Лекарства, отчаяние, смерть, дешевая еда, измученные тела – все это вобрал больничный аромат. Лестница вела на третий этаж в новое хирургическое отделение. Ремонт шел полным ходом и собирался идти так еще очень долго. Сменив обувь, мы стали шнырять повсюду, и в одной из комнат нашли учителей. Первый был при усах, толстый, румяный, с пробором посередине, второй скорее походил на преподавателя из университета на пенсии. Умные усталые глаза смотрели безрадостно, он уже перевалил тот рубеж, когда мир вместо того, чтобы лежать у твоих ног, ставит тебя раком и растягивает жесткими холодными пальцами твой рот, требуя подобия улыбки.
– Консоли пришли вешать? – поздоровался преподаватель.
Мы пожали руки.
– Да хотя бы посмотреть, – ответил я.
Морозовский хранил надменное молчание.
– Ну хорошо. Серега, покажи им, как разбирать.
Консоль представляла собой полутораметровую белую панель, которая имела выходы под разные газы, розетки, выключатели, лампочки. Консоль являлась финишной точкой всей газовой магистрали. Усач повел нас в другую комнату, там в шести ящиках лежало пять консолей, одна была прикручена к стене. Серега взял одну, положил на подоконник, маленькой крестовой отверткой открутил восемь шурупов и снял верхнюю крышку, затем сдвинул четыре большие круглые шайбы и вытащил клапана.
– Разбирайте все пять, а потом тащите к нам.
Усатый Серега поплелся обратно, затем развернулся в дверном проеме и добавил:
– Вот еще что! Наверх не суйтесь, во избежание…, – он резко провел ребром ладони поперек своей шеи и кивнул в сторону угла.
Мы перевели взгляд и немного забеспокоились. Весь пол в углу был залит кровью, мы заметили, что она красной дорожкой тянется к окну и поднимается по стремянке. На подвесном потолке было много кровавых отпечатков рук, многих квадратов не хватало, какие-то валялись на полу.
– Не дрейфьте, парни, – сказал Серега, – вы же не мудаки?
– Не замечал за собой.
– Тогда боятся нечего. Это был Эдик, кстати ваш коллега. Тот еще мудозвон… Полез, короче, Эдик наверх, трубу тащить, квадраты снять поленился.
Он ткнул себя пальцем в грудь.
– Хотя, дядя Сережа его предупреждал.
Он выудил из пачки папиросу, прикурил.
– Половинка уха в карман шлепнулась и руку до кости прорубило. На этом он успокоился. Тут же в больницу и лег. В смысле, в эту самую. Сейчас на втором этаже кайфует. Вова с перепугу хорошую оплату больничного ему выдал.
– Хотя бы так.
– Да вы не обольщайтесь, Вова потом вспомнил, что оформить его еще не успел, а значит не при делах. Деньжата Эдик назад конечно не вернет, долечится и уволится, а вы договор свой почитайте.
В воздухе разливался запах абсурда, такой родной и привычный для всех русских людей. Разобрать консоли оказалось делом плевым. Мы справились за десять минут, но дальше работа застопорилась.
Преподаватель подошел к стене и потыкал ее пальцем.
– Серега, я не понял, а где электрика?
Усатый тоже подошел, потыкал пальцем, приложил ухо и постучал сверху.
– Не знаю, Саня. Вова же сказал, что все выведено, помнишь?
– Помню, но это же Вова, нужно было самим проверить. Чую, мы с тобой просто так вечерок потратили.
– Звони этому Вове. Нет! Лучше бате его, Олегычу, он хоть что-то может сказать.
Через два перекура и три звонка решили врезаться в стену.
– Чем я эту стену дырявить буду? Хуем своим? – надсаживался усач. – Вова, бля… Я взял определенный инструмент с собой… Ну… Залупу тебе… Ладно, вези, либо мы с Саней уезжаем через пол часа по домам!
– Что там? – вяло поинтересовался преподаватель, куривший, сидя на ящиках с краской.
– Сказал, привезет коронки. Ждем пол часа.
Пока Вова искал инструмент, я раскручивал мужиков на информацию. Что по деньгам? Что за работа? Скрывать им было нечего, и они охотно отвечали на мои вопросы. Подводя итог беседы, профессор сказал:
– Леня, вы ввязались в луду. Если продержишься хоть год в этом Квербите, сможешь работать где угодно.
Через полтора часа Вова привез инструмент. Строго настрого наказал нам, чтобы мы всему научились и уехал, взрыкивая новым байком. Мы опробовали три разные коронки. Они с легкостью прошивали гипсокартон, но не могли справиться с толстой металлической стенкой консоли. Усатый попробовал разные углы, нажимал всем корпусом, уменьшал обороты, но усилия его были тщетны.
– Хуйню купил, – резюмировал преподаватель.
Проводки за стеной тоже не оказалось. Профессор набрал номер Вовы. Абонент был недоступен. Усатый сплюнул нам под ноги и уехал, преподаватель попрощался и тоже отбыл. Мы переоделись и отправились по домам, в тот вечер я был так рад вернуться в свою халупу.
***
На следующий день нам сказали не приезжать. На объекте, находящемся в пригороде, случилось что-то серьезное и весь состав фирмы был поднят по тревоге, возиться с нами было некому.
Я сидел на диване с пивом в одних трусах, клавиши стояли на столе, покрытые пылью, писать не хотелось… Так часто бывало. Сидишь оглушенный и будто ждешь смерти. В целом ничего, если привыкнуть. Было уже за полночь, когда они ввалились в квартиру. Этот парень снимал порно. У него был зеленый галстук, совершенно бесцветные глаза и растянутые жабьи губы. Его привела Кэт. Они оба были пьяны. Ник, так звали парня, увидев меня в трусах, дернулся назад к двери, но Кэт потянула его за рукав и силой усадила в кресло. Она скинула туфли и, со второго раза попав в дверной проем, исчезла в ванной. Для меня не составляло труда сидеть с человеком в комнате и не разговаривать, а вот Ник был явно не из таких. Он подергивал коленом, поглаживая подлокотник кресла, бросал на меня косые взгляды и мысленно подгонял Кэт. Наконец, он не выдержал.
– Меня зовут Ник. Я снимаю порно.
– Алексей.
Мы пожали руки, его пальцы оказались холодными и липкими. Парень был настоящей жабой. Я сидел и прикидывал, насколько Кэт пьяна, что привела в дом этого доходягу. Она любила крепких мужиков.
– Давно вы с Кэт знакомы? – спросил я.
– Да всего лишь несколько часов, но это потрясающая женщина.
Тут не поспоришь. Я сходил к холодильнику и принес два пива, одно протянул Нику. Он вежливо поблагодарил и принялся возиться с пробкой. Он грыз ее зубами, пытался подцепить ногтем и все это время беспомощно озирался в поисках открывалки. Я взял его бутылку и отлепил пробку двумя пальцами, моя грубая кожа даже не скрипнула. Случилось так, что в жизни у меня никогда не было работы Ника, я всегда вкалывал физически.
Мы потягивали пиво в молчании, я закрутил сигарету, щелкнул зажигалкой.
– Кто может добиться успеха в порно, а, Ник?
Он вздрогнул от неожиданности и тут же заверещал, боясь спугнуть мое расположение.
– Тебе правда интересно, Алекс? Я полагаю, очень многое зависит от данных. Хотя я видел девиц с совершенно плоской задницей и нулевым размером груди, но харизмы у них хватило бы на толпу силиконовых кукол. Характер тоже важен. И, конечно, актерская игра. Она должна тебя обмануть, понимаешь?
– Ну это умеют все женщины. А что до успеха… Я думаю, что его может добиться только та девушка, которая и в обычной жизни делала бы все то же самое, только без прожекторов и денег.
– Вот как? Значит, ты вывел секрет успеха, приятель. Ты случайно не философ?
– Нет, я писатель, а ты уже уходишь.
– Чего?
Я скривил зверскую рожу и медленно поставил бутылку на пол. Ник слегка побледнел, но с места не сдвинулся. В дверях ванной показалась Кэт, из одежды на ней было только полотенце. Она все еще раскачивалась, капельки воды стекали по обнаженных плечам и растворялись в белой махровой ткани. Ее лицо без косметики выглядело так же прелестно.
– Мы с Ником идем спать, Лес. Спокойной ночи.
– И тебе, Кэт.
– Ник, ты идешь за мной, – проговорила Кэт и пошатнувшись, ухватилась за мое плечо, затем оттолкнулась с таким видом, словно вляпалась в дерьмо, и направилась в спальню. Ник поднялся и пошел следом. Теперь я допивал пиво в одиночку и рассматривал кресло. После Ника остался отпечаток потной задницы. Настоящая жаба. Я влил в себя остатки и швырнул бутылку в стену. Дверь распахнулась от мощного пинка. Катрин валялась на кровати, уже совершенно без чувств, а Ник лежал сверху, пытаясь протолкнуть язык ей в рот. Его пиджак аккуратно висел на стуле. Увидев меня, он поспешно спрыгнул с кровати и выставил вперед свои ручонки. Я усмехнулся, пытаясь сделать ухмылку зловещей. Ник был выше меня, но с тонкой кишкой, так что достаточно было просто его запугать. Я поднял его пиджак и засунул руку в карман. Внутри оказалась сотня, какие-то телефоны, пара визиток. Я забрал себе сотню, остальное швырнул на пол. Ник так и стоял рядом, жутко напряженный и взвинченный, готовый отразить мой бешеный натиск.
– Тебе пора домой, Ник, – я посмотрел ему в глаза и швырнул пиджак в лицо.
Ник тут же замолотил руками. Я не торопясь зашел сбоку и хрястнул кулаком, целясь между карманом и пуговицами. Ник упал и откатился к столику. От страха он не мог справиться с пиджаком, и я ударил еще два раза вслепую, нога находила цель. Ник выл и скрежетал ногами по линолеуму, пытаясь уползти.
В этом не было чести и даже веселья. Я сдернул пиджак с его лица, Ник тут же вскочил и бросился к выходу. Дверь была открыта, и через секунду он исчез из моей жизни. Я открыл окно и выбросил пиджак наружу. Ветер подхватил его, расправил рукава и плавно опустил перед входом в дом. Я закрыл окно и прошел в спальню. Катрин лежала в той же позе, я раскатал полотенце, укрыл ее и снова сходил к холодильнику за пивом.
Мы с Катрин протянули еще два месяца, за это время я вышвырнул трех парней. Я понимал, почему она приводит их ко мне. Кэт легко могла пойти к любому из них, тем более, что многие были вполне обеспечены. Ей нравилось играть со мной. С маниакальным упорством она пыталась разжечь во мне ревность или хотя бы злость, а я упорно не выходил из себя и продолжал делать вид, что мне плевать на то, что она спит с кем попало. Быть может, если бы я, хоть раз вышел из себя и залепил ей хорошую пощечину, она бы осталась, но я так не сделал.
***
Мой путь до любой работы всегда был долгим. Чертовски ранний подъем. За окном темнота и силуэты деревьев. Каждое утро я отправлялся пешком через лес в сторону железнодорожной станции. В темноте я шел по асфальтовой дороге половину пути, следующую половину по тропинке, что змейкой виляла среди деревьев. Яркий луч фонаря освещал на два метра вперед, но большой нужды в нем не было, спустя столько лет я уже мог пройти этот путь с закрытыми глазами. Чаще всего я выходил слишком поздно, поэтому оставшиеся двести метров бежал один на один с электричкой. Зимой было сложнее. Снег сковывал движения и забивал ноги. В расстегнутой куртке, в поту я выныривал из утреннего мрака на освещенную фонарями платформу. Частенько машинисты терпеливо дожидались меня, пока я несся через покрытую льдом станцию к последнему вагону. Это были в основном хорошие парни.
Так с утра, в полутемном вагоне, среди пьяниц и обреченных, я проглатывал строчки великих, отключаясь от внешнего мира под стук колес. Поезд шел сорок минут. Я выходил в Девяткино и сразу оказывался в метро. В зависимости от места работы я ехал от тридцати минут до часа. Мигающие лампы в вагонах и на платформах были чем-то вроде постановочного света на съемочной площадке моей жизни. Затем, стоя на остановках, я дожидался наземного транспорта. Чертовы больницы никогда не располагались рядом с метро…
В этот раз я ждал трамвай. Рядом с мусорным баком яростно дрались голуби. Горбушка белого хлеба лежала рядом и была такой манящей, но слишком маленькой для всех. На поле битвы появился новичок, он легко оттолкнулся от ближайшей крыши и спикировал к месту схватки как коршун. Мощная белая грудь сшибла двоих, еще одного настиг прочный клюв. Все остальные, сохранившие остатки разума, бросились врассыпную. Гигант неторопливо принялся кромсать горбушку. Его широкий клюв охватывал целые горы белого хлеба, а мощная шея покорно раздвигалась, пропуская внутрь кусок за куском. Проигравшие подскакивали и клевали отлетающие крошки. Гигант лишь гневно вращал глазом и предостерегающе щелкал острым клювом. Наконец с горбушкой было покончено. Белогрудый прошествовал сквозь толпу сородичей и устремился к мусорному контейнеру, нервно потряхивая крыльями. У бака он будто бы что-то вспомнил, встрепенулся и ринулся назад. Добежав до стайки неудачников он со всей силы долбанул самого хилого по голове. Бедняга пронзительно застрекотал в последний раз и, прокрутившись на когтистых ножках, рухнул на землю. Из головы била кровь, пачкая снег и перья. Гигант три раза повел головой взад-вперед и удалился, остальные разлетелись по соседним крышам в ожидании следующей горбушки.
Я вспомнил, как читал статью о том, что голуби – это единственные птицы, убивающие себе подобных ради удовольствия. Нам людям нашлось бы, о чем перекинуться с ними парой словечек.
Подошел мой трамвай, я вскочил на подножку, отодвинув наглого маленького мужичка с длинным носом, затем присел на желтую скамью, ловко попав между двумя ледяными полосками металла, и сжал зад, чтобы он помещался только на ткани сиденья. Утренние заморозки давали о себе знать. Мужик отыскал свободное место, обрадовался лежащей газете и развернул ее. Подошла дама-кондуктор выбила билет и отобрала свою газету.
– Нечего, – сказала она.
За окном уже светало, безрадостных лиц прибавилось, начинался новый рабочий день. Я вышел рядом с цветочным ларьком и поспешил к своим. Вся малая банда была уже в сборе, даже Морозовский не опоздал, но Вовы не было… Проживал он в том же доме, где располагалась фирма, более того, в той же парадной, только на десятом этаже. Первое время я предполагал, что его опоздания – часть образа крутого босса, который приходит на работу в нужный ему момент, а не в девять, как все остальные, но на самом деле Вова просто был болваном. В этот день нас разделили.
– Я вас разделяю, – сказал Вова
Дима-босс с Морозовским поехали в НИИ скорой помощи им. И.И. Джанелидзе, я с Димой-водителем по каким-то не ясным делам фирмы, Вова поехал покупать новые крылья для мотоцикла, хотя следовало бы новые усиленные рессоры.
Дима-водитель был парень что надо. Лет пятидесяти пяти с густыми усами и седыми волосами средней длины, которые сами ровно укладывались у него на голове. В толпе я бы принял его за художника. Он получал сущие гроши, но жил за два дома от офиса. Заваривал себе кофе каждое утро, выходил на балкон и смотрел на офис Квербита, такой ненавистный, но близко расположенный.
– Я работаю здесь уже шесть лет и с каждым годом только хуже. Олегыч на покой уходит, слыхал? Ага, ну теперь пиздец.
Шесть лет… Как я понял позже, крепких нервов был Дима-водитель. Кто-то вроде него сидит глубоко под землей в бункере рядом с кнопкой пуска ракет.
– Ты в армии служил, Леня?
– Не довелось.
– Мой сын тоже. И хер бы с ней!
Он непрерывно курил, зло сжимая сигарету в зубах, маневрировал в потоке машин на своей длинной лодке и потчевал меня всевозможными историями.
– В армии я тоже водителем был. ЗИЛ старый водил, ремонтировал постоянно. В казарму только поспать заглядывал. Помню как-то подходит ко мне прапор Семечка: «Я с командиром договорился, едешь со мной, заводи свое корыто». Ну закрыл я капот, завел, поехали. ЗИЛ потряхивает постоянно, прапор за ручку кожаную держится и его мотает из стороны в сторону, как припадочного. В кабине натурально туман… Тогда все в армии пили, как лошади. Я помалкиваю, да стекло лобовое рукавом протираю. Выехали за поселок, остановил я. Прапор сразу дверь открыл, проблевался, рукавом вытерся и дальше едем.
Дима ловко влез между двумя автобусами, затем сменил полосу и развернулся через сплошную.
– Так вот, едем дальше, прапор фляжку достал, хапнул половинку, порозовел. Поле началось, выезжаем за поселок, а там развилка, прапор мне направо машет. Хозяин – барин, заехали в лес. Лето, понимаешь, птички поют, душевно очень. Прапор свой коньяк сосет, я радио слушаю, закурил… Тут прапор коньяком поперхнулся, руками замахал: «Ты че, баран, гонишь! Назад сдавай, хуепутало!». Сдаю потихоньку и вижу дорогу, всю в зарослях, но широкую. Как тут заметишь?
– Полагаю, что никак.
– Вот именно! А прапор закурил, на сиденье облокотился и ручкой своей пухлой вперед указывает. Минут пятнадцать ехали через заросли, я уж весь извелся. Потом на поляну выкатили: сосны там, осины и прочее. А посреди поляны знаешь, что?