В связи с угрозами и предупреждениями Аскольд и его сподвижники выбирают хитрую тактику. Они продолжают якобы для вида слушаться василевса, но своего не упускают. Обе стороны все больше разочаровываются друг в друге. Тем не менее, оба: и Аскольд, и василевс называют в посланиях друг друга друзьями. Ведь Аскольд не отказывается выполнять некоторые поручения василевса и его ближайшего окружения.
Между тем любая война чревата потерями. Не минует чаша эта и воинов под предводительством Аскольда. Свыше тысячи воинов из его дружины сложили голову на чужбине, но хуже всего, что зазорно пока еще для варягов, не в бою и с оружием в руках, а от непривычных для себя болезней в теплых краях. Поэтому ропот идет в войске Аскольда. Многие воины покидают его или остаются на чужбине без средств к существованию. Так что служба у василевса Аскольда все меньше радует, как и отношение к нему и к его воинам, которые, по сути, служат лишь расходным материалом в планах высокопоставленных лиц Византийской империи.
Тем не менее, на словах Аскольд верен василевсу и договоренностям с ним. В глубине его естества зреет желание показать свою силу. Для этого надо возвращаться домой на север или в Киев. Для начала Аскольд возвращается в Тавриду, а оттуда рукой подать до стольного града. Дир ждет его. Ситуация в Киеве сложная. Аскольд возвращается в Киев и остаётся в нем, несмотря на то, что на севере Руси уже несколько лет идет война.
С южных земель, вдоволь повоевав, Аскольд не уходит победителем, но он и не побежден. Василевсу даже советуют убрать непоседливого и непослушного, настырного предводителя варягов, но василевс решает поступить еще умнее и по совету одного из советников использовать Аскольда для достижения своих целей на Руси. Ведь не надо иметь особых способностей, чтобы не догадаться, что Аскольд с войском вернется в Киев, а дела киевские, чем дальше, тем все больше заботят не только василевса, но и всю властную византийскую верхушку.
Русь, в которой постепенно крепнет византийское влияние, богата зерном, хлебом, пахарями, воинами, лесом, но ее жители еще непокорны и свободны. Они не живут по законам и правилам, принятым в Византии. Более того, приручить русичей к кнуту и покорности очень трудно. Аскольд поэтому становится для круга избранных при византийском дворе той картой, на которую ближайшие советники и окружение василевса ставят с некоторого времени все. Ведь, если Аскольд станет князем, а о его договоренностях с Диром ромеям известно, то он может провести любые законы. Это-то больше всего и привлекает ромеев в сложившейся ситуации.
Естественно, что Аскольд не мог не знать о том, какие планы на него у ромеев. Быть пешкой в чужой игре в его планы точно не входило. По сути дела, несмотря на добычу, Аскольд понимал, что его и воинов использовали и продолжают это делать. Обида на такое отношение закрепилась у Аскольда и его ближайших сподвижников из числа варягов. Они ведь не были настолько глупыми, чтобы не понимать очевидного. К тому же Аскольд сразу сообразил, что, если он не станет самостоятельным игроком, то с ним не будут считаться. А как показать всем, что он силен? Правильно, только успешный поход мог доказать всем: и друзьям, и врагам, его значимость и положение. Поэтому еще воюя на юге, Аскольд задумывает поход на Византию под своим руководством, но уже в роли предводителя. Он его и осуществит в 860 году, опираясь на возросшее желание большого числа русичей дать отпор скрытой экспансии, исходившей от Византии.
Ради этого Аскольд даже не будет сражаться за наследство отца. Он после гибели Тувора не заявит своих прав на Ладогу, Изборск, Белоозеро, Городище, Холмгород и другие города на севере, понимая, что Киевский престол гораздо важнее прочих дел. Киев в том виде, в котором Аскольд застал его, нравился ему больше других городов, несмотря на то, что он никогда не имел в нем поддержки населения. Почему? Этот город был ключом к обретению положения, силы и богатства, благодаря удачному расположению и деяниям предков.
Кто бы что ни говорил, а Киев, или Кыюв, считался среди многочисленных племен местом сбора и точкой силы. Кто княжил в Киеве, следовательно, тот не только контролировал богатейшие земли в среднем течении Славуты, но и выступал в глазах соплеменников князем собирателем и объединителем, поскольку испокон века, еще до Кия, в этом месте собирались княжеские и племенные советы, принимались самые главные и основополагающие решения для народов, проживающих в здешних местах.
Киевский князь выступал покровителем торговли. Он контролировал водный путь, как его будут называть из варяг в греки, собирал дань с обширных территорий, являлся попутно защитником от набегов и посягательств самых разных кочевых племен, хазар и ромеев. И место такого полноценного владыки, который может развернуться на месте, установить нужные ему порядки, конечно, Аскольда, человека честолюбивого и привыкшего повелевать, прельщала. Он знал, как добыть средства, как сделать так, чтобы и хазарские ростовщики, и ромеи, живущие в Киеве, и купцы щедро снабжали его средствами. Ведь дружине надо было платить, а что-то взять с хлебопашцев и ремесленников сверх положенной дани попросту не представлялось возможным только лишь потому, что они не были столь богатыми, как хотелось бы Аскольду, к тому же легко брались за оружие, чему Аскольд был лично свидетелем.
Власть Аскольда в Киеве, потомки, держалась только лишь на варяжской дружине, но зато поддерживалась активно ромеями, хазарами, частью купечества и некоторыми выходцами из северных земель. Аскольд с некоторого времени, утвердившись на престоле, был выразителем их чаяний, прижимал киевлян, лишал их прав, окончательно упразднил вече, не ратовал за отцовские и дедовские законы, занявшись преследованием волхвов и построением Руси по Византийскому образу.
Князь Аско не снискал народной любви и уважения, как Олег. Для обычных тружеников он был варягом-авантюристом, который незаконным образом захватил власть в Киеве. И это жгло князя, как клеймо. В нем не видели лицо, которое надо уважать за положение и заслуги, не говоря уже о том, чтобы подчиняться. К тому же у Аскольда не было и близко киевских корней.
Князя с некоторого времени откровенно презирали, а вслед ему плевали, что считалось на Руси самым большим оскорблением. И красок я не сгущаю, скорее, смягчаю тона, чтобы более четко не выразить «народную любовь» к тому, кто начинает переделывать и перекраивать по своему усмотрению дедовские законы. При этом у меня нет какой-то обиды или неприятия к Диру или Аскольду. С некоторого времени они совсем не принадлежали себе, всего лишь четко или не очень реализовывали византийский замысел по установлению иного порядка на Руси. Хорошо еще, что не слишком преуспели в этом, а Олег, когда прибыл с дружиной в Киев и стал княжить, отменил все новшества, введенные этим дуэтом. Об этом чуть позже.
Нельзя же все и сразу рассказать в одной части записок, хотя, признаюсь, такое желание у меня все чаще появляется. Я спешу сказать главное. По моему следу идут. Не враги пугают меня, а то, что я не успею изложить мысли в виде повести, которую прочитают потомки. Мне уже за сто, но ум, разум и сознание не ощущают лет. Я еще бодр и силен. Если бы не ранения, полученные в битвах, мог бы прожить и больше. Но каждый из нас, в конечном счете, имеет все в соответствии со своим выбором и то, что ему определили противники.
Предопределение довлеет над каждым. Я во многом смог улучшить его и не погиб в возрасте тридцати восьми и пятидесяти двух лет, но не смог избежать ситуаций, связанных с ранениями. Слишком многим мешал: и врагам, и до некоторых пор друзьям. Если бы с тем опытом, который я имею сейчас, жить заново, то я многое смог бы изменить. Но нельзя вернуть года вспять, хотя можно по-иному прожить жизнь. При этом ее итог будет лучше, чем тот, который получился по факту. Поэтому в конце жизни я занимаюсь тем, что привожу себя и прожитую жизнь в порядок. У меня есть немного времени. Его вполне хватает для работы, которая намечена и мною ведется.
Все-таки возвращаться сознанием и умом в прошлое не всегда приятно. Груз ошибок и эмоциональных проявлений отягощает тебя, особенно, когда видишь с высоты прожитых лет, что мог в той или иной ситуации поступить более правильно. Результат в таком случае был бы другой. Но как бы я не старался, заботясь о будущем, все равно темное предопределение, сгущающееся над Русью, только лишь отходит еще дальше в будущее и там набирает силы, словно выжидая, пока лучшие сыны будут убиты в войнах и не смогут постоять за Русь.
Я же в период с 849 до того времени, когда в 852 году прибыл в Киев Аскольд с дружиной, тренировался и мужал, крепчал под руководством Белогора, который, если честно, больше был воином в свои пятьдесят восемь лет, чем волхвом. Стал Белогор волхвом поздно, в пятьдесят четыре года. До этого времени Белогора знали, как Одиурса, одного из самых отчаянных предводителей варяжских дружин, которые воевали везде, где только можно было в северных морях и на юге. Ратным делом Одиурс занимался с восемнадцати лет. Пошел варяжить в двадцать один год и только в сорок девять лет, кое-что для себя поняв, вернулся на Ильмень озеро на свою родину. За шесть лет Одиурс подготовился так, что смог пройти все испытания для того, чтобы стать волхвом. На него и пал выбор Светозара. Признаться, я не сразу понял, почему.
Ярвень, Житень, Сиуг восприняли Белогора, как друга и брата. Этот чуть выше среднего роста мужчина был силен и крепок, немногословен, но, главное, он знал свое дело. Назвавшись Белогором, Одиурс обрел не только второе рождение, но и новый смысл в жизни. Излишне говорить, что Одиурс состоял в волховском союзе Сварога. На то время он был одним из самых способных и сильных волхвов-воинов. К тому же свой топор и меч Белогор, как это делали в своем подавляющем большинстве волхвы, на стенку не повесил и не зачехлил в ножны.
Учителям Белогора был волхв Яровит – могучий седовласый мужчина в возрасте девяноста пяти лет. По его виду нельзя было сказать о количестве прожитых лет. Выглядел Яровит пятидесятилетним мужчиной стройным и крепким, который редко расставался с посохом. Белогору также нельзя было дать больше сорок пяти лет. Он уже тогда занялся омоложением организма и привел его в надлежащее состояние, несмотря на полагающиеся для воинского образа жизни ранения. Их не избегал никто. Шрамов и на моем теле вдосталь. По ним можно смело рассказать историю моей жизни.
Белогор, как только увидал меня, только лишь слегка щурился, опираясь на посох, после чего, отложив его в сторону, обошел меня по кругу и встал на прежнее место. В его слегка прищурившихся глазах при виде меня то и дело проскакивали веселые огоньки. Ярвень и Сиуг, стоявшие рядом, молчали, но также усмехались внутри. Белогор осмотром был доволен. Покосившись на меня, а потом на волхвов, он спросил:
– И чем же я могу помочь молодцу? Вы и сами справитесь с его обучением. Дышать, как я вижу, он умеет, в животе сила есть, бегает прытко и не устает, вынослив и терпелив. Что же еще ему показать?
– Работу с силой, – отозвался Сиуг.
– А вы что, не можете? Вы же не хуже меня приемами наработки силы владеете. Вот и показали бы…
– Светозар выбрал тебя, – пояснил Ярвень, – а он знал, что делал.
– Зато я пока не знаю, как мне начинать говорить с молодцем. Вжиться мне нужно, на Киев поглядеть, может, пожить там. Война, сказывают, скоро будет.
Говоря эти слова, Белогор искоса поглядывал на меня, а потом произнес:
– Да и тебе, Веля, в Киеве не помешает весну, лето и осень пожить, на Подоле носильщиком поработать. Глядишь, многому научишься…
После этих слов Белогор посмотрел на волхвов, изучая их реакцию, но, ни Сиуг, ни Ярвень никак на его предложение не отреагировали. Молчание затягивалось. Наконец, Ярвень произнес:
– Оно-то, может, и так, но у Велеса были проблемы. Его чуть не пленили. Хорошо, что Харлар вовремя опасность заметил и прибыл, когда Велю готовились на ладью занести. Если бы не он, вряд ли ты бы сейчас с ним разговаривал.
Белогор слегка нахмурился, прикусил губу, взглянул на меня, опустил взгляд на землю, и как бы невзначай заметил:
– В поселении в лесу больше не пристало Велесу сидеть. Язык животных и растений он слышит и знает. Лес для него – родной дом. Тут надо с людьми учиться говорить, их слушать и слышать, а также видеть то, что происходит на самом деле. Так я вижу и так мне пришло. Что скажите, радетели?
– Раз ты так говоришь, значит, пришло время так поступать, – несколько промедлив с ответом, произнес Сиуг.
– Только с Добродаром надо это согласовать, – откликнулся Ярвень и слегка прищурился, глядя на меня и Белогора.
Что-то еще беспокоило волхва, и Белогор это сразу же заметил.
– Ты не молчи, не таи, а сразу же говори, – немедленно отреагировал он, глядя на Ярвеня. – Вижу, что слова твои меня касаются.
– Ты, если Велес в Киеве обоснуется, за него на себя ответственность возьмешь?
– Он сам за себя прежде обязан взять ответственность, а то ходит по земле так, как будто опасности для себя не чует.
– Я о тебе спрашиваю, – продолжал Ярвень.
– Вам не придется за него беспокоиться, – после длительной паузы, еле слышно произнес Белогор, – но мне нужно время и помощники. Без них я не смогу пообещать вам что-либо. Один помощник у меня есть…
– Это кто, Торус, который с тобой прибыл? – уточнил Сиуг.
– Он самый. Мне еще помощники нужны. Выбрать среди ваших можно будет?
Сиуг и Ярвень переглянулись. В это время к нашей группе подошли Житень и Преслав. Белогор внимательно на них посмотрел и произнес:
– Я могу Слава к делу привлечь?
– Откуда ты его знаешь? – слегка удивился Ярвень.
– Мне еще нужен кто-то лет на пять-шесть старший за Велеса, – не отвечая на вопрос, уведомил о намерениях Белогор.
– Кого выберешь, тот и будет, если согласится, – уверил Житень Белогора.
– Сговорчивые вы, покладистые, – усмехнулся Белогор. – Неужели так Светозару доверяете? Он ведь мог и ошибиться.
– Оно-то так, но Свет редко промашку давал, – негромко произнес Житень. – С Добродаром мы вопрос согласуем. Что тебе еще нужно?
– Время и твоего помощника Добрушу.
Ответ Белогора слегка удивил Житеня.
– А Добруша тебе зачем? Не молод он. Да и откуда ты его знаешь?
– Как же не знать твоего помощника? – вопросом на опрос ответил Белогор. – Старшим группы вместе со мной будет.
– Вижу, ты о нас наслышан, – усмехнулся Житень. – Что для себя и семьи ничего не просишь? Ты же в прошлом привык жить богато и на широкую ногу. Говорят, дружиной руководил.
– То раньше было, в другой жизни, – еле слышно произнес Белогор.
– Скрываешь что? – спросил Житень, всматриваясь в Белогора.
– А что скрывать? Время варягов к концу подходит, хоть сейчас мы и на подъеме. Та жизнь на острие меча ничего, кроме разочарования, в конце жизненного пути не дает. На себе проверил. Зачем играть на руку Одину или христианам?
– Ты отошел от Одина? – поинтересовался Житень.
– От служения ему и тем, кто за ним стоит.
– Чем же тебе христиане не угодили? Говорят, они миролюбивые, – заметил Ярвень.
Белогор покосился на него, усмехнулся и произнес:
– И это ты мне говоришь? Я был и во Франции, и в Дании, и в Германии, в Англию заплывал. Везде видел одно: мир Одина, Тора, Фрэи умирает и все больше христианизируется. Что же касается миролюбия, то это есть маска, за которой прячутся волчьи зубы. Я не овечка, но и не волк. Зато волков и прочую нечисть в черных рясах вижу издалека. Служителей с рожками на голове перевидал на своем веку предостаточно. Стать, как они, молить кого-то о чем-то, когда в руках меч, не стану. Изображать из себя смиренную овцу, прикидываться таковой ради выгод, не желаю. Поэтому стал волхвом.
– Ты выбрал себе трудный путь, – раздался в наступившей тишине голос Добродара, который тихо и незаметно подошел к месту. – Избу и надел ты получишь в волховском поселении. О жене и детях позаботимся. Холодно и голодно не будет. Теремов, как в Киеве, у нас нет. Чем богатые, то и предлагаем.