– Все это к тому, что я захватил эту шхуну.
– Но… но мы… мы не южные, сэр! – в отчаянии воскликнул капитан. Тот, поморщившись, махнул рукой и произнес:
– Это не имеет значения.
– Но это незаконно! – гневно заявил кэп. – Вас арестуют за захват без каперского свидетельства – пиратство, проще говоря!
Капер провел рукой по планширю, как будто ища пыль, и негромко спросил:
– Да, но вот кто об этом узнает?
Он зло оскалился. Иллюминаторы капитана в ужасе расширились. Мы поняли, что беда реальна и что надежды нет. Все кончено.
– Нет, – еле слышно прошептал капитан, когда его взяли под руки, чтобы увести. – Нет! Будь ты проклят, пусть твоя душа отправится в ад, дьявольское отродье!!!
Я подался вперед, меня остановили солдаты. Не обращая внимания на ружья, я, как дикий звереныш, бросился на одного из них и инстинктивно вцепился ему в глотку. Кид рядом бросился было мне на помощь, но его тут же свалили. Меня схватили за плечи и оттащили от лишившегося чувств морпеха. Когда меня поставили на колени и приставили к затылку дуло ружья, капер обернулся на шум.
– Ты ведь Дюк, верно?
Я молчал, чуть не захлебываясь собственной яростью.
– Отвечай, когда с тобой говорит командир, – властно потребовал он, глядя на меня сверху вниз. Меня это сильно задело, животные инстинкты подсказали, что это – знак того, что он выше меня и я побежден, но встать я не мог. Единственное, что я мог сделать – поклясться себе, что до конца своих дней перед ним я буду стоять ровно, даже если у меня будут сломаны обе ноги.
– Ты мне не командир!
– Боюсь, ты ошибаешься, – он наклонился и посмотрел мне в глаза своим пугающе пустым взглядом. Ребенок во мне затрепетал, но я был слишком взбешен, чтобы бояться. – У меня есть для тебя новости, Дюк, ты завербован на военно-морской флот. Ты не выглядишь взросло. Сколько тебе лет?
Я гордо поднял голову, думая, что победил, но он оказался умнее меня и хорошим манипулятором.
– Полагаю, еще недостаточно, чтобы ты научился говорить.
– Мне одиннадцать! – Я поддался на провокацию, и победа оказалась за ним.
– Не ври мне! – гаркнул он.
– Я не вру! – изумленно возразил я.
– Думаешь, я ребенка от подростка не отличу?
– Видимо нет.
– Который год служишь?
– Был бы четвертый, если бы не некоторые непредвиденные обстоятельства.
– Не смей дерзить мне! Сколько тебе?!
– Одиннадцать, я же сказал.
– Лжец!
Он наградил меня варкулем. Я вспылил. Рванулся вперед, но меня рывком опрокинули на палубу. Тот невольно отшатнулся и дрожащим голосом приказал:
– Затащите его в трюм, пусть успокоится.
Меня подняли, я попытался вырваться. Он тем временем пошел дальше и подошел к стоящему неподалеку Киду.
– Ну а тебе сколько? Тоже одиннадцать?
– Да… сэр. Мы ровесники.
– То есть, он не соврал?.. – озадаченно спросил тот.
– Нет, сэр.
– А может, и ты мне врешь?
– Я полагаю, толку мне от моей лжи немного, – с печальной улыбкой ответил Кид. Он, усмехнувшись, снова оглядел сначала Кида, потом бесящегося меня и протянул:
– М-да, ну и поколение… Как тебя зовут-то хоть, шутник?
– Кид, сэр.
– На шхуне служил юнгой или охотником?
– Охотником, сэр.
– Ага. А этот?
– Он был матросом. Сэр.
– Отлично, – он хлопнул в ладоши. – Этого – в матросы, этого – в солдаты… Да что вы там возитесь, с подростком справиться не можете?!
– Да прекрати лягаться! – возмущенно воскликнул державший меня парень. – Не переживай, тебе у нас понравиться.
Когда он в пятый раз огреб от меня, он выругался и приложил меня башкой об угол переборки. Вы даже не представляете, как мне смешно сейчас это говорить.
Когда я оклемался, уже в трюме – “посвящение в военморы”: издевательство в виде строевого смотра, матросы отдельно от зольдов. После, завербованных, и солдат, и матросов, построили в шеренгу на шкафуте. Я различил Кида и молча, глазами, спросил, что происходит. Он незаметно, еле пожал плечами. Этот небольшой диалог был окончен как раз в тот момент, когда дверь адмиральской распахнулась и оттуда вышел этот чертов сатана, одетый еще лучше, чем до этого и еще больше от этого важничающий.
– Так! – громко начал он, поправляя рукава. – Слушайте меня внимательно. Теперь вы, вместе с этой шхуной, командиром которой меня великодушно назначил господин адмирал, командующий недавно виденным вами фрегатом, зачислены на военно-морском флоте. В табеле я – только лишь капитан третьего ранга, но в Море, на этом корабле, я второй после Бога. А посему я имею все полномочия назначать свои правила, и вы обязаны их выполнять. Вам будет запрещено сходить на землю, сразу после того, как мы покинем верфь. Обращаться ко мне не иначе, как “господин командир” или “сэр”. Ну и самое главное! Дисциплина превыше всего. Вы меня хорошо понимаете, Дюк? – резко обратился он ко мне. Я не ответил. Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, ясно читая друг у друга лютую ненависть. Наконец он отвернулся. – Вы – моряки, и судовая дисциплина вам должна быть известна. Не устраивать драк и прочих нарушений. Слово человека, стоящего выше – закон. За недисциплинированное поведение вы будете наказаны соответственно с тяжестью вашего нарушения. Я все сказал.
После мы взяли курс в ближайший порт. Как только мы прибыли, шхуну отправили на верфь, и началась перестройка. Добавили дубовых досок обшивки для прочности, длины и ширины корпуса, поставили третью, бизань-мачту, установили на всех трех стеньгах и брам-стеньгах марселя и брамселя и, разумеется, притащили на борт 20 штук карронад. На верфи работало много людей – не то чтобы я тогда умел считать, но, думаю, человек 500 было точно. Немало досок на плечах перетаскали и мы с Кидом, и это было все, чем мы занимались во время нашей последней стоянки перед рейсом длиной в 7 с лишним лет. Перестройка продолжалась недолго – месяца 4, не больше, но за это время наша шхуна таки успела приобрести грозный военный вид и получить название “Буря”. Мы отчалили. Ступить на землю после этого нам с Кидом было не суждено очень долго.
Глава II
Меня расписали на грот-мачту – опыт у меня уже был, и меня преспокойно отправили лазить по вантам. Что насчет Кида, то как-то раз, на полуюте, ему устроили проверку.
– Ты говорил, что хорошо стреляешь. Это так? – допытывался до него старлей. Я прислушался, не отрываясь от принайтовки.
– Да, сэр.
– Чем тебе легче?
– Да чем угодно, но я привык к карабину.
Охотнику дали карабин. На его лице проскользнула еле заметная улыбка.
– Попадешь в клотик?
– Откуда?
– Да прямо отсюда.
Кид фыркнул и, прищурившись, высмотрел на грот-мачте несчастный набалдашник, небрежно перебросил карабин из одной руки в другую и, не глядя, выстрелил.
– Дюк!
Я протянул руку и поймал поверженный клотик, в центре которой было аккуратное, еще дымящееся, отверстие. Лейтенант присвистнул и хлопнул стрелка по плечу.
– Да ты, парень, не промах!
С тех пор это лестное имя “Не Промах” осталось за ним. Понятно, что его записали в стрелковую команду.
Моя же военморская жизнь началась немного по-другому.
Все были в кают-компании – ужинали. Я был на вахте, когда до моих ушей донесся крик командира, как всегда немного более громкий, чем все остальное.
– Поди, принеси мне трубку и табак из каюты, Жак, да поживей!
Я не придал этому значение. Послышались шаги, и на палубу вышел Жак – долговязый матрос с вечно хмуро наморщенным лбом. Он перешел шкафут и вошел в командирскую каюту. Через пару секунд дверь снова открылась, но вид матроса чем-то насторожил меня и я невольно посмотрел на него. Жак был занят запихиванием командирских денег в карман. Почувствовав мой взгляд на себе, он криво улыбнулся. Деловито засунув большие пальцы за пояс, сказал:
– Как дела, брат мой матрос?
– Ночного колпака захотелось, Жак? – с усмешкой спросил я, забухтовывая фал грота. Он помрачнел.
– Сколько тебе дать, чтобы ты держал свою пасть закрытой?
– Оставь деньги себе, на что они мне? – презрительно ответил я. – Все равно мне отсюда на землю не сойти, а тут мне вроде как все бесплатно дается. Ну а насчет моей пасти можешь не переживать, я предпочитаю помалкивать. Теперь советую тебе поторопиться – он и так не ангел, а твоя задержка и вовсе его взбесит.
Он поджал губы и покивал головой.
– Справедливо.
– Проваливай отсюда и оставь брата своего матроса с его закрытой пастью наедине, пока она таковой остается.
Как вы понимаете, я был не в духе тогда. Жак поторопился послушаться и бегом помчался назад в кают-компанию.
На следующий день, только мы встали и принялись за работу, как проклятущая каюта со стуком распахнулась и проклятущий командир громко провозгласил:
– На корабле завелся вор.
Как по команде все замерли. Я стоял к юту спиной, но чувствовал взгляд, которым он обвел палубу.
– Кто это сделал?
Все молчали. Не получив ответа, он что-то сказал нашему дракону и показал на меня. Все внимание обратилось ко мне, кровь отхлынула у меня от лица. Страшная догадка о том, что со мной сделают за воровство, мелькнула в голове.
– Нет, – прошептал я, бросаясь к нему. – Нет! Я не – да пусти ж ты меня! – я не виновен!
Я знал, что если я сейчас бухнусь перед ним на колени, то ублажу его самолюбие и он, скорее всего, отменит приговор. Страх подкосил ноги, но гордость дала мне приказ стоять ровно, пока я могу.
– Неужели? – спросил он, оборачиваясь. – Кто же тогда виноват? Ты был там тогда, ты должен был видеть.
Я бросил взгляд за его спину, где стоял Жак. Он стоял, не моргая, бледнее смерти. Я раскрыл было рот, чтобы выдать его, но запнулся.
– Я… не знаю, я никого не видел… Должно быть, я отошел на бак, было темно…
– Когда я обвинил тебя во лжи, спрашивая твой возраст, я был неправ, – нетерпеливо перебил он. – Потому что лжешь ты отвратительно. Говори имя, если ты не виновен.
Я опустил взгляд.
– Я не знаю, не разглядел.
– Сэр! – рявкнул он.
– Сэр, – покорно повторил я.
– Даю тебе последний шанс, Дюк. Или ты говоришь имя виновного, или этим именем будет твое.
В голове я произнес эти проклятые три буквы раз сто, из них пятьдесят собирался произнести вслух. Я снова взглянул на Жака. Он, думая, что я подчинюсь, смиренно ждал своего приговора из моих уст. В глазах щипало от детских слез бессильной ярости, но я сдержал их. Вцепившись рукой в планширь так, что побелели костяшки пальцев, я вздохнул и тихо, сквозь зубы, сказал:
– Я не знаю.
На мгновение губы командира исказились страшной ухмылкой, в глазах мелькнул недобрый огонек.
– Так вот ты каков, щенок…
Отвернувшись от меня, он торжественно прокричал:
– Вы сами видели, я сделал все, что мог, чтобы справедливость восторжествовала. Быть может, я сделал даже больше. Не может быть такого, чтобы командирские деньги исчезли сами по себе. Верно, Дюк? – он выразительно посмотрел на меня.
– Да, сэр, – сомневаюсь, что он, или кто-либо другой услышал меня, но его это вполне удовлетворило.
– Верно, рядовой Кид? – он внезапно повернулся к моему другу. Краем глаза я заметил, что тот неуверенно кивнул, бросив испуганный взгляд на меня.
– Возвращаемся к работе.
День, когда я повзрослел. Последующие годы проходили так же. Работа была мне не в тягость, может, даже в радость, но одно оставалось неизменным.
Четверг. Каждая буква этого страшного слова морально, духовно, а то и физически, убивает меня. Кто не знает, четверг на флоте – день для экзекуций. Я абсолютно уверен, что все катастрофы происходят исключительно в этот день, и никто меня в этом не переубедит. В среду половина матросов и столько же солдат натурально сходили с ума. Ну а потом хоть ветер не дуй, солнце не свети, вахтенный не спи, а на “Буре” настал четверг! За что, говорить не буду – вам неинтересно, а мне неприятно, но суть в том, что если тот учитель из моего счастливого детства переживал, что мы, из-за своего бродяжничества, были “недосеченными”, то на мой счет он мог быть спокоен. Однажды меня это довело.
Я в изнеможении сполз по мачте и опустился на руки. Командир отвернулся и сказал судовому врачу:
– Осмотри его.
Я, цепляясь за мачту, с трудом поднялся.
– Не надо меня осматривать! – хрипло проговорил я, отшатнувшись от лекаря. – Я в порядке.
Мне было очень худо. То есть, после бывало и многим хуже, но будущее я предсказывать не могу. Я бросил полный ненависти взгляд на командира, повернувшегося ко мне спиной. Ярость душила меня, силы стали как будто возвращаться ко мне, и я знал, зачем. У меня не было ножа – нас обшмонали недавно, – рядом не лежало вымбовки или интеграла, но чувство собственного превосходства поглотило меня, я знал, что легко обойдусь и голыми руками. К тому моменту мы с Не Промахом неплохо подросли. Я, трясясь от гнева, выпрямился и уже сделал шаг вперед, как вдруг…
– Стой, полудурок! – прошипел где-то у меня над ухом голос Кида, удержавшего меня от нападения. Я с силой оттолкнул его и тихо сказал:
– Оставь меня.
Перевел взгляд на командира, не подозревающего, какие страсти творятся у него за спиной, и хотел возобновить попытку, но зольд положил руку мне на плечо и рывком отбросил назад.
– Тебя повесят, идиот.
– Ну и пусть. Я лучше умру, чем проживу так хотя бы еще день, – тихо орал я, как бы странно это не звучало. – Какое тебе вообще до меня дело??
– Ты мой друг.
Моя готовность подраться и с ним тоже, ушла, но пыл убить командира остался.
– Ну вот и будь другом, позаботься о том, чтобы меня выбросили в Море, когда я откинусь.
Я отпихнул его локтем и упорно последовал за удаляющимся командиром. Он не стал меня останавливать, а только продолжал громко шептать (что ж за странный разговор у нас вышел-то, а) мне вслед:
– Ну и пожалуйста, давай! Пусть тебя вздернут на рею, как собаку, выкинут за борт, сожрут рыбы, и до дома ты никогда не доберешься, и на “Бурю” ты больше никогда не вернешься, и Море с палубы никогда не увидишь, вот так-то!
Я остановился. Понятия не имею, откуда этот черт почти каждый раз в точности знает, что сказать. Мой порыв заштилился, силы покинули меня. Я невольно попятился, как будто отступая перед его доводами и, забывшись, прислонился к мачте спиной. Когда я с подавленным охом отскочил от нее, подошел Кид и молча протянул руку. Мы спустились в кубарь.
Как-то поднялся сильный, даже штормовой, ветер. Ничего опасного, но мы тогда перли крутым бейдевиндом, практически мордотыком. Ну и один очень умный человек не додумался, черт бы его побрал, приказать убрать марселя, до чего любой ребенок допер бы. И ведь попробуй убрать без приказа – и умри. Ну и доигрался – фор-стеньга бедной моей “Бури” изогнулась, как хлыст, и – ну, догадаетесь? – сломалась. За этим последовал ремонт, конечно. Благо, это была только трещина, и идти в порт нам не понадобилось.
Ну и вот, иду я, значит, с массой приспособлений в руках, дальше носа ничего не вижу. И чувствую – задел кого-то. Значения не придал, но это ведь я.
– Эй, ты!
Я не без труда обернулся и увидел разодетого как на парад помощника.
– Борзометр зашкаливает? Извиниться не хочешь, карась? – высокомерно спросил он.
Как вы понимаете, я был взбешен до невозможности – этот урод, командир, совсем не бережет корабль. И тут еще и этот под руку лезет. Я молча положил все инструменты и блоки на палубу и подошел к нему. И, сам не заметил, как с размаху, ударом кулака свалил его. Все вдруг перестали копошиться и возиться, как муравьи. Красный, как помидор, помощник, встал и кинулся в драку. Он был старше меня лет на 5-6, но он то ли силой не вышел, то ли что, но скоро я взгромоздился на него сверху и закончил всю потасовку. Он уже потерял сознание, когда меня немного запоздало начали оттаскивать от него. Я вырвался, но только чтобы, тяжело дыша и стирая с уголков губ кровь, презрительно сказать:
– Извини. Карась.
– Что за демократию вы тут развели? – прогремел хорошо знакомый голос.
Все с ужасом уставились на ют, я, бросив быстрый и злой взгляд в ту же сторону, невозмутимо поднял лежащее барахло и как ни в чем не бывало вернулся к работе. Где-то рядом мелькнул Кид. Конечно, в тайне от командира это не осталось. Тем хуже, что я тогда раскрошил пому 4 зуба.
После этого, я заметил, что меня, сначала за спиной, а потом и в глаза, называют “Бешеным”. Кид тоже это заметил и недели две точно называл меня, ухахатываясь с этого, “Бешеным щенком”, но скоро перестал. Мне это не льстило и не обижало, и я не обращал на это внимание. Так получилось, что это прозвище стало моим вторым именем.