К тому же мы должны постоянно думать о том, что в таком незакрывающемся доме нельзя оставить ценные вещи, деньги.
У бабушки ночные приступы, она кричит и зовет меня – иной раз всю ночь напролет. А мне после напряженного рабочего дня, вечера, с двумя малышами, еще ведь надо выспаться – завтра на работу.
Получается, что огромную тяжесть ухода за больной старухой вы, старшие ее дети, возложили на самого младшего, больного брата, и его жену, и у них было два младенца.
Вы взрослые и небедные люди, ваши дети давно выросли, у вас комфортные квартиры со всеми удобствами, а старшая сноха к тому же – врач. Так вот и забирайте свою мать себе, и ухаживайте за больной и старой женщиной сами».
Мирра и Ишбулат – старшие дети моей бабушки, сочли аргументы Фриды весомыми. И пришли к выводу, что бабушку надо забрать. Решено было поселить ее у старшего сына, так как его жена врач, а бабушка нуждается в медицинской помощи.
В доме Ишбулата бабушке выделили комнату. Ее удалось уговорить поехать туда, и пожить там – под видом лечения руки – как раз в это время бабушка упала с кровати и сломала руку.
Бабушка терпеливо жила у старшего сына – пока лечили руку. Но как только гипс был снят, начались проблемы.
Дочка Ишбулата, моя двоюродная сестра, по телефону рассказала мне, что происходило дальше. Бабушка устроила сидячую забастовку и сухую голодовку. Также она непрерывно и методично, часами напролет, стучала костылем по металлическим частям кровати. Политическим лозунгом такого масштабного протеста было следующее:
«Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у снохи. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
Мирра, дочь бабушки и моя мама, забрала бабушку к себе.
Я очень обрадовалась. Сказала бабушке – вот моя комната, будешь тут жить. Я буду за тобой ухаживать. Очень скороя уже получу свою квартиру – кооператив, я уже работаю на стройке по отделке, и мы переедем туда. Будешь там хозяйкой.
Но бабушкасказала мне, что не желает жить в доме зятя (мужа дочери), потому что: «Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у зятя. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
Но все настаивали, чтобы бабушка осталась жить в доме дочери. Мы с мамой объясняли бабушке, что младшая сноха с двумя малышами не может обеспечить уход за бабушкой, а старшие дети не могут переселиться в том дом, чтобы ухаживать за мамой – у них есть свои семьи и ответственная работа (дядя был, к примеру, директором огромного промышленного предприятия).
На бабушку наши слова не производили никакого впечатления. Она продолжала твердить следующие слова: «Мой муж в свое время построил для меня дом. Я прожила в нем полвека. Это мой дом. Я не нищенка и не бездомная, чтобы жить в приживалках и иждивенках у кого бы то ни было. Я хочу жить в собственном доме и умирать на своей родной постели».
В один день, я вошла в свою комнату и обнаружила, что бабушка исчезла. Она ведь уже не ходила – ноги не слушались. А тут вдруг ушла. Оказывается она, держась за стул и по сантиметру передвигая его вперед, сумела выйти из дома, проползти через весь двор к дороге. Когда я выскочила на улицу – бабушка была уже на обочине дороги. Вместе со стулом.
Я подбежала к бабушке. Она строго посмотрела на меня и приказала: «Отвези меня домой».
«Батько-атаман» сказал «домой» – значит «домой». Я остановила машину и отвезла бабушку домой – в ее родной дом, который в свое время построил для нее ее муж.
Начало военных действий
Дом своей бабушки Мавлюды я считала и своим домом. Я там выросла. Поэтому считала возможным приходить в этот дом, когда мне заблагорассудится. И вела себя в этом доме как в своем – свободно ходила по нему, не о чем никого не спрашивала – можно войти или нельзя и т. п.
Оказывается, это страшно раздражало новую хозяйку этого дома – Фриду. И потому я стала одним из громоотводов ее раздражения по поводу возвращения бабушки домой. Фрида так и сказала моей маме – пусть ваша «стервозная Ляля» (то есть я) сюда вообще не приходит – ведет себя как хозяйка, приходит, когда хочет, в том числе в мое отсутствие, водит к бабушке своих друзей и гостей. Нашей бабушке, – продолжала скандалить Фрида – и так гостей хватает – не закрываются двери днями напролет. Подружки, соседи ходили к бабушке постоянно – днем они кормили и мыли бабушку. Да и просто сиживали там по очереди целыми партиями – развлекали бабушку, отвлекали ее от болей и недомоганий. Бабушка поощряла многочасовые посиделки, сопровождающиеся и курением табака, и употреблением «насвоя», и распитием вина – теми, кто любил этот напиток. Чтобы бабушка и ее гости не пили что попало, Ишбулат постоянно привозил много высококачественного красного вина Кагор.
Так как бабушка вернулась домой насовсем, наотрез отказавшись жить у старших детей, то моя мама и жена старшего брата стали после работы ездить к бабушке. Ее кормили, лечили, мыли, а также мыли полы, стирали и готовили. Затем, уже поздно вечером, приезжал Ишбулат, и отвозил жену и сестру домой. А субботу и воскресенье они проводили там полностью – все вместе. И так продолжалось почти год. А днем за бабушкой смотрели ее подруги.
Попытки Фриды закрывать перед уходом на работу утром двери, ворота, успеха не имели. Это был поселок, в котором люди бок о бок прожили полвека – они знали, как пройти через сад, перелезть через забор. Запускали человека, он все равно проникал в дом и открывал его изнутри.
Фрида, вернувшись домойвечером, не имела возможности проводить вечера уединенно со своей семьей. И она очень нервничала из-за этого, и свои нервы изливала в виде ежевечернихтяжелых скандалов, со слезами, разбиваниями посуды, перекрытием воды и прочими коммунальными штучками. Частенькоона пыталась спровоцировать и драку.
Попытки убедить Яхью успокоить свою жену, и вернуть мир в семью, не увенчались успехом, так как Яхья заявил сестре и брату следующее:
«Как бы мне ни было жаль мать, и даже если моя жена тысячу раз не права, я все равно буду стоять на стороне жены. Она и мои дети – это моя жизнь. Кому я, калека несчастный нужен? Если моей жене трудно, то она может уйти из этого дома, забрав с собой детей. Я в эту же минуту, если такое случится, повешусь».
Мама рассказывала мне обо всем этом, и как трудно находиться всем в этом доме. Я предложила ей поменяться ролями, илихотя бы меняться с ней дежурствами. Мама наотрез отказалась. Во-первых, сказала она, ты у нас и так «чокнутая», а там настолько тяжелая психологическая обстановка, что это не пойдет тебе на пользу. Во-вторых, «болезнь моей матери – это мой крест, а не твой, и потому нести его буду я сама» – заключила моя мама.
Договорились, что всю мамину работу в ее семье – по уходу за домом, за ее мужем и ребенком (у мамы был маленький ребенок в то время) – выполняю я в качестве помощи ей, пока она ухаживает за своей больной матерью. Так и было какое-то время. Но потом я вновь вернулась к разговору. Дело в том, что папа стал сильно возмущаться, что жены постоянно нет дома. И я сказала маме: «Давай я перееду к бабушке, а ты сама разбирайся со своим мужем». И тогда я узнала некоторые подробности насчет маминого решения о том, чтобы не разрешать мне ездить в дом бабушки:
Мама: Фрида и Яхья сказали мне, что если Ляля еще раз сюда придет, то они напишут заявление в милицию о краже. (У них пропало много ценных вещей, и они считают, что это именно я их украла).
Я: Но я никогда ничего у них не крала….Я выросла в этом доме, и выросла вместе с Яхьей. Неужели он может обо мне такое сказать? Это Фрида все придумала. Я пойду туда, и Фриду задушу.
Мама: В том-то и дело, что тебе нельзя туда идти. Ты же «истеричка» – не умеешь сдерживаться, и спокойно переносить оскорбления и нападки, как терпим мы. Ты поддержишь провокации Фриды, что приведет к возрастанию напряжения и усилению семейного конфликта, перерастет в драку – а Фриде именно этого и надо. Тебе нельзя туда идти.
Я опять согласилась с мамой, потому что знаю, какой я никудышный миротворец. Сама я никогда не проявляю агрессию первой. Но, если нападают на меня, то никогда не стараюсь погасить конфликт, а наоборот, активно поддерживаю эскалацию напряжения, и, при первых признаках, что мои слова не слышат, не слушают или не понимают, перехожу к активному физическому воздействию на оппонента. Только в последние годы я научилась сдерживаться – очень большими усилиями воли.
И с мужем своим мама продуктивно побеседовала:
Мама: Тебе не нравится, что я езжу к своей матери? Я завтра привезу ее к нам, и все вечера и выходные буду дома.
Папа: А бабушка будет стучать костылем по кровати днями напролет? – тогда я сразу повешусь.
Мама: Еще один претендент в висельники выискался. Нашли с Яхьей удобный выход – повеситься. Нам: решайте проблемы, терпите, трудитесь, а они – повесятся и будут плавно покачиваться на веревках. Сняв с себя все обязательства и трудности.
И мама опять стала ездить к бабушке каждый день. А я была дома и вела хозяйство.
Замурованная бабушка
В один вечер мама приехала особенно поздно. До дня смерти бабушки оставалось 9 месяцев. И случилось вот что.
Мама и жена старшего брата, как обычно, вечером приехали к бабушке. Они вошли в дом, прошли по коридору – бабушкина комната была первой по коридору справа, и обомлели. Вся правая стена коридора была заложена кирпичом.
Оказывается, Фрида утром не пошла на работу, зашла к бабушке, сняла с нее обещанные ей, младшей любимой снохе, старинные золотые серьги с александритами, и попрощалась с ней. Затем она вышла из комнаты, привела бригаду строителей, и они первым слоем кирпича заложили проем двери. Вторым слоем кирпича изнутри дома, со стороны коридора, они выложили всю стену, вместе с дверью. На следующий день, когда цемент подсохнет, планировалось стену заштукатурить. Так впоследствии и было сделано. И побелено.
Мама и тетя растерялись. Они поняли, что бабушка весь день провела в замурованной комнате. Они побежали на улицу, со стороны палисадника, посмотреть в окно. И увидели там сооружение из табуретов и досок – бабушкины подружки уже залезали к бабушке в окно. Так поступили и мама с тетей.
Стали ждать приезда Ишбулата. Он должен был найти решение из новой ситуации. В окно – а фундамент дома был высокий – было неудобновносить ведро с водой, например, или шприцы в боксе. А как вызвать врачей? – стыдно от людей, что бабушку замуровали. Да и нелегко немолодым женщинам влезать в окно – очень высоко. Кто-нибудь мог упасть, и что-то сломать себе. Все были уже не молоды, ине особенно-то спортивны.
Приехал Ишбулат, и принял решение, что надо рубить новую дверь. Но тут возникли новые проблемы. Дед строил дом со всей ответственностью. И та стена, в которой были два окна бабушкиной комнаты, была несущей, и очень толстой и крепкой. Значит, решил Ишбулат, рубить будем с другой стороны – другая стена былане несущая и намного тоньше. Но эта стена, перпендикулярная той стене, в которой были два окна, граничила с кухней. Стало быть, надо было прорубить дверь в кухню с улицы, а потом из кухни прорубить дверь в бабушкину комнату.
Ишбулат привел рабочих, и они принялись за дело.
Можете себе представить, как это все восприняла Фрида. Началась уже не война, а вселенская катастрофа. Ей объясняли, что другое инженерное решение по вырубке новой двери принять нельзя. Так построен дом. И кухню поделить нельзя – вода, газ, отопление – все было в кухне и в той стороне, гдетеперь будет новый коридори новый вход в бабушкину комнату. А вода, газ и тепло – нужны и Фриде и ее семейству. Так что ей, младшей любимой снохе, абсолютно избавиться от бабушки и ее старших детей пока невозможно. Полностью, основательно, перестраивать дом некогда. Бабушка очень больна, за ней надо ухаживать, а не заниматься строительством.
Все было на страшных нервах, все делалось сгоряча. И потому так бестолково и страшно.
Замуровыванием бабушкиной двери Фрида ничего не добилась. Кухня, вода, газ, тепло – все это было необходимо в процессе ухода за больной старой женщиной, которая была больна циррозом печени и медленно угасала. Иопять на«поле боя» – в кухне, продолжились баталии.
Вырубание новых дверей привело к возрастанию пыли, грязи, строительного мусора, обломкам кирпичей – был страшный шум и беспорядок. Все это усугубляло нервное напряжение и непрекращающийся шквал оскорблений, ругательств, скандальных обвинений и истерик.
Я не ходила все это время в дом своей бабушки. Боялась драки с Фридой, и обвинений меня в воровстве. Особенно по поводу воровства – я смертельно обиделась за такое обвинение. И сильно переживала – настолько, чтоу меня усилились мои необычные недиагностируемые медициной приступы головной боли. Папа устал вызывать мне скорую за скорой. Мама начала меня ругать в связи с этим: «Возьми себя в руки. А то еще „дашь дуба“ – ко всем моим проблемам добавится еще одна – мне придется еще и твоего ребенка растить». «Сдашь в детдом», – надерзила я матери.
Перекроенный дом с новыми проемами дверей я увидела только в день похорон бабушки. От боли за бабушку, которую замуровали, я чуть не упала в обморок. Мнеуже не хотелось задушить Фриду – хотелось лишь уйти из этого дома и никогда больше туда не возвращаться. Так и случилось. Это было последнеесвидание с домом моего детства – домом моего деда.
В день похорон моей бабушки я не виделась с ней уже почти год и смертельно соскучилась. Ведь она всю мою жизнь была рядом со мной. А тут целый год – не рядом.
На похоронах бабушкиФрида очень хорошо выглядела. Наее красивом молодом лице игралсвежий румянец. В ушах у нее сияли бабушкины серьги с александритами.
* * *
Сегодня, почти через 30 лет после этих событий, мне стало ясно, почему у меня в тот период настолько усилились головные боли: я вела себя против своего естества. Слишком много соблюдала условностей, как, впрочем, и все мое окружение. «Что кто сказал», «Кто что подумает», «Что скажут люди» и тому подобные идеи довлели над умами всех людей того сообщества, где я жила – господствовал стадный инстинкт.
Взрослые солидные людивели себя как зайчики перед неумной зарвавшейся девицей, которая манипулировала даже своим мужем.
А я сама-то «хороша»: «мама сказала», «папа сказал», «в воровстве обвинят». Также я соглашалась, как мазохистка, с ярлыками, которые на меня вешали: «чокнутая», «истеричка». А может быть, наоборот, я была нормальнее всех! Но ломала себя! Подстраивалась.
Эх, надо было делать то, что хотелось: послать всех на три и более буквы, включая маму с папой, переселиться к бабушке, чтобы попрощаться с ней – на весь год. Пить вино с ее подружками целыми днями и курить с нимитрубки. Подраться с Фридой. И на каждую ее провокацию отвечать очередным фингалом ей под глаз. Также разрушить стену, которой она замуровала бабушкину комнату (а не рубить другие двери), и замуровать вход на половину дома Фриды. Пусть она с семейством залезала бы вдом через окно. Надо было такжедать телеграмму в родную деревню Фридыи вызвать другую невесту – любую из тех, кого Фрида тогда, на кастинге невест, обошла. Вместо того чтобы бояться, что Фрида уедет. Кому она была нужна в своей деревне?
Но это все я только сейчас поняла. Жаль, что не тогда.
Запах бабушкиного дома
Был солнечный день, где-то около полудня, когда Яхья позвонил в квартиру моих родителей по телефону, и сказал мне, что бабушка умерла. Он так и сказал: «Умерла твоя бабушка». Он не сказал, что умерла его мама. И голос у него был такой, будто и не было этого страшного года, и не быложуткого противостояния родственников. Говорил со мной так, будто мы с ним очень близкие друзья – такой был родственный и доверительный голос.