Ветреным, дождливым вечером, в сгустившихся сумерках, когда Орфей сидел на ступеньках, подкручивая колки лиры, невдалеке показалась женщина. Она шла медленно, словно в раздумье, останавливалась, оглядываясь вокруг – как если бы была не уверена, что идет в правильном направлении. Темно-синий плащ скрывал фигуру, край его, наброшенный на голову, не позволял разглядеть ее лицо, только золотистые волосы выбивались из-под плотной ткани, ветер подхватывал пряди, а она нетерпеливо перехватывала их и прятала обратно.
Певец заметил её, когда она была уже совсем близко. И вскочил на ноги, внезапно поняв, кто перед ним.
– Мама?!
– Здравствуй, сын. Рада встрече с тобой. Как здоровье жены твоей, Эвридики?
– Она спит, мама. Я разбужу её…
Он бросился к двери, но Каллиопа остановила его.
– Нет. Я пришла не к ней – к тебе.
– Ты не хочешь увидеть ее?
– Не сейчас, Орфей. Может быть, позже.
Она опустилась на ступеньку, и похлопала рукой около себя, приглашая его сесть рядом. Он повиновался.
– Что-то случилось, мама? Ты – редкий гость.
– Расскажи мне о твоем новом увлечении, сын.
– Я не понимаю тебя.
– Тогда расскажи мне о своих новых песнях, Орфей. О гимнах, воспевающих Смерть. Разве это тема достойная тебя?
– Смерть – часть нашей жизни, мама. Тебе ли не знать об этом? И что плохого в моих гимнах? Разве они не так же мелодичны и прекрасны, как и всё остальное?
– Зачем ты зовешь её, Орфей? Зачем ты просишь Смерть о встрече?
– Я не зову её, мама. Я просто пою о ней. О Темной принцессе, узнице Долга, прекрасной девушке, которая не властна распоряжаться собой, которая освобождает других и не свободна сама. И это ведь просто поэзия, мама. Фантазия, полет воображения – не более того. Вряд ли она слышит меня.
– А что, если слышит, Орфей?
Певец рассмеялся.
– Надеюсь, ей нравятся мои песни! Но вряд ли я когда-нибудь узнаю об этом. Не волнуйся, мама, пойдем в дом, я разбужу Эвридику, она будет рада встрече с тобой.
Каллиопа покачала головой.
– Мне нужно идти, сын.
– Ты пришла так нежданно и говоришь загадками. Может быть, ты побудешь подольше и расскажешь, что так обеспокоило тебя. Неужели ты пустилась в путь только из-за этих моих песен?
– Они опасны, сын мой. Как и то, что вызвало их к жизни.
– Я не понимаю тебя.
– Мне жаль это слышать, Орфей. Прощай. Надеюсь, ты всё же задумаешься над тем, что я сказала.
Темная фигура плавным движением поднялась, миг – и она растворилась в подступившей темноте.
Орфей в раздражении отшвырнул лиру.
– Задуматься? Над чем? Ох уж эта божественная недосказанность! Всегда тайны, недомолвки, намеки! Ты умный мальчик, вырастешь – поймешь сам. Вечная история! Ты совсем не изменилась, мама!!!
Отойдя подальше, там, где её никто не мог увидеть, Каллиопа присела на берегу реки, опустила ладошку в воду, поболтала ею. Легкая рябь волн застыла и разошлась, разбежалась в стороны, образовав нечто вроде гладкого зеркала. Холодный лунный свет высеребрил его, и в середине появилось лицо Эагра, речного бога.
– Я видела нашего сына, Эагр. Он не захотел услышать меня.
– Тебе нужно было выразиться яснее.
– Ты же знаешь, что я не могла.
– О да, муза песнопений, да, муза поэтических преувеличений, науки и философии, ты – не могла. Ты просто задала ему загадку – вполне в твоем духе. А он должен будет разгадать ее, порассуждать, вникнуть. Только вот будет ли он это делать? Он ведь просто певец, пусть и величайший из живущих.
– Я не согласна с тобой, Эагр. Называя имя, ты призываешь того, кто его носит. Звать и взывать – одно и то же. Надо ли продолжать? Мне кажется, всё – просто.
– Тебе кажется, Каллиопа.
Орфей так и не рассказал Эвридике о полночной гостье. Возможно, это было ошибкой, вместе они могли бы попробовать допытаться до темной сути предупреждения. Но он был настолько раздосадован, что даже мысль об этом причиняла ему боль, почти физическую. И чем больше он желал забыть о случившемся, тем сильнее помнил. Никто до сих пор не пытался ограничить его, указывая, о чем можно и о чем нельзя петь. То, что это все-таки случилось – уязвляло его несказанно, а то, что этим «кем-то» оказалась его мать – ранило вдвойне. И в конечном счете, раздражение и протест только добавили смелости и безоглядности его «запретным» гимнам. Вопрос Каллиопы: «А что, если она слышит тебя?» – жег, словно огнем. Это звучало вызовом – и он принял его.
– Девушка, ты слышишь меня?
– Я слышу тебя, Голос… Кто ты?
– Я – это ты, принцесса.
– Ты говоришь загадками. Дай мне увидеть тебя!
– Это невозможно, принцесса. Лучше скажи, нравятся ли тебе песни Орфея? Он поет о тебе так, словно видел тебя, говорил с тобой. Думаешь ли ты о нем так же неустанно, как он о тебе?
– Голос, ты лезешь не в свое дело!
– Ты сердишься, принцесса? Значит, твой ответ – да?
– Какая тебе разница, Голос?
– Он любит тебя, Темная принцесса, любит, хотя и не понимает этого. Любишь ли ты его?
Длинные темные брови сошлись на переносице, темные глаза полыхнули злым огнем, в зале тонко завыл ветер – принцесса, раздраженно взмахнув рукой, сбросила на пол свитки, которые только что читала.
– Идиотский вопрос!
– Это не ответ, принцесса Смерть. Так любишь или нет?
Темная принцесса вскочила в ярости и, вдруг, внезапно успокоившись, с размаху шлепнулась обратно в кресло. Скрестила руки на груди.
– Ну что ж, давай сыграем в эту игру. Я Смерть – я не могу любить. Это – раз. Я здесь – он там. Это – два. Я искала его имя в списках. Его там нет. А даже если есть – значит, оно так далеко, что мы ещё нескоро встретимся. А даже если встретимся – он придет сюда, как приходят другие. И здесь он будет только тенью – как они все. О какой любви можно говорить в этом случае? Это – три.
Она опустила голову, взглянула на свои длинные пальцы, крепко вцепившиеся в столешницу. Бледные, слегка подрагивающие… и маленькая слезинка скатилась по впалой щеке.
– И – да, ты прав, Голос. Я всё время думаю о нем. Когда он поет – мне становится теплее. Когда я слышу его голос, называющий меня – что-то дрожит во мне, как туго натянутая струна, и мне кажется, что ещё немного, и она лопнет, и случится что-то страшное и прекрасное одновременно. Что-то неизвестное, чему нет названия. Если это значит – любить, тогда я люблю его.
– То, о чем ты говоришь, принцесса, называется «чудо». Нечто внезапное, не предопределенное. То, что нарушает установленный порядок, и меняет ход вещей. То, чего так сильно хочешь ты, и чего так боится твой отец.
– Чудесам не место здесь, Голос!
– Но одно из них уже здесь, принцесса – твоя любовь к Орфею. Разве это не чудо?
– Оно обречено, Голос…
Пауза. Тишина.
– Нет, принцесса. Он зовет тебя. Ты вправе ответить на призыв.
– Что я должна сделать?
– Ты должна призвать его. Сюда, к себе.
– Я никогда не сделаю этого, Голос.
ВСТРЕЧА
Как легко сказать, и как трудно сделать. Особенно, когда всё время напоминают о том, что нужно забыть. Когда слышишь нежную мелодию, которая, точно сладкий яд, разливается по всему телу, и некуда укрыться от этого наваждения. «Ты не должна думать об этом, надо гнать мысли о нем, отрешиться от властного зова, предать забвению – всё, и песню, и певца, и коварные речи таинственного Голоса. Предать забвению – какая мысль! Я попробую».
Темная принцесса быстро шла по длинным коридорам. Окна, двери, залы – тянулись, казалось, в бесконечность. Палаты Смерти широко раскинулись на берегу священной реки, они росли с каждой вновь прибывшей душой, медленно и неотвратимо. Но в конце концов, она приблизилась к выходу. Их было всего два – один, обращенный к реке и другой, выходивший к горной гряде, за белоснежными пиками которой располагались еще одни чертоги – Палаты Забвения. Туда уходили Боги, для которых больше не было места в мире. Никто из вошедших туда не возвращался, ни одна весть оттуда не достигала слуха живущих. Только Главный Судия мог войти в Палаты, и покинуть их по собственной воле. Принцесса не боялась Палат Забвения – ведь Смерть и Беспамятство сродни друг другу, но ей никогда даже в голову не приходило полюбопытствовать, что они такое. А сейчас ей вдруг подумалось, что чертоги эти – самое подходящее место, чтобы оставить свои мысли об Орфее, во всяком случае, стоило попытаться, другого способа противостоять искушению, она найти не смогла.
Блистающие горы, зеленые луга, простиравшиеся за ними – принцесса даже не заметила, как они остались позади. Стены Палат угрожающе нависли над головой, надвинулись, безмолвные; глубокие тени залегли в проемах. Принцесса прошла под аркой ворот и оказалась во внутреннем дворе. Ничего. Никого. Даже теней нет. Все залито белым, пустым светом. Никого. Ничего.
Снова арка, колоннада, новый двор, галереи, переходы – и снова никого. Лестницы, по которым никто не ходит, фонтаны, где нет воды, площадки со скамейками и разбросанными подушками, просторные и пустые – и мертвая тишина. Ни шороха, ни шелеста, даже ветра нет. Нет даже эха. Все, что есть в мире, здесь – забыто.
«Какое страшное место, – подумала принцесса. – надо возвращаться. Ничего у меня не выйдет. Может, мне поговорить с отцом? Но он только рассердится и все равно не даст никакого совета. Опять скажет – нельзя, не сейчас, сама… Чья проблема? Твоя? Вот ты и думай!»
Она присела у бассейна. Воды в нем, конечно же, не было – белая пыль заполняла его до краев. Задумавшись, принцесса водила пальцем по ее поверхности, причудливые узоры возникали – и исчезали под взмахом узкой ладони.
«У всех нормальных людей отцы как отцы – направляют, учат, объясняют. А еще у всех нормальных людей есть матери, которые заботятся, выслушивают, поддерживают в трудную минуту, да просто – любят, в конце-то концов. Почему же у меня, все не как у людей?»
Она фыркнула, внезапно осознав полную абсурдность вопроса, смахнула рукой очередную, только что нарисованную загогулину, и вдруг – замерла. Вскочила, огляделась кругом, машинально отряхивая плащ от налипшей пыли.
«Матери? А у меня? У меня – только отец? У меня что – никогда её не было? Но ведь так не бывает! Может быть, я – не помню её? Но почему?»
Принцессу внезапно охватила паника. Что-то рвалось наружу в её сознании, какая-то мысль, какая-то догадка прокладывали себе путь, неудержимо и настойчиво.
«Потому что она – здесь».
– Мама! – отчаянный крик разорвал мертвую тишину, и в глубине двора, тонкая белая фигура словно выдвинулась, выступила из стены, и вот она уже рядом, совсем близко, только руку протяни.
– Мама?! – Страх, недоверие, надежда огненным кольцом сжали горло. – Мама, это же ты?! Ты?!
Черные глаза, глубокие, огромные – впились жадно в лицо Темной принцессы, словно ощупывая каждую черточку, ресничку, волосок…
– Я не помню тебя. Кто ты?
– Я – Смерть, Темная принцесса Смерть.
– Да, я вижу. Об этом говорит орнамент на твоих одеждах, но это не твое имя.
– У меня нет другого. А как зовут тебя?
– Я не помню. Забыла. Может быть, он помнит?
– Он? Кто – он? И кто – ты? Да отвечай же!!!
Принцесса сорвалась на крик, руки вцепились в белое покрывало, окутавшее неизвестную. Та не сопротивлялась. Покрывало слетело, открыв невероятной красоты волосы – темные, прямые, водопадом стремящиеся по плечам и груди, вниз до самой земли. Они стояли напротив друг друга: две женских фигуры, одна в белом, вторая в темном, и обеих укрывал одинаковый водопад темных волос. Любой, кто взглянул бы со стороны, понял бы сразу – мать и дочь. Вот только не было рядом никого. И зеркала не было. Не было воды в бассейнах, не было даже маленькой лужицы.
Белая фигура опустилась на низкую, широкую скамью, стоявшую невдалеке от бассейна.
– Присядем. Расскажи мне, что привело тебя сюда, может быть, я сумею помочь тебе?
Рассказ получился сумбурным, торопливым.
– И ты пришла, чтобы забыть о певце? О его песнях и об искушении? Твоя история напомнила мне то, что случилось со мной. Я не помню имен, названий, я не знаю, когда и где я жила, но я была простой девушкой, в которую влюбился тот, кто выше богов. Так он говорил.
– Кто он?
– Не помню. Он назвал себя служителем великого Равновесия. Не знаю, что он нашел во мне, мы были вместе недолго. Потом он ушел, а у меня родилась дочь. Роды были тяжелыми и Смерть забрала меня раньше, чем я смогла увидеть лицо малютки. Не знаю, что стало с ней. Больше я не помню ничего. Ты назвала меня мамой – почему?
Принцессу била дрожь.
– Мой отец – служитель великого Равновесия. Я его дочь. У меня должна была быть мать. Но я никогда не знала её. Я не знала о ней. Отец никогда не упоминал её. А я никогда не спрашивала. Пока я не пришла сюда, в Палаты Забвения, я даже не задумывалась об этом. У меня не возникало никаких вопросов. Почему? Может быть, потому что ты – здесь. И ты появилась, когда я позвала тебя. Когда я крикнула «мама». Понимаешь?
– Понимаю, девочка моя. Но если так, значит, он не помнит обо мне. Иначе у него, как у тебя, обязательно возникла бы потребность прийти сюда, в единственное место, где есть шанс встретить меня. Жаль. Я любила его. Больше жизни. И когда он ушел, сил моих хватило только на то, чтобы родить ребенка. Я не помню ничего, кроме того, что связано с ним и его лица.
Принцесса вскрикнула и опрометью бросилась к бассейну. Задыхаясь, начала лихорадочно чертить линии на белой, плотной пыли. Длинные волосы, окаймленный бородкой властный рот, высокий лоб, морщинки в углах усталых, но зорких глаз. Плечи, руки, плащ и орнамент по краям… Белая фигура, тихо приблизившись, смотрела, как становится все более точным рисунок, как он обрастает подробными деталями, приобретает глубину и словно оживает. Принцесса смахнула с лица пыль, вновь подняла руку – продолжить начатую только что линию, и остановилась. Какая-то странная, особая тишина сгустилась за её плечом. Она обернулась. Слезы текли из огромных, черных глаз той, что могла быть её матерью. Не было сомнений – тот, кого принцесса изобразила на песке и тот, кого когда-то давно, невообразимо давно любила эта женщина – оба они суть один. Ее отец. И было ещё кое-что.
– Ты – моя мать. И ты все ещё любишь его!! И никакое забвение не властно над этой любовью. Мама, что мне делать?!
– Принять свой жребий, девочка моя.
– У меня нет выбора?
– У тебя есть право на него. Как и у всех.
– Ты говоришь – нужно принять жребий, но при этом утверждаешь, что у меня есть право выбора. Ты открываешь мне больше, чем отец, но твои речи столь же темны для меня.
– Эту загадку тебе придется разгадать самой.
Это было уже слишком. Принцесса в ярости топнула ногой, открыла рот – и оказалась по другую сторону горной гряды.
– Как вы похожи – пробормотала она себе под нос, едва только поняла, что произошло. – как же вы похожи, дорогие мои родители – как горошины из одного стручка…
– Что ты сказала?
Воздух сгустился, стало трудно дышать. Она боялась не то что обернуться, даже просто пошевелиться.
– Дитя мое, повтори, что ты сейчас сказала.
Она обернулась наконец. Их взгляды встретились. Острые ногти принцессы Смерть вонзились в ладони, она глубоко вдохнула, пытаясь справиться с приступом страха.
Отец молча ждал её ответа.
– Я сказала: как вы похожи, дорогие мои родители. Вот и всё.
– У тебя есть только я.
– Нет!
Это сорвалось с губ раньше, чем она успела подумать.
– Нет? – брови Главного Судии сошлись в одну грозную линию, в глазах вспыхнул яростный огонь. Он словно выплевывал слова. – Нет?! Ты сказала «нет»?
– У любого человека есть еще мать.
– Ты не человек!
– Наполовину.
– Что?! – сильные руки вцепились в ее плечи, теперь он тряс её, принцесса слабо вскинула руки, пытаясь защитить себя от его гнева. Бесполезно. Вырваться она даже не пыталась, был только один способ прекратить это – сказать правду.
– Я видела её!! Я видела свою мать! Она в Палатах Забвения!!
Лицо отца стало пепельно-серым. На мгновение перед принцессой оказался жалкий старик, с лицом, изрезанным морщинами, потухшим взглядом, согнувшийся под тяжестью парадных черно-золотых одежд.
Она отвернулась, не в силах вынести это зрелище, и уже более спокойным тоном добавила:
– Почему ты мне ничего не говорил?
Тишина. Принцесса обернулась – площадь перед входом в Палаты была пуста. Он исчез, ушел, не ответив ей.
Больше всего принцесса любила «пустые» дни. Когда у нее не было работы. Дни, в которые, так уж иногда случалось, никто не умирал. Или именно ей не надо было ни к кому идти. Она была не единственной вестницей Смерти, хотя Темной принцессой Смерть называли только её. Людей в мире было много, слишком много, чтобы она одна могла управиться со своими обязанностями – ведь каждого нужно было навестить лично. А еще были войны, когда люди гибли сотнями, тысячами – и тогда Смерти приходилось заступать на «боевое дежурство». Она являлась к началу битвы и оставалась до конца её, отправляя к бесчисленным, в одно и то же время умирающим людям свои отражения. Отражения эти создавались с помощью особого кристалла, который с незапамятных времен, хранил у себя Главный Судия. Говорили разное, но достоверно известно одно – никто никогда не видел кристалл, кроме хранителя и тех, кому он вручал его. После того как дело было завершено, кристалл просто исчезал из рук Смерти. Ещё для таких случаев было особое обличье – одно на всех. Безликое, бесформенное, полностью скрывающее того, кто носил его – не разобрать ни лица, ни фигуры – угольно-серый хитон, такого же цвета широченный, до земли плащ с глубоким, скрывающим лицо капюшоном, в руках – коса с очень длинной ручкой. Коса, как орудие, годилась и для убийств и для мирной жизни – и была символом равной участи живущих перед лицом Вечности, а длинная ручка служила Смерти посохом, для опоры – попробуйте-ка простоять неподвижно столько времени, ведь иногда битвы длились, с небольшими перерывами и затишьями, по два-три дня.