– Почему?..
И опять она ответила на вопрос прежде, чем он довёл его до конца.
– Почему я говорю об этом с тобой, а не с кем-то ещё? Потому что кто-то должен докопаться до основания дела. А Феликс говорил, что не знает лучшего дознавателя, чем ты.
– Дела давно минувших дней.
– Есть вещи, которым не разучишься.
– Посади меня сейчас на велосипед – и я упаду.
– Может, и стоило бы посадить. – Она подлила ему вина уверенным движением хозяйки. И потом, не выпуская графина из рук, сказала: – Расскажи мне про случай Ханджина!
Это требование грянуло громом с ясного неба, и поначалу он открещивался: мол, всё это старые песни, это было так давно, что уже перестало быть правдой, да и не время сейчас, ведь речь идёт о Дерендингере.
– Вот как раз поэтому, – сказала она.
Ханджин… Естественно, он всё же рассказал ей эту историю. Его уже давно о ней никто не спрашивал, а ведь дело действительно было особое, вершина его журналистской карьеры. Ханджин, сотрудник банка, не из крупных банкиров, которые тогда набивали себе карманы, а из среднего персонала, не особо симпатичный человек, но и не то чтобы несимпатичный, этого он не сказал бы, но не тот, с кем поехал бы в отпуск, педантичный делец, который – «И это не шутка!» – всегда по субботам готовил себе галстуки на всю неделю, это, собственно, исчерпывающе его характеризует, Ханджин состоял в бездетном браке, и его жена, которая поначалу казалась жертвой, а потом оказалась преступницей, во всяком случае подстрекательницей, вообще ему не подходила, нельзя было себе представить, как они могут ладить, он – скоросшиватель для документов, а она – он отнюдь не хочет сказать ничего враждебного по отношению к женщинам, но если бы такая отправилась ночью в бар, ей бы точно не пришлось платить за выпивку самой. Ханджин любил свою жену, говорил об этом на суде так часто, что с каждым повторением это становилось всё недостовернее, к тому же было много свидетелей тому, что они ссорились, не прилюдно, это было бы не похоже на сверхкорректного Ханджина, но любопытные люди водились и до того, как появился номер телефона, по которому можно позвонить обо всём подозрительном, и госпожа Ханджин выплакивалась перед соседками, буквально выплакивалась, Ханджин потом пытался объяснить её красные глаза воспалением век, от которого его жена страдала наряду с проблемами давления крови.
– Я не хочу вдаваться во все подробности, – сказал Вайлеман, – в моём возрасте легко переходят с сотых на тысячные, а все эти вещи вовсе не были решающими.
Решающим было то, что нашли в банковском сейфе Ханджина. Но, перебивал себя Вайлеман, ведь он рассказывал историю задом наперёд, а такому опытному журналисту, как он, это непозволительно, даже если ты уже давно превратился в старое железо. В правильной же последовательности событий дело было так: Ханджин однажды пришёл домой позже, чем всегда, что было необычно для такого заорганизованного человека; аккумулятор его машины разрядился, и ему пришлось ждать на станции техобслуживания. Он пытался предупредить жену по телефону о своём опоздании, говорил он на суде, но не мог до неё дозвониться и решил, что она вышла – в кино, может быть. Она часто ходила в кино одна; им нравились совершенно разные фильмы. Когда он, наконец, вернулся домой, уже после девяти вместо обычных семи, она лежала в гостиной на полу, без сознания и едва дышала. Он сразу позвонил в скорую помощь, её увезли в больницу, где в последнюю минуту вернули её к жизни. Пролежи она ещё немного, сказал медицинский эксперт, и она бы умерла.
– В судебном процессе и во всех этих вещах я вообще ничего не понимал. Тогда ещё не понимал. Меня послали на суд, потому что наша судебная репортёрша по какой-то причине отсутствовала. Тогда газеты ещё могли себе позволить специалиста для каждой области, судебного репортёра, научного редактора и литературного критика, тогда как сегодня каждый считает, что может всё, изображает из себя доктора Всезнайку со всей свой нагугленной мудростью, и при этом… Извини, ведь это тебе не интересно.
Она ничего на это не сказала, лишь улыбкой или кивком перебивая его монолог, который он когда-то повторял довольно часто, но эти маленькие жесты оказывали своё действие так хорошо, как будто она выставляла стоп-сигнал. Вайлеман поймал себя на мысли, что, может, было бы не так уж плохо не только разыгрывать из себя её клиента, но быстро запил это представление глотком Сент-Амура. В надежде, что эту мысль она не успела считать с его лица.
В больнице, продолжал он свой рассказ, в крови госпожи Хан-джин обнаружили следы высокоэффективного бета-блокатора, средства, которое при её низком давлении ни в коем случае нельзя было принимать и про которое она божилась, что не принимала, совершенно точно не принимала, наоборот. Наоборот – это было средство для повышения давления, которое ей прописал врач, в день по одной капсуле, и она аккуратно исполняла это предписание. После этого исследовали полупустую упаковку из шкафчика в их ванной, и оказалось, что не все, но несколько капсул были вскрыты, кто-то подменил их содержимое: средство, повышающее давление, подменили средством, понижающим его, в обоих случаях это были маленькие шарики. Технически это нетрудно было сделать, нужно было лишь разрезать гелевые капсулы тонким лезвием, а после замены содержимого снова склеить, и даже если результат окажется не вполне аккуратным, это ничего: кто же станет рассматривать капсулы, которые приходится принимать ежедневно. Бета-блокатор, который был причиной её обморока, понизил её давление ещё больше, и это экстремально низкое давление, продлись оно чуть дольше, могло бы с большой вероятносттю привести к остановке сердца. Ханджин, хотя он сам вызвал скорую помощь, был, разумеется, первым подозреваемым, ведь ванная была у них общая, хотя он клялся и божился, что не имеет к этому отношения, что любит свою жену и никогда бы не сделал ей ничего плохого. И нельзя было предъявить ему ничего доказательного, или нельзя было бы, если бы он в свою очередь не слёг больным, от волнений, видимо. Во время его отсутствия в банке искали какой-то договор или что-то вроде того, Вайлеман забыл, что именно, во всяком случае некий документ, который должен был лежать среди бумаг Ханджина, но на столе его не оказалось, и они там решили вскрыть его сейф. «Personal Locker» – так это называли в банке, они там сплошь применяли английские выражения, это было в моде уже тогда. Маленький сейф-ячейка для каждого сотрудника, замок с комбинацией цифр, которую никто не знал, кроме владельца. Но в случае необходимости у руководства был единый мастер-код, и они вскрыли его шкафчик и нашли там не только искомый документ, но и упаковку бета-блокатора, в гелевых капсулах. В точности то средство, которое обнаружили в крови госпожи Ханджин. Попалась мышка.
Ханджин, разумеется, всё отрицал, но вину отрицает и виновный. Он говорил, что понятия не имеет, как эти капсулы попали в его ячейку, он ничем не может это объяснить, и документ, который они там искали, он туда не помещал, а аккуратно подшил в папку, где ему было место. Что, разумеется, никого не убедило, потому что, кроме него самого, никто не знал код ящика, и цепочка улик замкнулась: мотив, удобный случай, орудие убийства, и он был приговорён к максимальному сроку пять лет тюрьмы, создание угрозы жизни, статья 129, уголовный кодекс, параграф Вайлеман помнил до сих пор.
В заключительном слове Ханджин ещё раз уверял суд в своей невиновности, но апелляцию подавать не стал, ему бы и во второй инстанции не поверили так же, как и в первой, как он справедливо полагал. Он сел в тюрьму, где, кстати, был образцовым арестантом, придерживался всех правил, а его жена подала на развод.
– И потом обнаружилось, что это был вовсе не он?
– Нет, – сказал Вайлеман, – это не обнаружилось. До этого докопался я.
9
По мере рассказа Вайлеман всё больше воодушевлялся, то было тщеславие, или, если прибегнуть к более вежливому определению, профессиональная гордость. Не удивительно, что Дорис подала на развод, об этом он думал не впервые, должно быть, он доводил её до безумия своими историями, всегда одинаковыми. Элиза же наоборот слушала его зачарованно как маленькая девочка, которой читают сказку. Но, может, она только притворялась перед ним внимательной, уж в этом она поднаторела – позволять старикам рассказывать про их геройские подвиги и при этом изображать интерес. Губы её слегка приоткрылись, и был виден кончик языка. Красивый рот. Это у неё естественный цвет или такая сдержанная губная помада?
– Как ты до этого докопался?
Вайлеман, как видно, снова затерялся в своих мыслях посреди рассказа, и ему стало стыдно: это походило на старческое недержание в голове.
– По тому, как ты рассказываешь, ведь всё же было ясно, – сказала она. – Ханджин хотел избавиться от жены и для этого подсыпал ей не то лекарство. Однозначное покушение на убийство. Что навело тебя на мысль, что всё могло быть иначе?
– Была там одна деталь. Маленькая деталь. А именно… – Он сделал паузу, на сей раз не потому, что отвлёкся, а потому что в этом месте история всегда требовала паузы, эффекта ради, и потом сказал: – Бумаги в ячейке Ханджина были продырявлены.
Казалось бы, совершенно бессмысленная фраза всякий раз оказывала действие, он намеренно формулировал её так, что слушатель не понял. С Элизой это сработало безупречно.
– Собственно, всё очень просто, – сказал он, – я потом даже удивлялся, что никто не дошёл до этого, уж по крайней мере адвокату Ханджина это должно было броситься в глаза.
Если документы пробиты дыроколом, таков был тогда ход его рассуждений, это означало, что они уже были подшиты в папку, и если Ханджин действительно «по недосмотру» положил их не туда, то перед этим, тоже «по недосмотру», ему пришлось бы сперва извлечь их из подшивки.
– Я не психолог, – сказал Вайлеман, – но такой двойной «недосмотр» просто не подходил к этому аккуратисту, который заранее выбирал себе галстуки на неделю вперёд. И тем более не подходил бы убийце, про которого в приговоре было сказано, что он тщательно продумал каждую деталь своего плана и хладнокровно осуществил его.
Но если показания Ханджина правдивы и он тщательно подшил документы, то вынуть их из подшивки и подложить в его ячейку должен был кто-то другой.
– Но ведь никто, кроме него, не знал код ячейки?
– Именно это и говорил Штэдели, мой тогдашний шеф в Тагес-Анцайгер. Его уже давно нет на свете, как и его газеты. Я подал ему заявление, что хочу остаться на этом деле, эксклюзивно, и он мне категорически отказал: дескать, во-первых, это не мой отдел, во-вторых, такие детали по прошествии времени больше никому не интересны, дело решённое, приговор вынесен, конец всему, собака сдохла. И тогда мне пришлось всё делать на свой страх и риск…
– Это был какой-то важный документ?
А она умная женщина, подумал Вайлеман, задаёт правильные вопросы. Ведь это и было самое интересное в деле, такой Casus Knaxus, что исчезнувший и вновь обнаруженный документ был совершенно незначительным, настолько неинтересным, что Вайлеман даже не мог вспомнить, о чём шла речь. У Ханджина не было никаких видимых причин обойтись именно с этими двумя листиками иначе, чем с остальными бумагами, каждый день проходящими через его руки. Но шла текущая работа, кому-то понадобились эти бумажки, и, может быть, кто-то – если был этот кто-то – прибрал их только для того, чтобы их стали искать и в этих поисках открыли ячейку Ханджина. Но для чего?
– Чтобы обнаружить там бета-блокатор.
Вайлеман почувствовал, что быстрый ответ Элизы его почти раздосадовал. Не потому, что она была права, разумеется, она была права, а потому что темп, в каком она ответила, задним числом обесценивал его тогдашнюю дедукцию. Пора было действительно расставаться с этим проклятым тщеславием.
– Это была возможная причина, верно. Но она ещё не отвечала на вопрос, как этому таинственному кое-кому удалось открыть шкафчик. Моя теория предполагала, что этого не могло быть. Разве что если…
На сей раз она не испортила ему драматическую паузу.
Такая банковская контора – это ведь не монастырская келья, в которой всегда находишься один, сюда заходили и другие люди, клиенты не так часто, но коллеги постоянно, и если один из них однажды видел, как Ханджин открывал свою ячейку… В банкоматах предостерегают, чтобы никто не видел код, который вы набираете, но в такой конторе этот пункт наверняка не соблюдался столь строго. Итак, Вайлеману пришлось поближе рассматривать коллег Ханджина, но это стало бы бесконечной историей, поиском иголки в стогу сена, особенно если не знаешь, иголку ты ищешь или что-то другое. Он тогда стал размышлять вот над чем: если кто-то подкинул бета-блокатор в ячейку Ханджина, чтобы обвинить его, тогда этот кто-то и наполнял капсулы подставным лекарством, что предполагало его осведомлённость о состоянии здоровья госпожи Хан-джин, то есть предполагало его знакомство с ней.
– И поэтому…
Вайлеман заметил, в нём снова разыгрывается тщеславие, но теперь оно было уже оправданным, чёрт побери, вообще-то тогда за серию статей он заслуживал журналистской премии, но для этого надо было с членами жюри быть frère et cochon, а он всегда был бойцом-одиночкой, а не тем человеком, который подсаживается к каждому столу завсегдатаев, чтобы погладить по шёртске влиятельного коллегу.
– И поэтому? – повторила Элиза.
И поэтому он вместо банковских служащих присмотрелся к госпоже Ханджин, поиграл в детектива, с тайной слежкой и всем остальным, и это не было лёгкой добычей, она держалась неприметно, целый месяц, до того самого дня, на который у них, видимо, был уговор. Его звали Нефф, специалист по ипотеке, кабинет у него был в том же коридоре, что и у Ханджина. В фойе отеля, где они встретились, госпожа Ханджин прямо-таки набросилась на него, так наголодалась, другого слова Вайлеман подобрать не мог, она насилу дождалась, когда же сможет снова заключить любовника в объятия. То, что он её любовник, и уже давно, было очевидно; чтобы заметить это, не требовалась прятать видеокамеру в комнате отеля. Потом было уже не трудно доказать связь между ними; когда получаешь первый ответ, находишь и остальные. Соседка, которой он показал фотографию Неффа, припомнила, что видела их вдвоём. Госпожа Ханджин тогда сказала, что он её кузен. Но он был ей не кузен, а сообщник, замысливший с ней заговор против Ханджина, при этом запланировано было не так драматично, как потом осуществилось. То, что она при этом чуть не погибла, не было предусмотрено, она должна была впасть всего лишь в обморочное состояние, на это была рассчитана доза медикамента, но поскольку её обычно пунктуальный муж из-за автомобильной неполадки задержался, у бета-блокатора было два лишних часа, чтобы оказать своё действие. Собственно – когда история потом вскрылась, госпожа Ханджин во всём созналась и говорила как по-писаному, – всё было запланировано так, что она должна была сама обнаружить, что в капсулы кто-то вмешался, сама должна была сдать их в лабораторию для исследования, но так для обоих получилось даже гораздо лучше, полиция сама затребовала анализ средства, и ей оставалось лишь сыграть невинную супругу, которая никогда не заподозрила бы своего любимого мужа. На коробке с бета-блокаторами в ящике Ханджина нашлись отпечатки пальцев Неффа, раньше предполагали, что это отпечатки аптекаря, продавшего упаковку, и даже не искали дальше. Нефф получил средство совершенно законно, по рецепту, это оказалось потом легко установить, он выпил несколько настоящих капсул госпожи Ханджин, из-за этого сильно повысил у себя давление и попросил своего домашнего врача выписать ему бета-блокаторы как средство понижения давления. На допросе он поначалу всё отрицал, но потом дело дошло до той точки, когда оспаривать было уже нечего.