады. Это было не то, что в Академии, где все мы были на равных и никто, по большому счету, друг другом не интересовался. Лежнев бегал вокруг, пытался руководить и всем говорил: вот, посмотрите, какая к нам барышня пришла ученая! Теперь, мол, всё пойдет на лад…
– Но ведь это была настоящая секта? – перебил ее ректор.
– Да. Но такие вещи понимаешь только потом, если посмотришь со стороны. Секта это нечто отделенное от целого, но… Иногда ведь очень приятно чувствовать себя отделенным от профанов, посвященным в тайну… И тогда самому хочется во всё вникнуть, узнать побольше. Представьте: вы стоите в храме, слушаете проповедь, ощущаете, что в ней много намеков, аллюзий, но точно не можете сказать, каких. А рядом стоят люди, которые вздыхают, кивают головой и явно понимают больше, чем вы… Разве не у всякого человека проснется любопытство и жажда познания?
– Не у всякого, только у некоторых. Даже смею вас уверить, что большинство этих слушателей сами ничего не понимают.
– Здесь вы тоже правы. Там было больше специалистов другого рода. Например, я однажды видела, как одна женщина подошла к другой и спросила: «Помнишь, какой завтра день? Вот, отец Андрей просил передать тебе синодик». А та улыбнулась так самодовольно, кивнула: «Да, он знает, к кому обращаться!»
– Это они о чем? – Киннам вскинул брови.
– Есть такой обычай у духовных людей – накануне дня мученицы Клавдии молиться за всех обидевших и врагов. Якобы этим привлекается особая благодать. Суеверие, конечно, но раньше мне так не казалось. – Афинаида, наконец, глотнула кофе. – Раньше казалось, что там, в Свято-Михайловском, витает особая мудрость. Ведь никто никогда не говорил, что мы отделяемся от Церкви – наоборот, подразумевалось, что именно мы-то и храним ее учение в первозданном виде! Если «они» могут есть рыбу по средам, носить одежду, несвойственную полу, и так далее, то мы так делать не будем, потому что знаем, что это запретили святые отцы…