Я с трудом взял себя в руки. Меня так и тянуло схватить Мю Сенневаль и хорошенько встряхнуть ее.
– Вы не знаете Стеллу. Вы видели ее только на работе – в магазине. Как вы можете утверждать, что настолько уверены?
Мю Сенневаль глянула мне в глаза. Взгляд ее был полон сострадания.
– Стелла приходила сюда далеко не в первый раз.
22
Когда девочкам было по четырнадцать лет, Амина разыскала меня в моем кабинете в приходе. Она стояла в дверях, вся дрожа, – вид у нее был такой, словно мир вот-вот рухнет и поглотит ее.
– Пастор обязан хранить тайну?
Едва она произнесла эти слова, как я понял, что все должно измениться. В ее испуганных глазах лани словно бы лежала на весах вся наша жизнь.
Все детство Амина и Стелла были неразлучны. Временами Стелла проводила у семьи Бежич не меньше времени, чем дома с нами. У Амины тоже не было ни братика, ни сестрички, и, хотя мы никогда не обсуждали это с Дино и Александрой, мы с Ульрикой подозревали, что Александре, как и Ульрике, не удалось забеременеть во второй раз.
– Что произошло? – спросил я, положив руку на плечо Амины.
– Ты ведь обязан хранить тайну? – снова спросила она. – То, что я тебе скажу, ты не имеешь права никому рассказывать?
– Все зависит от того, что именно ты собираешься мне доверить.
Я попросил ее сесть, налил ей апельсинового сока и угостил печеньем. Прежде чем перейти к делу, мы поговорили обо всем на свете – как у нее дела в школе, о подружках и гандболе, о ее мечтах и планах. Потом она сообщила, что речь идет о Стелле.
Я выждал два дня, но потом все же вынужден был заговорить об этом с Ульрикой.
– Наркотики?
Моя жена уставилась на меня недобрым взглядом. Казалось, она ждет, что я возьму назад свои слова – скажу, что это была шутка.
– Так утверждает Амина.
– С какой стати Амине рассказывать тебе нечто подобное?
Она не хотела во все это верить.
– Думаю, она боится, – ответил я.
В последующие дни Ульрика поставила всех на голову. Она связалась с директором школы и школьной медсестрой, которая организовала анализ крови на содержание наркотиков.
– Вы не сможете меня заставить, черт подери! – кричала Стелла, пытаясь вырваться из наших рук у поликлиники.
– Очень даже можем, – отвечала Ульрика. – Ты несовершеннолетняя.
Народ с любопытством косился на нас, когда Стелла продолжала громко возмущаться и в холле. Я изо всех сил пытался успокоить ее, но потом ситуация стала настолько невыносимой, что мне пришлось втащить Стеллу в лабораторию и пояснить, что мы не можем больше ждать. Ульрика крепко держала Стеллу за руку, когда медсестра вводила ей в вену иглу.
Несколько дней спустя мы получили ответ по телефону. В крови у Стеллы обнаружили следы марихуаны.
– Почему? – раз за разом повторяла Ульрика. – Почему?
Мы со Стеллой сидели за кухонным столом, а она кругами ходила вокруг нас. Я чувствовал себя адвокатом.
– Потому что в жизни ничего не происходит, – ответила Стелла.
Вскоре это стало у нее стандартным ответом.
Ульрика, вся дрожа, смотрела на нее, стиснув кулак у бедра.
– Наркотики, Стелла! Это наркотики!
– Всего лишь травка. Я просто хотела попробовать.
– Попробовать?
– От этого поднимается настроение. Как у тебя от твоего вина.
Ульрика шарахнула кулаком по столу с такой силой, что стаканы подпрыгнули. Стелла вскочила и выпалила поток боснийских ругательств, которым научилась дома у Дино.
Когда в тот вечер я пришел в спальню, Ульрика лежала, отвернувшись лицом к стене.
– Дорогая… – проговорил я, осторожно погладив ее по спине.
Она лишь всхлипнула.
– Все уладится, – сказал я. – Мы вместе. Вдвоем мы все одолеем.
Она перекатилась на спину, уставилась в потолок:
– Это моя вина. Я слишком много работаю.
– Ничьей вины тут нет.
– Мы должны обратиться за помощью. Завтра же позвоню в отделение детской психиатрии.
– Что о нас подумают? – спросил я.
Однажды вечером на той же неделе, возвращаясь домой, я заметил Амину. Издалека узнав розовую куртку с белой оторочкой на капюшоне, я отпустил руль, чтобы помахать ей, но Амина не ответила на мое приветствие. Замедлив шаги, она в конце концов остановилась у большого электрического щита, и я понял: тут что-то не так.
Пока я приближался к ней, ее лицо становилось все более мрачным. До последнего я надеялся, что ошибся. Амина поднесла руку к щеке в тщетных попытках скрыть свою реакцию; я затормозил и наклонился вперед через раму велосипеда.
– Амина, дорогая, что случилось?
Она отвернулась.
– Ничего, – проговорила она, удаляясь от меня. – Я думала, пасторы обязаны хранить тайну.
Через две недели мы пришли на прием в отделение детской и подростковой психиатрии. К этому моменту мы уже побывали на совещании в школе – с участием директора, социального педагога, медсестры и школьного психолога. Я чувствовал себя самым бездарным родителем на свете.
Психотерапевт носил подкрученные вверх усики – настолько длинные, что они завивались на концах. Трудно было смотреть на что-то другое.
– Всегда говорю, что проблемы подросткового возраста идут из семьи, – заявил он и подался вперед, склонившись над низким круглым столом так, что его ожерелье из черного бисера заплясало в воздухе.
Как только Ульрика или я пытались изложить наш взгляд на ситуацию, он прерывал нас, поднимая ладонь.
– Мы должны смотреть на ситуацию глазами Стеллы. Что ты чувствуешь?
Стелла смотрела на свои ноги:
– Да мне плевать.
– Но Стелла… – попытались вмешаться в разговор мы с Ульрикой.
– Стоп-стоп, – сказал психотерапевт. – Она имеет право чувствовать то, что чувствует.
У меня чесались руки. Разве это моя маленькая доченька сидит тут, сложив руки на груди, с упрямым выражением лица? Это совсем другой человек, а не тот младенец с нежной кожей и ямочками на щечках, которого я когда-то прижимал к груди. Мне хотелось схватить ее за плечи и встряхнуть.
– Стелла, дорогая! – сказала Ульрика.
Мой тон всегда был строже.
– Стелла!
Но Стелла продолжала что-то бурчать себе под нос на всех встречах и беседах:
– Ничего вы не понимаете. Нет смысла объяснять. Мне плевать.
Постепенно я свыкся с тем, что произошло. Наша дочь курит марихуану – такое случается и в других семьях. Это не обязательно означает вселенскую катастрофу, как я опасался поначалу. Большинство людей, покуривавших в подростковые годы травку, становятся потом вполне успешными, добропорядочными гражданами, не страдающими наркозависимостью.
Однако наркотики были всего лишь одним из симптомов, и мы испытывали настоящую фрустрацию, будучи не в силах помочь дочери. Дома мы с Ульрикой ходили словно по раскаленным углям. Малейшее замечание могло вызвать настоящий взрыв. Глаза у Стеллы темнели, она кричала и швырялась вещами:
– Это моя жизнь! Не вам решать, как мне жить.
Когда становилось совсем плохо, мы не видели другого пути, кроме как запереть ее в комнате, пока она не успокоится.
Осенью вместо черных усиков на отделении детской и подростковой психиатрии появились огненно-рыжие волосы милой женщины. Она давала нам задания, которые мы должны были выполнять дома. «Инструменты», – говорила она. Нам нужны были инструменты. Но когда Стелле не удавалось добиться своего, она переворачивала весь мир вверх дном – невзирая ни на какие «инструменты».
Во время одного обследования выяснилось, что Стелла не способна контролировать свое импульсивное поведение. По словам рыжей, этот навык можно было натренировать.
Я поделился с коллегами в приходе, которые поняли и поддержали меня. С подростками нелегко. Однако я не мог не заметить в глазах некоторых из них удовлетворение, своего рода облегчение оттого, что и на моем безупречном фасаде появились трещины.
Однажды в субботу, собираясь ложиться спать, мы с Ульрикой обнаружили, что Стелла выбралась из комнаты через окно и сбежала. Я вскочил на велосипед и, к счастью, обнаружил ее довольно скоро. Она сидела на перроне вместе с десятком других подростков в дырявых джинсах и надвинутых на глаза капюшонах. В воздухе сгустился сигаретный дым, во всей этой сцене было что-то угрожающее.
– Ты пойдешь со мной домой, – сказал я.
Стелла не стала возражать. Молча сидела на багажнике всю дорогу до дому, а когда мы уже подъезжали, обхватила меня обеими руками и прижалась лбом к моей спине.
В понедельник мы получили результаты очередного анализа. Ответ был отрицательный.
Мне почудился свет в конце тоннеля.
23
Следующей ночью мы с Ульрикой опять сидели в разных концах дивана. Мы боролись со временем и с той раной, которая открылась в сердце нашей маленькой семьи. Воздух казался удушливым от всего того, что мы не говорили друг другу.
Мысли о Мю Сенневаль возвращались снова и снова, как непрошеные гости. Ее слова поселили в моей душе страх. Она была совершенно уверена, что в пятницу вечером видела Стеллу, потому что Стелла приходила домой к Кристоферу Ольсену не в первый раз.
Около двух Ульрика пошла за очередной бутылкой вина. На обратном пути она споткнулась и оперлась о стену.
– Может быть, нам не стоит больше пить? – сказал я.
– Нам?
Я пожал плечами.
Не раз говорил я в своих проповедях, что иной раз нужны трагедии и катастрофы, чтобы люди сплотились и объединились, чтобы мы могли остановиться и всерьез посвятить себя друг другу. В горе мы вновь открываем для себя друг друга и осознаем, что такое быть человеком среди людей. В беде мы как никогда нуждаемся друг в друге.
– Адам, дорогой мой, не говори, что мне делать и чего не делать, – сказала Ульрика. – Мою дочь подозревают в убийстве.
Она снова покачнулась, потом уселась в своем углу дивана. Я сделал глубокий вдох. Мы одна семья, мы должны держаться друг за друга. Нет места лжи и тайнам.
– Знаешь, мне кажется, Стелла была знакома с тем мужчиной.
– С Кристофером Ольсеном?
Я кивнул, а она отпила еще глоток вина.
– Что заставляет тебя так думать?
– Интуиция подсказывает.
Ульрика посмотрела на меня округлившимися глазами.
Рассказать ей все? Признаться, что я разговаривал с Мю Сенневаль? Я побоялся, что Ульрика меня не поймет. Выйдет из себя, сочтет, что я пытался воздействовать на свидетельницу. Само собой, это для нее дело чести. Узнай она об этом – возможно, даже сочла бы себя обязанной немедленно сообщить о моем поступке в полицию.
– Что мы сделали не так, дорогая? – спросил я. – Почему все пошло вкривь и вкось?
Глаза Ульрики заблестели.
– Меня на все не хватало, – тихо, почти шепотом, проговорила она. – Я плохая мать.
Я подвинулся ближе к ней:
– Ты чудесная мать.
– Да нет, Стелла всегда была папиной дочкой. Все так говорили. Только она и ты.
– Перестань.
Я протянул к ней руку, но она повернулась спиной, замкнувшись в своих переживаниях.
– У вас со Стеллой всегда были прекрасные отношения, – продолжал я. – В последнее время…
Она покачала головой:
– Чего-то всегда не хватало.
– Возможно, так и должно быть, – ответил я, сам не до конца понимая, что имею в виду.
Я долго ворочался, пока наконец не забылся беспокойным, прерывистым сном. То и дело я просыпался с болью во всем теле, недоумевал, где нахожусь, и пытался разобраться, что же реально, а что – лишь видения из моих полубредовых сновидений.
Ульрика полулежала рядом, посапывая во сне, ее веки подрагивали. На рассвете я перебрался поближе к ней, чтобы ощущать во сне ее присутствие.
Когда я проснулся в очередной раз, ее не было. Я поспешил в кухню. Утренние лучи заливали молчаливый дом. Взбежав по лестнице, я рванул дверь спальни. Кровать была пуста. В следующее мгновение я услышал ее шаги в комнате Стеллы.
– Пришли результаты из лаборатории. Сегодня будет новое заседание суда по избранию меры пресечения.
Она стояла в дверях с поникшими плечами и черными кругами под глазами.
– Что это означает?
– Человек может быть арестован на основании мотивированных подозрений или на основании правдоподобных подозрений. Мне кажется, разница очевидная. Для задержания на время следствия, когда человека подозревают в совершении преступления, требуется не много, но, чтобы задержать человека как обоснованно подозреваемого, требуются серьезные доказательства.
Слова звенели у меня в голове.
– По словам прокурора, у суда появились более веские доказательства против Стеллы.
Более веские? Сердце отчаянно забилось в груди.
– Что они нашли?
24
Мы с Ульрикой никогда не обсуждали то чувство вины и стыда, которое испытываешь, когда твою дочь поймали за употреблением наркотиков. Мы молча переносили встречи на отделении детской и подростковой психиатрии, давали себе клятвы и зароки на будущее и доказывали всем, кто желал, а также всем, кто не желал слушать, что благо нашего ребенка для нас превыше всего, словно всерьез думали, что это отличает нас от всех других родителей.
В ту осень Ульрика перешла на неполную ставку. Стала больше бывать дома, хотя работы у нее не убавилось.
Однажды ночью я проснулся и услышал, как она стучит по клавиатуре. Я тихонько прокрался в ее кабинет, где она сидела за столом в одном белье. За последние месяцы она сильно похудела, и в слабом свете настольной лампы я увидел у нее на теле, чуть ниже лифчика, красные пятна с волдырями.
– Опоясывающий лишай, – констатировал на следующий день врач.
Выписывать ей снотворное он отказался, но готов был посадить ее на больничный.
– Ты должна подумать о себе, дорогая, – говорил я, помогая ей смазывать волдыри мазью.
– Я должна думать о Стелле, – отвечала она.
Стелла же неслась по жизни на всех парах. Подозреваю, что так и должно быть; когда тебе четырнадцать, некогда нажимать на тормоз. Нужно торопиться, чтобы не отстать, не оказаться за бортом. Частенько вспоминал я слова Дино, что худший враг Стеллы – это сама Стелла. Что ей надо победить саму себя. Временами казалось, что в этом матче она уже вне игры.
– Ну что еще? Мне плевать!
Весной рыжую тетеньку сменила совсем молодая, которая верила, что панацеей от всех бед является когнитивная терапия – по крайней мере, до того момента, как Стелла взорвалась во время одной из бесед и обрушила на нее поток грязных ругательств. Тогда нас отправили к семейному психотерапевту, моложавой женщине с челкой и тревожной улыбкой, которая призывала нас «замораживать ситуацию», когда у Стеллы случалиcь срывы.
– Остановитесь и поговорите о том, что вы чувствуете и почему все получилось именно так.
Несколько дней спустя Стелла швырнула бутерброд в дверцу холодильника, когда мы с Ульрикой объяснили ей, что она не поедет на вечеринку в Мальмё.
– Вы убиваете меня! – кричала она. – Зачем жить, если ничего нельзя?
Я встал и раскинул руки, как судья в хоккее.
– Давайте заморозим ситуацию, – сказал я.
– Да брось!
Стелла кинулась в прихожую, но я успел блокировать ей дорогу.
– Я этого не выдержу! – крикнула Стелла и пронеслась мимо Ульрики вверх по лестнице.
Дверь с грохотом закрылась за ней, и я разочарованно вздохнул.
– Она должна выдержать, – проговорил я, прислоняясь к кухонному острову. – Мы все должны выдержать.
– Не понимаю, что происходит, – сказала Ульрика.
Никто из нас не понимал. В возрасте пяти лет Стелла могла часами собирать сложный пазл. В садике говорили, что такого терпеливого ребенка еще не видели. Теперь она была не в состоянии усидеть на месте и сосредоточиться больше чем на десять минут.
Но каждый раз, когда психологи заговаривали о СДВГ[10], Ульрика сразу же переходила в наступление. Им она никогда не приводила никаких конкретных доводов, но мне объяснила: она боится, что диагноз сам по себе наложит на Стеллу свой отпечаток, сделает ее изгоем и приведет к развитию заболевания.
– Когда я была маленькая, взрослые постоянно твердили мне о том, что я девочка-паинька.
Вид у нее при этом был такой, словно в рот ей попала какая-то гадость. Я не сразу понял, что она имеет в виду.
– Пай-девочка, говорили они и гладили меня по головке. Ульрика пай-девочка. В конце концов у меня не оставалось иного выбора, как стать той самой пай-девочкой, которой меня все хотели видеть.