В досье о нём говорится как о жизнелюбе, чуть ли не как об эпикурейце. Это очень хорошо. Должны найтись ходы к нему. Через удовольствия, которые мы ему незаметно предоставим. … Отдых на Гаваях или где ещё, интересные места, люди, пища, вино, женщины, может быть …. Эх, подобрать бы ему бабёнку, которая бы влезла к нему в душу! … Сначала через постель, а потом через, так сказать, общность интересов, родство душ, теплоту и ласку. … Русские говорят – «доброе слово и кошке приятно».…
Но, умоляю! – только незаметно, чтобы нами там и не пахло. Он спорт любит – хорошо. Надо создать ему круг людей, с которыми он будет ощущать себя своим. Найдите ему подобных, лыжников, бегунов и так далее. Пусть приглашают его на тренировки куда-нибудь в Альпы… Ну, я не знаю, что ещё и как! Главное – затянуть его нашим образом жизни…
– Шеф, извините, что перебиваю вас. Но, нет ли в этом опасности другого рода? Наслаждения могут превратить любого человека в животное. У русских также есть выражение – «как бы не переборщить», то есть – не пересолить бы суп этими удовольствиями. Зачем нам тогда будет исследовать скотину?
– Всё-таки, не зря я вас держу рядом с собой, Абрахамс, – похвалил шеф, – это я тоже отметил бы непременно. Про моральную, так сказать, составляющую надо также не забывать. Во всём нужна мера. Подумайте сами над этим.
…Может, через попов или коммунистов подобраться к нему… И те, и другие – порождения Его, Христа. … Подумайте…
Проинструктируйте людей. Особенно Грэвса. … Да, да! … Понимаю… Эти гении слишком высокого мнения о себе и не выносят никакого руководства собой… Сами подумайте, в какой форме всё это довести до Грэвса и других. Не зря же вы получаете отнюдь не маленькие деньги! … Как бы Грэвс, как вы говорите, «не пере-бор-щил», не раскрылся бы излишне. … Хотя и Грэвс не знает всего.
…Иногда меня посещают мысли, что и я много чего не знаю… Значит, так… Не будет получаться сейчас подписать договор, мы отступим… пока. Не будем настаивать. Ограничимся ни к чему не обязывающими научными контактами.
А что? … Как это возвышенно и благородно! – тонкие губы «шэфа» чуть дёрнулись, изображая видимо саркастическую усмешку. – Наука в интересах человечности и человечества! Кстати, это может стать основной стратегией относительно «Правнука». Почему и нет?…
В конце концов, генетический материал всегда можно от него незаметно взять. … Но, кроме этого нужны добровольные исследования его возможностей мозга. Вероятно и не только его, но и его близких. … Поэтому – доверие и только доверие, никакого нажима на волю «Правнука», только на основах Христовой любви к ближнему, – дёрнулась опять улыбка змеи. – И ещё раз напоминаю… всё окружение «Правнука» также не должно догадываться о наших планах, о степени нашей заинтересованности им, и лучше – вообще не подозревать о нашем существовании. Пусть всё будет проходить в форме дружеского участия, или, ещё лучше – случайного знакомства симпатичных друг другу людей.
Это касается и тех, кого мы введём ему в окружение, и этих… московских генетиков. Все должны работать на нас! … но! – вслепую.
В Лондоне. Первые впечатления
Непонятны были Игнатову все эти восторги нашей либераствующей российской публики по Англии и Лондону конкретно. … Ах, Биг-Бен! … Ах, Трафальгарская площадь! … Ах, Букингемский дворец! … Ооо! Её Величество Королева! … Не видел он ни красоты, ни величия особого во всём этом. И «старой доброй Англией» даже не пахло. … Негров, азиатов и арабов всяких навалом…
Может, конечно, в Петре Михайловиче сидела старинная вражда предков и всего русского народа к «туманному Альбиону», лживому, абсолютно эгоистичному и жестокому? … Ну да… Сидеть-то она сидела, безусловно; историю никуда не выбросишь. Но, ведь и с немцами у нас были ещё ой-какие «неувязочки». Начиная с Александра Невского и кончая последней войной. Но, к немцам у Игнатова было уважительное и даже сострадательное отношение. Что им, что нам – крепко пришлось хлебнуть горюшка. А кто-то с этого нашего общего горя жил, и жил не плохо.
Самое яркое впечатление у Игнатова об Англии осталось от местного белого населения, исконных англосаксов. Правда поразили они его не своей тягой к свободе, не своей «самой древней в Европе» демократией… Игнатов совсем не чувствовал себя ангелом… но поразили они его степенью своей порочности. … Столько пьяни! … Все курят и пьют без перерыва, начиная от подростков любого пола до стариков. Татуировки… И обдолбаных наркотой хватает.
Пётр Михайлович, когда оказывался в незнакомой стране или местности, начинал всегда обшаривать методично окрестности, знакомясь с обычаями местных обитателей. Зашёл он и в лондонские забегаловки попробовать местного пивка и поглазеть. Смотришь, залезает такая вся перекосившаяся развалина, бабка с сизым носом и дымящейся сигаретиной, кряхтя, на табурет перед стойкой, и, прислонив к ней костыли, заказывает стакан спиртного… В общем, такого борделя и такого быдлячества он никогда не встречал.
Вспомнил Игнатов, как смеялся когда-то над словами, как он полагал тогда, несведущего Максима Максимовича из «Героя нашего времени» Лермонтова, когда Максим Максимович изрекал фразу, типа – «англичане… так они всегда были пьянь пьянью». … Видно, Максим Максимович знал, что говорил… национальная традиция, так сказать… да-с.
Международный Центр генетики. Доктор Грэвс
Доктор Грэвс, на переговоры с которым и приехали русские, произвёл на них сильное впечатление. Для Зварского, Ковалёва и даже для Игнатова, профана в генетике, он был очевидным научным светилом.
Каждое научное светило обязано иметь сумасшедшие идеи, которые были бы непозволительными и чуть ли не аморальными своей парадоксальностью и дерзостью для простых смертных научных «муравьёв», которых за подобные мысли их же «братья» по науке быстро бы линчевали, сожгли, а пепел развеяли над океаном. Не понятно, много ли имел таких сумасшедших идей Грэвс, но одна – точно была.
«Светило» было ростом ниже среднего, худое, с непропорционально большой головой. Впрочем, возможно, это впечатление непропорциональности придавали ему его длинные, торчащие кверху белоснежные волосы, расширяющимся конусом произрастающие из гениальной головы. Грэвс был чрезвычайно энергичен; казалось, что электричество переполняло его, время от времени разряжаясь при движениях его тела, взгляде глаз и во время речи. Возраст его трудно было определить точно. Игнатов во всяком случае дал бы ему лет 65—70, но физически он выглядел очень и очень неплохо.
Как и положено, «светило» сопровождал «спутник» в виде переводчика, весёлого компанейского малого по фамилии Нагинский, польско-белорусского происхождения. Для Игнатова «малым» был любой приблизительно одного с ним возраста или моложе. Нагинский… которого Грэвс звал Майклом, а Игнатов – то Майклом, то Мишей… когда Грэвс не видел, мимолётной мимикой с элементами пародии довольно уморительно демонстрировал собственное отношение к произносимым Грэвсом пророчествам относительно перспектив работы.
Сначала Грэвс водил гостей по лаборатории, показывая её возможности и современное уникальное оборудование. По его словам, их организация имела более десятка аналогичных лабораторий по всему миру.
– Нам бы хотелось, – милостиво изрекло «светило», – чтобы наша совместная работа позволила таким же образом укомплектовать и вашу московскую лабораторию. Зварский с Ковалёвым были в лихорадочном ожидании счастья, охали и ахали, краснели и утирали платками пот, выступающий у них даже под кондиционерами. Игнатов, ни черта в этом не понимавший, был спокоен, как спящий слон после еды. Но, настало время и Игнатову навострить уши и подпасть под увлекательный, завораживающий каток научных мечтаний Грэвса.
– Уверен, что вы разделяете нашу убеждённость в наличии массы скрытых, чудесных возможностей каждого человека, – впечатывал слово за словом Грэвс. – Конечно, возможности эти разные. Но, есть и были люди, которые явно обладают или обладали такими чудесными возможностями. Я учёный и отвергаю всякую мистику. Сущность человека, его способности определяются его геномом. Естественно, образование и воспитание оказывают влияние на личность человека, но сущность его не меняют. Образование – всего лишь тонкая оболочка… малая часть всего программного обеспечения компьютера, под названием «человек».
Изучая геномы таких замечательных людей, сопоставляя их между собой, возможно понять назначение отдельных частей генома, понять, тем самым, как работают эти чудеса.
Работа эта не может принести сиюминутных плодов. Мы работаем на перспективу человечества, на десятилетия и столетия вперёд. … Кто знает, может, мы и наши последователи тем самым серьёзно скорректируем судьбу человечества, спасём его, или, по крайней мере, серьёзно продлим его существование?! … И вот… Мы начали по всему миру собирать геномы таких замечательных людей, живых или умерших, а также – их родственников. Таким образом мы набираем банк геномов для наших исследований.
– Вы зададитесь справедливо вопросом о возможном практическом приложении результатов нашей работы, – предвосхитил Грэвс вопрос Игнатова. – Да, такие исследования стоят очень и очень дорого, а результаты ожидаются нескоро. Наши финансисты и промышленники умеют считать деньги, а правительства – эти сборища бездарностей, способные лишь паразитировать на обществе! От государства денег не дождёшься. Но есть люди, которые имеют не только гигантские возможности, но и смотрящие в будущее!…
Денег на самом деле много, а тратятся они подчас бездарно… Так вот, вернёмся к практическим приложениям наших будущих результатов.
Медицина… продление жизни… Вы слышали несомненно о разных случаях самоизлечения или лечения других с использованием так называемых экстрасенсорных возможностей. Мы, европеоиды, значительно утратили такие возможности. Вернее, не утратили, а придавили их, что ли, слоем жира. В Азии такой деградации нет. Посмотрите, какие они все поджарые, – хохотнул над своим юмором Грэвс. – Знаете ли вы, что в Африке есть племена, которые с помощью специальных заклинаний, танцев и пения излечивают смертельно больных людей? Причём, буквально на глазах. Мы и у них берём генный материал. Наша задача – через генетику выявить сущность таких механизмов излечения и использовать их на практике.
Ваш случай, – Грэвс обратился к Игнатову, – нам интересен личностью Иисуса Христа, совершившего столько невиданных чудес, сколько никто не совершал, – подняв указательный палец вверх, продолжало изрекать «светило». – В вас пока мы не наблюдаем никаких таких проявлений, но предполагаем их возможность. И серьёзнейшим указанием на такую возможность, можно сказать, чудом, является сохранение неизменной вашей гаплогруппы по мужской линии. Но в случайности такого рода и в принципиально необъяснимые чудеса я не верю. В этом есть какая-то закономерность.
В этот момент Нагинский бесцеремонно выставил кисть своей руки перед Грэвсом, постучав пальцем по своим часам.
– Спасибо, Майкл, – поблагодарил Грэвс. – Я увлекаюсь, – пояснил он, – и попросил потому напомнить Майкла о том, что мне пора улетать в Бразилию. … Хорошо, что нам удалось встретиться. Было приятно познакомиться. Надеюсь на продолжение нашего знакомства… Вынужден извиниться, распрощаться и передать на руки Майклу… Он ведь не просто переводчик у нас. Его диссертация по мистическим техникам различных культов весьма интересна и очень живая. Так что он определённым образом в теме наших исследований. На нём и культурная программа для вас. Всё, что вас заинтересует – вы всё решите через него. Поговорите и об условиях совместной работы.
Грэвс встал, прощаясь, пожал руки и вышел.
Нагинский же повёл нас, как он клялся и божился, в настоящий тайский ресторан. Тайскую готовку из морепродуктов Игнатов обожал.
Нагинский не обманул. Был настоящий суп томьян, свежайшие креветки, мидии, рыба, пахнущая рыбой. Плюс крепкий туземный напиток, что-то среднее между хорошей чачей и настойкой «Охотничья». Смеялись, рассказывая анекдоты, и вообще разошлись… а потом пошли шляться по городу… и так пива захотелось…
Нагинский
Да, «водка без пива – деньги на ветер»…
На следующий день, приведя себя в порядок, позавтракав, компания «руссо туристо» вышла на улицу, где уже их поджидал в авто Нагинский, который был свеж, бодр и весел, как весенний скворец. Игнатов припомнил английское высказывание, что «настоящий джентльмен отличается от неджентльмена тем, что, даже когда он пьян, как бочка виски, от него не пахнет алкоголем».
Зварский с Ковалёвым быстро включились в работу. Их интересовало оборудование и методики. Они, видимо, в отличие от Игнатова, неплохо владели английским, что позволяло им без особых трудов общаться со своими коллегами.
Пётр Михайлович же заскучал.
К тому же голова начинала побаливать… Так у него всегда было после некоторых излишеств с алкоголем. Хотя, что это за излишества?… Вот в молодости… А сейчас, уже давно он понял бессмысленность выпивок лично для себя, поскольку алкоголь практически перестал оказывать на него действие в плане эйфории, а на следующий день, поближе к обеду, начинались головные боли даже от безделицы. Пить-то зачем тогда? Организм его, дошедший до этого же вывода, видимо, самостоятельно, скорректировал свою работу так, что после нескольких рюмок внутри Игнатова срабатывало «реле защиты» и включалось нежелание пить. Небольшое исключение из правила, в плане количества выпитого, наступало иногда в весёлой и приятной компании. Вообще же, Пётр Михайлович наш считал такую реакцию на алкоголь даром Господним. Уж очень много знакомых ему хороших людей сгубило это пристрастие…
Убедившись, что они не нужны московским генетикам, Нагинский вместе с Игнатовым отошли в галерею, сплошь усаженную пальмами, розанами и другими деревьями, где удобно устроились в мягких креслах.
– Миша, насколько я понял – вы из Белоруссии… А здесь вы давно? – с удовольствием глядя на окружающую их зелёную благодать, спросил Пётр Михайлович вытянувшего ноги и развалившегося в кресле Нагинского, походившего на ленивого кота.
– Смотря что понимать под «здесь». Если – в Центре, то около двух лет; если – за пределами Белоруссии, то около двадцати, – с ленцой, как и подобает ленивому коту, извлёк из себя Нагинский.
Но, Игнатову, дабы избежать скуки, надобно было поговорить, поэтому он предпочёл не обращать внимания на ленивое состояние своей жертвы.
– Вы простите меня за любопытство, но я вообще люблю общаться с интересными людьми, узнавать, как оно бывает в жизни; если вам не хочется говорить на эту тему, то – не будем… но, как получилось, что вы… из Белоруссии… оказались здесь?
Говорить – не работать, видно всё же и Нагинский был не прочь поразглагольствовать.
– Нет, ничего неудобного. Даже наоборот. Вот я уже двадцать лет как уехал, говорю без акцента по-английски, обычаи их знаю. Они, если не знают, кто я, принимают меня за своего, но вот всё равно внутри себя я говорю «они». … Моя славянская сущность отделяет меня от них… Тем более родился и вырос я в СССР. Это тоже кое-что. Осталась тоска по Белоруссии, охота поговорить с земляками и с людьми со схожим менталитетом. Думаю, что во многом я остался «совком». Но это только внутренне. Внешне я – органичная часть этого мира. … Я ведь не был с тех пор на родине. … А история моя обычная, ничего интересного… Закончил Белорусский Государственный институт, химический факультет. По специальности работал немного, потому как пришла «перестройка», распад СССР, безработица. Думаю, вы сами всё это проходили. Занимался чем придётся, даже торговал по мелкому. Об этом говорить действительно не хочется.…