Олеся
Михаил Ламм
Иллюстратор Арина Захарова
Корректор Алексей Леснянский
© Михаил Ламм, 2019
© Арина Захарова, иллюстрации, 2019
ISBN 978-5-4496-9243-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Олеся
Глава I
Коммуникатор на столе отца мелодично звякнул, и из него раздался голос секретарши:
– Лев Михайлович, к вам Виктор Иванович Терехов. И вам пора принять ваше лекарство.
– Спасибо, Вика. Сделай нам, пожалуйста, еще три кофе.
В кабинет тем временем вошел Виктор Иванович, для меня с детства – дядя Витя. Он работал с отцом, сколько я себя помнил. Охранником, помощником, а с недавних пор – младшим партнером. Почти член семьи. Как всегда, подтянутый, словно снял с себя военную форму не тридцать лет назад, на закате перестройки, а только вчера. Его лицо, строго говоря, нельзя было назвать волевым, но шрам, протянувшийся через щеку и рассекавший верхнюю губу, придавал ему недостающую суровость. Заработал сей боевой трофей дядя Витя вовсе не в Афгане (там он отделался только язвой желудка), а на одной из регулярных «стрелок» в подмосковном лесу. Для тех, кто хорошо его знал, этот шрам служил надежным индикатором, сигнализирующим о настроении хозяина. Когда дядя Витя выходил из себя, шрам белел, хотя лицо его при этом оставалось спокойным и доброжелательным.
Дядя Витя, конечно, мог входить к моему отцу, президенту и владельцу крупнейшего в России издательского дома, без предупреждения, но новенькая секретарша Вика, наверное, об этом еще не знала.
– Не помешаю, Лева? Привет, студент. Или уже не студент? – дядя Витя обнял меня, после чего по-хозяйски уселся в мягкое кресло.
– «Пи-эйч-Ди», дядя Витя. Доктор философии по-нашему. Молодой и красивый. Прибыл прямо из Америки в ваше распоряжение, – я, дурачась, отдал честь и щелкнул каблуками.
– Оно и видно, что доктор философии. Только они могут руку к пустой голове прикладывать.
Тем временем Вика походкой профессиональной манекенщицы проследовала с подносом к столу, расставила чашки с кофе и удалилась, стрельнув напоследок в меня недвусмысленным взглядом. Словно из двустволки.
– Так вот, Саша, – продолжил начатый разговор отец, когда за ней закрылась дверь. – Я не говорил тебе, пока ты учился в этом своем Йеле, не хотел расстраивать. Последний год дела идут не очень хорошо. Моя болезнь, видимо, подвигла конкурентов активизироваться. Я пока не знаю кто, но кто-то из моих очень влиятельных врагов энергично вставляет нам палки в колеса. Я строил все это для тебя. Ты ведь знаешь, мне недолго осталось, – отец вскинул руку, останавливая мои возражения. – Тут ничего не поделаешь. Хотел передать тебе компанию процветающей и мощной. Но видишь, как получается.
Он надолго замолчал. Достал из кармана таблетки, видимо, те, о которых напоминала секретарша, запил глотком уже остывшего кофе. Мне было больно видеть отца таким. С каждым своим приездом на каникулы я замечал, как он сдает. Человек, который всегда был бойцом, он и сейчас сражался, но болезнь побеждала. Сколько ему? Пятьдесят семь всего-то. Еще год назад выглядел на сорок, а сегодня – на все семьдесят.
– Папа, ты не сгущаешь краски? И в любом случае, при чем тут твоя деревня? – я все-таки не понимал, какое все это имеет отношение к моей поездке в сибирскую глушь, на которой настаивал отец. – Если нужно экономить, я легко могу отказаться от путешествия на яхте с друзьями, которое планировал, и остаться дома, в Москве.
– Нет, что ты, не так все плохо. Дело не в экономии, – отец замялся, пытаясь подобрать правильные слова, достал ингалятор, сделал несколько глубоких вдохов, помолчал. – Прости, но твой морской поход придется отложить. Я много тебе рассказывал о том, как создавал свой бизнес в девяностые. Про криминальные войны, про то, как мы отбивались от бандитов, от силовиков – тех же бандитов, только в форме. Многие из моих друзей, тех, с кем я начинал, не дожили до этого дня. И умерли они не от гриппа, как ты понимаешь. Вот Витя может подтвердить. Это сейчас конкуренты ходят по коридорам правительства и соревнуются в размере откатов. А тогда соревновались в быстроте реакции и меткости стрельбы. Так вот, я через все это прошел без единой царапины только благодаря… – отец снова замялся, но через секунду решительно продолжил: – Только благодаря своему ангелу-хранителю. Можешь смеяться, можешь называть это простой интуицией, но всегда в самые критические моменты он подсказывал мне единственно верные решения.
– И сейчас он подсказывает тебе, что я должен ехать в Заречную? Ты хочешь меня спрятать в тайге? Все настолько серьезно?
– Да… Нет… Я не знаю. Я правда не знаю зачем. Но я привык доверять своему ангелу. Меня бы уже давно не было, если бы я его не слушал, поверь. Тебе во что бы то ни стало надо добраться до Заречной. Это очень важно… Можешь считать мою просьбу просто блажью. Пусть так. Но в нынешнем своем состоянии я имею право на блажь. – Отец снова помолчал, потом попытался улыбнуться, смягчить недвусмысленный приказ. – В любом случае, что плохого в том, чтобы провести свои последние каникулы, перед тем как запрячься в работу в нашем издательстве, на свежем воздухе и чистой природе? В конце концов, если процесс приносит удовольствие, не так уж важна цель. Виктор поможет тебе со сборами и организацией.
Виктор Иванович кивнул:
– Логистика – мой конек. Все сделаем в лучшем виде, Лева. Не беспокойся.
Эта глухая, забытая небесной и земной властью сибирская деревня, о которой говорил отец, была его родиной. Вернее, прародиной, потому что сам он никогда в ней не был, а помнил исключительно благодаря семейной легенде, согласно которой моя прабабушка покинула Заречную еще на заре электрификации и индустриализации, выйдя замуж за бравого революционного геолога. Ее жизнь в новом для нее большом мире сложилась трагически. Она пропала в 1937 году, и только в конце восьмидесятых моему отцу удалось найти ее имя в списках арестованных «врагов народа». Обвинение под грифом «секретно» выглядело нелепой шуткой следователя НКВД: «Порча урожая и организация голода в Поволжье путем умышленного причинения плохой погоды». Ни больше ни меньше. О дальнейшей судьбе Варвары Костылевой, моей прабабки, не было сведений ни в одном архиве.
В общем, немного мог сообщить мне батюшка, отправляя в поездку по «родным местам». Все, что я слышал от своего отца, больше напоминало сказки Арины Родионовны.
«Конечно, ничего плохого. Экология и свежий воздух. Да и слово отца – закон. Так всегда было в нашей семье. Однако процесс процессом, а цель хотелось бы понять», – рассуждал я, глядя в иллюминатор «Боинга», который с каждой минутой уносил меня все дальше от дома, от Стива, моего однокурсника, с которым мы последний год строили грандиозные планы. Как поплывем вокруг Европы из Архангельска, в порту которого ждала нас отцовская яхта, через Бирмингем, где к нам должны были присоединиться наши подруги, в теплые воды Средиземноморья, с финишем в Стамбуле. И что теперь? Женька, моя подружка по Йельскому университету, гостила в Бирмингеме у девушки Стива, дожидаясь нас, морских волков. Обидится ведь смертельно. Не простит. Впрочем, что-то мне подсказывало, что долго горевать в одиночестве она не будет. Не тот человек. Да и серьезных планов на будущее у нас с ней не было. А Стиву я все объясню, он поймет. Отец есть отец, дело есть дело.
А невезуха есть невезуха. Вместо синего моря подо мной о чем-то там пело зеленое море тайги. А, ладно. Покормим комаров, разберемся, что имел в виду этот самый папин ангел, обрекая меня на путешествие. Прощай, Адриатика, прощай, Женька. Извини.
Под такие рассуждения и монотонный гул двигателей я, кажется, задремал в кресле, когда меня кто-то тронул за плечо. Я открыл глаза.
Передо мной стояла потрясающей красоты стюардесса. Как я мог ее раньше не заметить? У нее были длинные черные волосы, а взгляд огромных темно-карих глаз затягивал не слабее какой-нибудь космической черной дыры.
– Здравствуй. Значит, вот ты какой, принц на белом коне, – сказала стюардесса, беззастенчиво меня разглядывая. – Ну, в общем, ничего. Но если закроешь рот, то вид будет не такой дурацкий. – Она звонко рассмеялась.
– Что, простите? – я помотал головой… и открыл глаза.
– Я спрашиваю, вы что будете? Томатный, апельсиновый, яблочный?
Ко мне склонилась обыкновенная, средних лет, крашеная блондинка в униформе «Аэрофлота». Перед ней стояла тележка с пакетами разных соков и минералкой. Я, приподнявшись в кресле, оглядел салон. Никаких красавиц-брюнеток не было и в помине, а ремень безопасности, так и застегнутый с самого взлета, грубо и бесцеремонно заставил меня плюхнуться обратно на сиденье.
– Воду. Без газа, пожалуйста.
«Странные сны снятся в самолетах. Такие реалистичные», – решил я, залпом осушив пластиковый стаканчик.
Глава II
В аэропорту Красноярска меня встретили ветер, холодный моросящий дождь и парень, гармонирующий с погодой своим хмурым лицом. Он держал самодельную табличку «Костылев Александр Львович», то есть со мной любимым. Парень оказался водителем Мишей, которого нашел и нанял для меня Виктор Иванович.
– Костылев Александр, – вежливо улыбаясь, я протянул руку.
Никак не могу привыкнуть к тому, что люди при знакомстве не улыбаются и не смотрят в глаза. Расслабился в Америке. Теперь, в родных краях, мне все время кажется, что я делаю что-то не так, вызывая недовольство окружающих. В стране, где улыбка воспринимается как насмешка, надо осторожней скалить зубы. Целее будут.
Подхватив мой рюкзак, Миша забросил его в лимузин под названием уазик, ожидавший нас на аэропортовской парковке.
– А там больше ни на чем не проехать, – перехватил он мой скептический взгляд на это зеленое чудо советского еще автопрома. – Сегодня к ночи, бог даст, должны добраться до Крестовского, там переночуем, а утром на моторке путь продолжите, так что дальше дороги нет. По реке дня за два до Заречной доберетесь. Строили, говорят, там дорогу в семидесятых, да забросили. Заросла потом вся так, что и не найти.
Очень скоро мы оставили позади последние признаки цивилизации – бледные, как разросшиеся дождливым летом поганки, блочные пятиэтажки, заводские трубы, усердно пачкавшие и без того грязно-серое небо, покосившиеся бетонные заборы. Спустя еще пару часов кончился и асфальт.
Уазик под руководством Михаила бодро подпрыгивал на неровностях грунтовки, исправно копипастя их прямо в мой позвоночник. Немного помогало повиснуть на металлической ручке над дверью, но быстро уставала рука, и приходилось вновь отдаваться на растерзание жесткому сиденью, больше напоминавшему взбесившийся отбойный молоток.
Мое настроение наконец-то пришло в гармонию с окружающим миром. То есть улыбаться мне определенно расхотелось. Мой водитель заметил произошедшую во мне перемену и решил, что теперь со мной вполне можно общаться.
– Так, по мне, и делать там нечего, я скажу, в Заречной этой. Народ там странный. Неправильный… – Михаил перекрестился. – Вот вы туда по какому делу?
И правда, по какому я туда, черт бы его побрал, делу? Процесс нравился мне все меньше, а цель так и не стала понятней.
– Родина там моя… Говорят.
Миша покосился на меня, хмыкнул и опять надолго замолчал.
Грунтовая дорога петляла по лесу, то взбиралась на крутые горки, то спускалась, заставляя уазик чуть ли не вплавь преодолевать скопившиеся в низинах глубокие лужи. На одном таком мокром глиняном спуске Михаил не удержал машину, и мы затормозили о ствол дерева. Пока мой водитель матом и ударами ноги ставил бампер в первоначальное положение, я пытался размять затекшие ноги и бродил вокруг, бормоча как Винни-Пух: «Я вчера окончил Йель, чтоб сегодня въехать в ель».
Последние два часа мы ехали в полной темноте. Только слабые фары уазика освещали дребезжащим лучом маленький участок пути перед капотом, иногда выхватывая из мрака седые лапы елей и яркие, то желтые, то зеленые огоньки глаз притаившегося на обочинах местного зверья. «Зайцы – светофоры», – мысли, возникающие в голове после целого дня тряски, нельзя было назвать мудрыми.
За все время пути нам не встретилась ни одна машина. Тем более странно выглядела тонкая женская фигура в светлом платье, внезапно возникшая в свете фар за очередным поворотом. Я вытаращил глаза, но успел заметить только черные волосы и лицо, показавшееся мне нереально красивым. Девушка не голосовала, а когда мы, переваливаясь с кочки на кочку, поравнялись с ней, лишь заглянула в мое окошко и улыбнулась. Михаил равнодушно проехал мимо, даже не взглянув. Оглядываться не имело смысла – сзади машины была непроглядная темень.
– Может, надо было подобрать? – я представил, что сам оказался за бортом автомобиля в этой неуютной темноте, окруженный километрами непролазной тайги, совершенно один. Воплощение кошмара жителя мегаполиса во всей красе.
– Что подобрать? – Михаил машинально притормозил, но останавливаться не стал.
– Ту девушку на дороге. Только что проехали.
Михаил посмотрел на меня подозрительно, снова перекрестился.
– Эка растрясло вас не по-детски. Привиделось вам. Какие тут девушки? Если б медведя увидел, я бы поверил, а девицу… Ну, ничего, скоро уже Крестовский, недалеко осталось. Поужинаете, отдохнете… – Он крепче ухватился за руль и решительно прибавил скорости, с опаской поглядывая в зеркало заднего вида.
Что-то меня начинали напрягать мои галлюцинации. С чего бы? Никогда не жаловался на отсутствие женского внимания и никаких мук от его временного отсутствия не испытывал. С чего бы мне бредить красивыми брюнетками? Но додумывать эту мысль сил и желания не было. Мишин уазик скакал вперед, как конь, почуявший родную конюшню. Хотелось только, чтобы закончилась, наконец, эта пытка ухабами. Хотелось растянуться во весь рост на чем-нибудь горизонтальном и неподвижном, даже на полу, разогнуть сведенные судорогой пальцы руки, цеплявшиеся за эту проклятую металлическую трубу над дверью в попытке ослабить муки многострадального зада. И когда вдоль дороги вместо стройных елок потянулись кривые деревенские заборы, я был почти счастлив.
Глава III
Поселок, в который мы приехали, был погружен в такую же тьму, как и окружающая его тайга. Только в одном месте, видимо, на центральной площади, стоял покосившийся столб с лампочкой Ильича на верхушке, которая, раскачиваясь на ветру, освещала пятачок перед сельским домом – местным, надо полагать, деловым центром. На многочисленных табличках перед входом значилось: «Почта», «Администрация», «Полиция», «Сбербанк», «Аптека», «Магазин» и почему-то «ЛДПР». В слове «полиция» буквы п и о выглядели гораздо моложе остальной «лиции». Венчал все это великолепие портрет Ленина, с восхищением глядящего на лампочку своего имени, явно вышедший из-под кисти какого-то местного таланта. На двери висел амбарный замок, а окна украшали решетки в виде солнышка.
– Отелей в Крестовском нету, – подтвердил мои подозрения Миша. – Мы у моего родственника заночуем, у Силантьича. Вон тот дом – напротив. Сейчас портки наденет и встретит.
Миша нажал на клаксон, ему ответил дружный собачий лай, а в доме, на который он указал, засветилось окошко.
– Мишка, ты, что ли? – раздалось из-за забора.
– Я, Силантьич, с гостем. Отворяй.
Спустя минуту заскрежетали открывающиеся металлические ворота.
Силантьич оказался мужиком лет шестидесяти пяти, с маленькими, но острыми, как буравчики, глазками. Его небольшой рост подчеркивали несоразмерно длинные руки, а борода, закрывающая большую часть лица, окончательно делала похожим на примата. Жена Силантьича, сухонькая женщина без возраста, вставшая среди ночи, чтобы накрыть для нас стол, не утруждала себя изображением радости от встречи. Буркнув что-то напоминавшее «здрасте», она молча поставила на стол кастрюлю с каким-то супом и вновь, зевая, удалилась в спальню.