Фашизм объяснял мировую историю в терминах борьбы между государствами, предполагая, что миром будет править одна группа людей, силой подчинившая себе остальных. Коммунизм смотрел на историю как на борьбу классов, представляя будущий мир в виде единой централизованной социальной системы, в рамках которой всем гарантировано равенство – ценой свободы. Либерализм видел в мировой истории борьбу между свободой и тиранией, рисуя будущее как сотрудничество членов социума при минимальном контроле со стороны центральной власти, достигаемое ценой некоторого неравенства.
Конфликт этих трех идеологий достиг пика во время Второй мировой войны, в результате которой фашистский проект потерпел крах. С конца 1940-х до конца 1980-х годов мир представлял собой поле битвы между оставшимися двумя проектами: коммунистическим и либеральным. После краха коммунистической идеи главным путеводителем по прошлому человечества и незаменимой инструкцией к будущему устройству мира стал либеральный сценарий – по крайней мере, так казалось мировым элитам.
Либеральная концепция превозносит ценность и силу свободы. Согласно ее принципам, человечество тысячелетиями жило под властью деспотических режимов, которые лишали граждан политических прав, экономических возможностей и личных свобод и серьезно ограничивали передвижение людей, идей и товаров. Но люди боролись за свободу, и постепенно, шаг за шагом, свобода отвоевывала себе место под солнцем. Жестокие диктатуры сменились демократиями. Свободное предпринимательство преодолело экономические ограничения. Люди, вместо того чтобы слепо повиноваться фанатичным жрецам или косным традициям, учились думать самостоятельно и следовать велению сердца. На смену стенам, рвам и ограждениям из колючей проволоки пришли широкие дороги, прочные мосты и оживленные аэропорты.
Либеральная концепция признает, что наш мир далек от идеала и что нам предстоит преодолеть еще много трудностей. Немалая часть планеты находится под властью тиранов, и даже в самых либеральных странах многие граждане страдают от бедности, насилия и угнетения. Но мы, по крайней мере, знаем, что надо сделать для решения этих проблем: дать людям больше свободы. Защищать права человека, гарантировать всем гражданам право голоса, не вмешиваться в работу рыночных механизмов и позволить людям, идеям и товарам максимально легко перемещаться по миру. Согласно концепции либерализма (одобряемой с небольшими поправками и Джорджем Бушем – младшим, и Бараком Обамой), воспринимаемой как панацея, простое продолжение либерализации и глобализации политико-экономических систем приведет всех жителей планеты к миру и процветанию[1].
Страны, присоединившиеся к неудержимому маршу прогресса, быстрее получат желанную награду в виде мира и процветания. Государства, которые попытаются сопротивляться неизбежному, будут страдать от последствий своего выбора, пока не прозреют, не откроют границы и не перестроят общество, политику и рынки по принципам либерализма. Это может произойти нескоро, но в конечном счете даже Северная Корея, Ирак и Сальвадор станут похожими на Данию или Айову.
В 1990-е и 2000-е годы эти утверждения повторяли по всему миру как мантру. Правительства многих стран, от Бразилии до Индии, желая присоединиться к неостановимому маршу истории, взяли на вооружение либеральные рецепты. Те, кто этого не сделал, выглядели динозаврами из минувшей эпохи. В 1997 году президент США Билл Клинтон решительно осудил китайские власти, заявив, что отказ от либерализации внутренней политики отбросит Китай на обочину истории[2].
Однако после мирового финансового кризиса 2008 года жители разных стран испытали разочарование в либеральной идеологии. В моду снова вошли стены и барьеры. Растет сопротивление иммиграции и торговым соглашениям. Правительства, которые считались демократическими, подрывают судебную систему, ограничивают свободу прессы и называют любую оппозицию предателями. Авторитарные лидеры в таких странах, как Венгрия и Турция, экспериментируют с новыми типами нелиберальных демократий и откровенных диктатур. Сегодня лишь немногие решатся с уверенностью заявить, что Коммунистическая партия Китая прозябает на обочине истории.
В 2016 году, отмеченном голосованием по Брекзиту и избранием президентом США Дональда Трампа, волна разочарования достигла столпов либерализма – стран Западной Европы и Северной Америки. Если несколькими годами ранее американцы и европейцы еще пытались под прицелом оружия внедрить либеральные принципы в Ираке и Ливии, то сегодня многие жители Кентукки и Йоркшира считают либеральные идеи вредными или неосуществимыми. Некоторые из них вдруг вспомнили, что им по душе старый иерархический мир, и не желают отказываться от своих расовых, национальных или гендерных привилегий. Другие пришли к выводу (справедливому или нет), что либерализация и глобализация – это масштабная афера, дающая преимущества крайне немногочисленной элите за счет всех остальных.
В 1938 году человечество могло выбирать из трех глобальных проектов; в 1968-м – из двух; в 1998-м казалось, что восторжествовал один из них, и вот к 2018-му мы остались ни с чем. Неудивительно, что либеральные элиты, которые в последние десятилетия диктовали повестку почти всему миру, испытали шок и растерянность. Жить с единственной концепцией очень удобно: все абсолютно ясно. А вот остаться совсем без концепции страшно – все кажется бессмысленным. Подобно советской элите конца 1980-х, либералы не понимают, почему история отклонилась от предначертанного курса, и у них нет альтернативной теории для объяснения реальности. Полностью дезориентированные, они начинают рассуждать в категориях апокалипсиса: если человечество не движется к предсказанному ими счастливому будущему, значит, оно на всех парах несется к Армагеддону. Если мозг не в состоянии осмыслить реальное положение дел, он переключается на катастрофические сценарии. Подобно человеку, воображающему, что сильная головная боль свидетельствует о злокачественной опухоли мозга, многие либералы воспринимают Брекзит и приход к власти Дональда Трампа как кошмарное предвестие конца человеческой цивилизации.
От победы над комарами к избавлению от мыслей
Ощущение растерянности и надвигающейся катастрофы усугубляется растущими темпами технологического прогресса. Либеральная политическая система сформировалась в индустриальную эпоху, чтобы управлять миром паровых машин, нефтеперегонных заводов и телевизоров. Ей трудно приспособиться к непрерывным революционным изменениям, связанным с развитием биотехнологий и информационных технологий (ИТ).
Ни политики, ни избиратели толком не разбираются в новых технологиях – не говоря уже о том, чтобы регулировать их взрывоопасный потенциал. С 1990-х годов интернет изменил мир, пожалуй, заметнее, чем любое другое явление, – при том что революцией Всемирной сети руководили не политические партии, а инженеры и конструкторы. (Разве вы когда-нибудь голосовали за интернет?) Демократическая система все еще силится понять, кто именно нанес ей удар, и она явно не готова к новым потрясениям, таким как расцвет искусственного интеллекта или революция блокчейна.
Уже сегодня в результате компьютеризации финансовая система настолько усложнилась, что мало кто способен понять, как она функционирует. По мере совершенствования искусственного интеллекта мы можем оказаться в ситуации, когда в финансах не будет разбираться вообще ни один человек. Как это повлияет на политические процессы? Попробуйте представить себе правительство, которое будет покорно ждать, пока алгоритм одобрит бюджет или новую налоговую реформу. Тем временем децентрализованные сети блокчейна и криптовалюты вроде биткоина могут полностью изменить денежную систему – так, что придется радикально реформировать налоговую систему. Например, не исключено, что станет невозможно осуществлять взимание налогов, поскольку большинство транзакций будут сводиться к обмену информацией – без перечисления национальной – или любой другой – валюты. В конце концов правительствам придется придумать новые налоги – возможно, это будет информационный налог, который мы будем платить за информацию, причем платить тоже информацией, а не долларами. Сумеет ли политическая система справиться с кризисом раньше, чем у нее закончатся деньги?
Но еще важнее другое. Двойная революция в ИТ и биотехнологиях может изменить не только экономику и общество, но само наше тело и сознание. В прошлом мы, люди, научились менять окружающий мир, но практически не умели повлиять на то, что происходит внутри нас. Мы научились строить плотины и останавливать реки, но не знали, как замедлить старение тела. Мы проектировали оросительные системы, но понятия не имели, как устроен мозг. Если комар зудел у нас над ухом, мешая спать, мы спешили прибить комара; но если мозг гудел от мыслей, не дававших заснуть, мало кто знал, как остановить эти мысли.
Прорывы в биотехнологиях и ИТ позволят нам управлять нашим внутренним миром, проектировать и производить живые организмы. Мы научимся конструировать мозг, продлевать жизнь и избавляться от неприятных мыслей. Но никто не знает, какими будут последствия. Изобретать орудия у людей всегда получалось гораздо лучше, чем разумно их использовать. Легко регулировать течение реки, построив плотину, – но сложно спрогнозировать последствия этой стройки для экологической системы. Точно так же будет проще перенаправить поток наших мыслей, чем предсказать, как это повлияет на психику одного человека или на общественные системы.
Мы уже настолько сильны, что способны управлять внешним миром и менять планету, но еще не понимаем всей сложности глобальной экологии и поэтому, сами того не желая, разрушили экологическую систему и теперь стоим на пороге экологической катастрофы. В грядущем столетии биотехнологии и ИТ дадут нам власть над внутренним миром и позволят менять себя, но мы не понимаем всей сложности нашего разума, и эти изменения могут оказать разрушительное воздействие на наше мышление.
Революции в ИТ и биотехнологиях совершают инженеры, предприниматели и ученые, которые едва ли задумываются над политическими последствиями своих решений и которые не выступают ни от чьего лица. Но могут ли парламенты и партии взять дело в свои руки? В настоящее время, похоже, нет. Разрушительные последствия развития технологий даже не входят в число приоритетных пунктов политической повестки. Во время президентской гонки 2016 года в США революционные технологии упоминались чаще всего в контексте взлома электронной почты Хиллари Клинтон[3], и, несмотря на все разговоры о возможном сокращении рабочих мест, ни один из кандидатов не высказался на тему потенциального влияния автоматизации на этот процесс. Дональд Трамп пугал избирателей, что на их рабочие места покушаются мексиканцы и китайцы, а потому необходимо построить стену на границе с Мексикой[4]. Однако он ни слова не сказал о том, что американцев могут лишить работы алгоритмы, и не предложил установить межсетевой защитный экран на границе с Калифорнией.
Возможно, это одна из причин (хотя и не единственная), по которой даже в странах либерального Запада избиратели теряют веру в либеральный проект и в демократический процесс. Обычные люди, не разбираясь в искусственном интеллекте и биотехнологиях, чувствуют, что будущее проходит мимо. В 1938 году жизнь простого народа в СССР, Германии и США могла быть безрадостной, но людям постоянно говорили, что важнее их никого в мире нет и что именно им принадлежит будущее (конечно, при условии, что эти «обычные люди» не евреи и не африканцы). Человек смотрел на пропагандистские плакаты, на которых обычно изображались шахтеры, сталевары и домохозяйки в героических позах, и видел в них себя: «На этом плакате я! Я – герой будущего!»[5]
В 2018 году обыватель все чаще ощущает себя ненужным. В докладах на конференциях фонда TED, в правительственных аналитических центрах и на научно-технических семинарах звучит множество непонятных слов: глобализация, блокчейн, генная инженерия, искусственный интеллект, машинное обучение – и обычные люди начинают подозревать, что все эти слова не имеют к ним никакого отношения. Либеральная история – это история обычных людей. Почему она должна оставаться актуальной для мира киборгов и сетевых алгоритмов?
В XX веке массы восставали против эксплуатации и стремились конвертировать свою экономическую роль в политическую силу. Теперь массы боятся стать ненужными и спешат, пока не поздно, использовать оставшиеся у них политические рычаги. Таким образом, и Брекзит, и приход к власти Трампа указывают на наметившуюся траекторию, противоположную направлению традиционных социалистических революций. Русскую, китайскую и кубинскую революции совершали люди, вносившие основной вклад в экономику, но не обладавшие политической властью; в 2016 году Трампа и Брекзит поддерживали многие из тех, кто обладал политической властью, но боялся потерять экономический статус. Возможно, в XXI веке популистские революции будут направлены не против экономической элиты, эксплуатирующей людей, а против экономической элиты, которая в них больше не нуждается[6]. Скорее всего, эта битва будет проиграна. Противостоять ненужности намного труднее, чем бороться против эксплуатации.
Феникс либерализма
Либеральная идеология не впервые сталкивается с кризисом доверия. С тех пор как во второй половине XX века она приобрела глобальное влияние, ее периодически преследовали кризисы. Первая эра глобализации и либерализации закончилась кровавой бойней Первой мировой войны, когда имперская политика прервала всемирный марш прогресса. После убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараеве выяснилось, что великие державы верят в империализм гораздо сильнее, чем в либерализм, и вместо объединения мира посредством свободной и мирной торговли предпочитают захватить немалые куски планеты с помощью грубой силы. Но либерализм пережил убийство Франца-Фердинанда и возродился из смертельного вихря более сильным, чем прежде, дав надежду, что это была «война за прекращение всех войн». Казалось, после беспрецедентной бойни человечество познало ужасную цену империализма и теперь, наконец, готово создать новый мировой порядок, основываясь на принципах свободы и мира.
Затем пришло время Гитлера, и в 1930-е и в начале 1940-х годов фашизм казался непобедимым. Когда эта угроза миновала, на смену ей пришла другая. Наступила эпоха Че Гевары; в 1950–1970-е годы снова казалось, что либерализм доживает последние дни и что будущее принадлежит коммунизму. Но в итоге крах потерпел коммунизм. Выяснилось, что супермаркеты гораздо сильнее ГУЛАГа. И что еще важнее – либеральная концепция оказалась намного более гибкой и динамичной, чем любая из альтернатив. Она победила империализм, фашизм и коммунизм, впитав их лучшие идеи и практики. В частности, у коммунизма либеральная идеология позаимствовала идею эмпатии по отношению к более широкому кругу лиц и о том, что ценностью является не только свобода, но и равенство.
На первом этапе существования либеральный проект в основном уделял внимание свободам и привилегиям европейских мужчин из средних слоев общества, не замечая тяжелого положения рабочего класса, женщин, меньшинств и неевропейцев. Когда в 1918 году победившие в войне Великобритания и Франция с энтузиазмом рассуждали о свободе, они не брали в расчет население своих огромных колоний. Например, в 1919 году ответом на требование Индии о самоопределении стала бойня в Амритсаре, когда британские военные расстреляли сотни безоружных демонстрантов.
Даже после Второй мировой войны западные либералы с трудом прививали свои, как им казалось, универсальные ценности другим народам, не принадлежавшим к европейской культуре. Например, в 1945 году, едва освободившись от пятилетней нацистской оккупации, голландцы первым делом собрали армию и отправили ее на другой край света, чтобы снова подчинить себе свою бывшую колонию, Индонезию. В 1940 году Нидерланды сопротивлялись немецкому вторжению чуть больше четырех дней – но впоследствии не пожалели четырех с лишним трудных лет, чтобы лишить Индонезию независимости. Неудивительно, что многие национально-освободительные движения в разных уголках мира связывали свои надежды с коммунистическими Москвой и Пекином, а не с самопровозглашенными поборниками свободы на Западе.