В детстве, мама его ласково называла Вилли. И именно как Вилли его знали на маминой родине бабушка, дедушка и другие родственники. Но Семён Григорьевич помнил их ещё меньше чем отца, потому что никогда не видел их, на что он очень и очень надеялся.
Почему его звали так, именно Вилли, маленький Сёма, будущий граф Семён Григорьевич Квитка, не знал. Но маменька объяснила, что мол так принято у неё дома.
– Вот приедут бабушка с дедушкой, – сказала когда-то маменька, – и спросят у тебя, Сёма, а как тебя зовут? Ты скажешь, мол меня маменька и папенька называют Семёном! А они спросят у тебя, а где же имя твоего ангела-хранителя? Кому за тебя Боженьке молиться в нашей стране, где русские святые не слышат? А что ответишь им ты?
Уже потом, через много лет, когда хоронили маменьку, в маминых вещах Семён Григорьевич нашёл небольшой образок святого мученика, безвинно-убиенного отрока Уильяма Нориджского. Оказывается, что маменька молила о нём святого своей родины даже тогда, когда в Крыму, её сын штыки в штыки поднимался в атаки на английские цепи и шотландских стрелков…
Едва ли Семёну исполнилось десять лет, когда он узнал, что у него есть невеста. Точнее, ещё не невеста, а просто девочка на которой он должен будет жениться, когда станет взрослым. Он много раз спрашивал свою маменьку где эта девочка, и может ли он с ней подружиться хотя бы для того, чтобы потом не ругаться. Но, как оказалось, девочка эта жила очень и очень далеко, как ему объясняла маменька – «на далёком острове, где постоянно туман» и куда надо много дней и ночей плыть на корабле, чтобы с ней повидаться.
Семён рос. Поступил в Пажеский корпус. Потом стал офицером. К тому времени он уже знал, что его невеста живёт в Англии. А когда на бастионе Корнилова, Семён Григорьевич впервые увидал над вражескими рядами британские флаги, он понял что свадьба его переносится на очень неопределённое время. И непрестанно молил Бога о прощении, если бы вдруг ему довелось пролить родную кровь, лишить жизни какого-нибудь брата своей матери, или своего двоюродного брата… Но, следом за Крымской войной началась война с турками, и снова отставка и свадьба отложились.
После он не стал медлить. Старинный род надо было продолжать и престарелая маменька, уже ездившая в коляске, написала в Англию, чтобы наконец «отправляли для её Сёмушки невесту…». Сёмушка же, уже был почти седой и сколько пуль да осколков каталось в его теле, он уже и не считал.
Однако, его суженная, как оказалось, давно почивала в могиле. И с матушкиной родины прибыла совсем молодая племянница маменьки, красавица по имени Флоренс. Её крестили в православную веру именем Мария Карловна…
Разница в возрасте не помешала им родить шестерых сыновей. Четверо из них были двойнями. Один из старших уже был морским офицером, другой был военным врачом, а трое средних студентами. С этой студенческой троицей, пару лет назад случился скандал о котором до сих пор гудел весь Харьков. На прошлый Татьянин День, толпа гимназистов и студентов набедокурила в Покровском монастыре. Малолетние шалопаи вскрыли раку со святыми мощами. Кому-то из подростков стало интересно, правда ли что чудотворные мощи нетленны. И смельчаки полезли в святая-святых древнего собора, прямо на глазах у возмущённых богомольцев и монахов.
Престарелый граф Квитка дошёл до самой императрицы, чтобы всем этим хулиганам вменили самое мягкое из наказаний, которое только можно было им за это вменить. Но, история никак не хотела забываться. Поэтому, Семён Григорьевич решил отправить куда-нибудь подальше этих юных «богохульников» и похлопотал, чтобы пристроить своих оболтусов в экспедицию отправлявшуюся в Сибирь, на Алтай. «Отправил их в ссылку!» – как шутили друзья и знакомые. А это и была натуральная ссылка. Сыновьям граф строго-настрого запретил приближаться к Харькову, а матери строго-настрого запретил даже писать им письма.
– Пока ума-разума не наберутся! – сказал Семён Григорьевич, а сам тайком плакал за сыновьями по ночам. А когда Мария Карловна заставала его в унынии и со слезами на глазах, он оправдывался.
– Соринка в глаз попала, душа моя…
Самый старший из сыновей Марии Карловны, Пётр, или, как его ласково звала Мария Карловна – Питер, уже успел повоевать, тонул на крейсере «Дмитрий Донской» в Цусимском Сражении, но ни в какую не хотел переводиться на сушу, как матушка не настаивала, как не ругала его и сколько слёз не проливала.
А самый младший, самый любимый сын графини, названный в честь дедушки, Григорием, уже оканчивал гимназию и собирался отправиться куда-подальше из родного Харькова.
Графиня и сама была издалека. Но Харьков она полюбила. После тесных и многолюдных городков её пасмурной родины, солнечный и просторный Харьков, с добродушными своими жителями и приветливыми родственниками, и старенькой, давно покинувшей этот грешный мир тётушкой Анной, Марии Карловне даже полюбился.
С самых детских лет она привыкла всё делать только сама и надеяться только на себя. В доме не было прислуги кроме старушки-горничной да верного камердинера Леонтия Павловича, который был нужен был разве что для того, чтобы не раздражать взор местных дворян. «Для солидности», как выражались в светском обществе…
– Я слушаю Вас, господин Гулак, – наконец улыбнулась она маленькому пожилому человеку с Андреевской лентой через плече и в пенсне.
– Капитолина Николаевна Минаева, – прокашлялся Гулак, – сообщает, что в Чугуеве готовы принять Государя, но только военные. Отремонтирован Путевой Дворец, плац приведен в порядок, а юнкерское училище побелено. Но часы по прежнему не идут, после того как в них попала молния. Государю покажут выставку художественных работ гимназистов местной гимназии…
– Ой не говорите мне об этой купчихе Минаевой! – отмахнулась Мария Карловна, – молния попала в часы ещё двадцать лет назад. И за двадцать лет у нее не нашлось денег, чтобы нанять часовых дел мастера! О том, как купчиха стала предводительствовать среди местного дворянства, это вообще возмутительная история! Но показательная, для того, чтобы понять о Чугуеве все, что надобно знать об их местных нравах. Где те шесть тысяч золотых червонцев, которые мой супруг выделил на ремонт здания их собрания? На них уже давно можно было бы даже не новый Путевой Дворец поставить, а второй Виндзор в Чугуеве возвести! Не уж то их не хватило, чтобы отремонтировать дом на Дворянской улице? К чему, надобно было что-то ставить в Головинском переулке?
– Очевидно, она решила направить деньги на новые проекты, более существенные, – проговорил Гулак, – Капитолина Николаевна привыкла быть деловой дамой.
– Поекты? – улыбнулась в ответ графиня, – я поняла бы, кабы она тракт поправила, или наконец-то начала строительство Делового Двора! Ну так с трактами у них еле справляется градоначальник Лубенцов, не прося у нас ни копейки и не побираясь на стороне. Или может, наконец возвела новое здание клиники для страждущих детей, как то задумывал барон Фридрих Францевич Файст? Он с ней не согласится. Зато у купчишки Зайцева появился новый особняк. Как раз в пору на той земле, что была выделена Минаевой под эту самую лечебницу. Что сказать? Минаева превосходно пишет отписки мне и Семёну Григорьевичу. И его светлости губернатору тоже. Отписывается так, что и упрекнуть ее не в чем. Его высокоблагородие подполковник Гречко, мне уже не раз докладывали о тех неблаговидных делах, которые происходят в Чугуеве под покровительством Минаевой. Да и гласный городской думы, Николай Петрович Агнивцев, не менее недоволен. Он просил нас повлиять на местное дворянство, чтобы те отстранили эту даму от предводительствования. Слишком много из дворянской казны, уходит в экономию самой Минаевой.
– Но ведь ее имение, недавно ограбили некие заезжие разбойники, – опустил Гулак глаза, – часть средств пошла на помощь ей и на восстановление ее экономии. Помощь пострадавшим дворянским семьям заложена в уставах нашего собрания.
– Ограбили, – кивнула графиня, – как раз в пору получения Минаевой тех самых шести тысяч золотых червонцев. Я помню, как госпожа Минаева долго не могла определиться с вопросом, сколько же машин для печатания у нее было украдено, две или три. Воры у нас стали печатниками? – усмехнулась она Гулаку.
Она немного помолчала.
– Разве вор будет брать машины для печатания? Сия сударыня поставила в зависимость от своей персоны купеческую гильдию и это она, а не Лубенцов, последнее время там правит городом. Неудивительно, что ее выбирают уже двадцатый год местные дворяне. Ей же должна половина всех помещиков уезда! Да и тут кое-кто, не правда ли? – окинула она строгим взглядом собрание.
– Наша семья, – добавила она немного помолчав, – жертвует чугуевскому собранию дополнительно тысячу рублей, в банкнотах, на приведение в порядок их здания и организацию встречи Государя Императора. Но средства эти не получит Минаева. Ревизором и ответственным, мы решили назначить дворянина Неклюдова. Кроме того, господа, на будущий год мы ожидаем в гости художника Репина и не хотелось бы чтобы сей великий сын Чугуева, застал дом и могилы своих родных в том виде, в котором они пребывают после заботы о них Минаевой. Ежели у кого имеется интерес, три дня назад я получила от него письмо из Финляндии. В нем он просит не устраивать пышных встреч по случаю его приезда именно в Чугуеве! Поскольку Илья Ефимович считает возмутительным видеть радостными лица тех, кто повинен в бедах и лишениях его близких и родных для него людей.
Глава 3
ЧУГУЕВ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Виктор задерживался не просто так и графиня Квитка прекрасно знала, что на собрании он не появится. И даже более того, она прекрасно знала, что в эти минуты он находился в Чугуеве. Вместе с начальником Чугуевского юнкерского училища полковником Адамом Фиалковским и старым профессором Валерием Чернаем, Виктор только что отобедал у престарелой княгини Кузьминой-Караваевой, когда за окнами послышались военные команды.
– Поспели в самый раз ребятушки! – улыбнулся, глянув в окно на улицу, полковник Фиалковский.
За окном топтались юнкера, а к широкой лестнице, ведущей прямо в гостиную, направился офицер.
– Я думаю, господин полковник, не будем замораживать господ юнкеров, – кивнул Фиалковскому Виктор и посмотрев на Кузьмину-Караваеву улыбнулся, – сердечно благодарим за гостеприимство, Елизавета Григорьевна.
– И ждем нашим маленьким семейством вашего скорейшего возвращения, Виктор Иосифович, – ответила ему Кузьмина-Караваева, – я думаю, к тому времени вы притомитесь и захотите отведать нашей наливки, которую мой покойный супруг с такой сердешностью готовил.
– Всенепременно, Елизавета Григорьевна, – ответил Виктор, – так кому Вы говорите, принадлежала та дача? – спросил он.
– Некоему странному и нелюдимому инженеру Полежаеву, – словно вздохнула Кузьмина-Караваева.
– Знавал я одного Полежаева, инженера, – подумал профессор Чернай, – неглуп собой был, но немного странноват.
– В чем же заключались его странности? – усмехнулся ему Фиалковский.
Чернай, без малейших эмоций на лице, посмотрел на Фиалковского.
– Будущее за постоянным током, Адам Иосифович, – ответил Чернай, – и это ведомо каждому гимназисту. А Полежаев тот, слишком увлекся идеями того сумасшедшего американца.
– А кто из них не сумасшедший? – равнодушно сказал Фиалковский не глядя на Черная.
– Эдиссон! – уверенно ответил ему Чернай, – Томас Эдиссон! А все эти эксперименты Теслы есть ничто иное как фокусы и шарлатанство, господа. Его аппаратами разве что скот забивать, чтобы не мучился перед смертью.
– А где сейчас этот Полежаев? – спросил Виктор, посмотрев на Кузьмину-Караваеву.
– Смею заверить Вас, Виктор Иосифович, он просто пропал, – вздохнула Кузьмина-Караваева, – одного дня, в его окнах видели очень яркий свет.
– Вы хотите сказать – сияние? – уточнил Виктор.
– Точно, словно сияние, – согласилась Кузьмина-Караваева, – словно ангелы с неба пустились, не иначе.
– А шум был при этом? – снова глянул на Кузьмину-Караваеву Виктор.
– Никакого шума, – ответила Кузьмина-Караваева, – разве что переполох поднялся, и пожарные, и жандармы прибыли, в колокола звонарь бить начали, на церкви Рождества Пресвятой Богородицы.
– А Полежаев? – уточнил Виктор.
– Пропал, – перекрестилась Кузьмина-Караваева, – был и словно весь сгинул. И свет пропал вместе с ним.
– Так ли и пропал? – удивился полковник Фиалковский.
– Святой истинный, – снова перекрестилась Кузьмина-Караваева.
В гостиную прошел офицер.
– Караул прибыл, ваше высокоблагородие, – коротко отрапортовал он Фиалковскому.
– Вот и ладненько, – кивнул офицеру Фиалковский, – поступаете в распоряжение полковника фон Готта. А я тихонечко за вами, по стариковски, поплетусь, – усмехнулся он…
Инженер Полежаев пропавший на днях, просто исчезнувший при очень странных обстоятельствах, снимал квартиру неподалеку от дома Кузьминой-Караваевой. Его дом стоял над слободой Осиновой, почти на самом обрыве. Оттуда, словно подарок открывался прекрасный вид на Донец и Малиновый Бор. А еще, вместе с этим прекрасным видом, и дом и двор щедро одаривались постоянным ветром, который, казалось, ни на минуту не стихал.
– Холодно, понимаешь, – кутался Фиалковский в солдатскую шинель, надетую поверх полковничьего мундира.
Они стояли возле узких дверей каменного одноэтажного дома, в которых, как правило, жили бывшие военные поселяне. Некогда аккуратно побеленный домишко, сейчас зиял дырами в штукатурке, а вдоль его стен валялись разбросанные дрова, старые ведра, битый камень и вообще что попало, кроме того что могло бы еще послужить хозяевам.
– Сразу видно, хозяин этот Полежаев был городской, не местный, – кивнул Виктор на беспорядок во дворе.
Фиалковский покачал головой, пнул сапогом лежащую на пороге колоду и дернул за ручку двери.
– Заперта, – указал он топтавшемуся рядом становому приставу, – ваша работа, господин сыщик!
Караул юнкеров, пританцовывая в своих попытках согреться, молча наблюдал за тем как становой пристав начал возиться у двери с отмычками.
– Отчего же Вы, полковник, свою шинель не надели? – усмехнулся Виктор полковнику Фиалковскому.
– Шутить изволите, господин полковник? – рассмеялся Фиалковский, – а еще у меня дома для тебя тулуп есть!
Продолжая смеяться, Фиалковский посмотрел на пристава.
– Чай не примерзли там, господин становой пристав?
– Готово, Адам Иосифович, – ответил тот.
Дверь щелкнула и поддалась.
Пристав отошел закурив папиросу.
К двери подошел Чернай и тихонько, словно боясь, отворил ее ступив в дом.
– Ну, так что же нам тут мерзнуть? – пошел за ним Фиалковский, позвав за собой Виктора и пристава, – прошу вас, господа! Не на клирос заходим! Милости прошу всех в гости к господину инженеру Полежаеву!
В доме был беспорядок, стену покрыл иней, а в открытой форточке сидел заблукавший кот.
Кот громко мяукнул и спрыгнул на пол.
– Небогато живут наши инженеры, – вздохнул Фиалковский.
Чернай прошел на середину комнаты и окинул взглядом разнесенные ветром по столу и по полу бумаги, раскиданные инструменты и разный хлам.
– Что за чертовщина такая, – остановил он взгляд на небольшом странном приборе, одиноко стоящем на тумбочке у зеркала.
Чернай подошел ближе и хотел взять его в руки.
– Я бы не стал этого делать на Вашем месте, профессор, – остановил его Виктор.
– Что же Вас так напугало, полковник? – посмотрел на него Чернай.