– Опала показалась бы тебе счастьем, не так ли? Но оставь эти предосторожности, друг мой, и живи полной жизнью! Дерись, сколько пожелаешь, только не проси меня быть твоим секундантом.
– Зачем ты говоришь мне всё это?
– Затем, что мне жаль тебя, Гиш. Ты скучно проводишь свои дни, а я дарю тебе возможность безнаказанно сражаться на дуэли.
– Безнаказанно?
– Именно так.
– Но как это возможно?
– Да просто новый капитан мушкетёров не станет выказывать чрезмерного рвения в изучении твоих стычек.
– А что, уже назначен новый капитан?
– Думается, да, коль скоро я тебе об этом толкую.
– И давно?
– Сегодня. Ты прибыл как нельзя более кстати, чтобы поздравить его.
– Не премину сделать это, ибо преемник маршала не может не быть достойным дворянином.
– Гм! Надо думать, ты прав.
– Так это твой друг, Пегилен?
– Ещё бы, да к тому же самый лучший.
– Не очень-то ты любезен сегодня…
– Увы, Гиш, ты слишком меня забросил, чтобы сохранить право им называться. Уж с этим-то мы неразлучны.
– И кто это?
– Да кто же, если не я сам! – воскликнул барон, разражаясь хохотом.
– Ты – капитан королевских мушкетёров? Ты?
– Почти четыре часа.
– И уже обещаешь всем и каждому своё снисхождение? Не слишком дальновидно с твоей стороны, друг мой. Послушай моего совета и прекрати раздачу индульгенций: такая должность обязывает к известной сдержанности.
– Чёрт меня побери, если ты не прав. Я обязательно учту твои слова. Но неужели это всё, что ты хотел мне сказать?
– Всё. Исключая, разумеется, мои поздравления, господин капитан! – и де Гиш заключил друга в объятия.
В эту минуту к ним подошли Фронтенак и де Лувиш, уставшие дожидаться Пегилена.
– Так вот ради кого вы нас бросили, барон! – воскликнул Фронтенак. – Вот уж не думал, что у вас принято вызывать друг друга записками, господа.
– Записками? – удивился де Гиш, не имевший возможности оценить шутку по достоинству.
Но Лозен рассмеялся с таким непринуждённым видом, что он тут же забыл об этом.
– Как поживают принц с супругой, дорогой граф? – спросил де Лувиш.
– Благодарение Богу, их высочества пребывают в добром здравии, виконт. Этим вечером у вас будет возможность удостовериться в этом.
– Его высочество смирился с изгнанием шевалье де Лоррена?
Де Гиш невольно вздрогнул, услышав это имя, и пристально посмотрел на Лувиша. Но взгляд юного виконта был столь чист и бесхитростен, что он тут же отбросил всякие подозрения.
– Говорят, шевалье сейчас в Риме, – равнодушно заявил он.
– В Риме! – разом вскричали все.
– Что же в этом странного, господа? Разве базилика Святого Петра – не лучшее место для покаяния?
Эти слова были встречены бурным смехом. Фронтенак намеревался было развить мысль, высказанную графом, но его прервал трубный голос камергера:
– Его величество король Франции и Наварры Людовик Четырнадцатый!
Шум разговоров и смех, царившие в зале, немедленно смолкли. Как по команде напудренные парики повернулись в сторону дверей, в которые вошёл король, сопровождаемый несколькими придворными. Заметив в их числе и Лувуа, о чём-то беседующего с Сент-Эньяном, Лозен поторопился присоединиться к королевской свите.
– А вот и наш капитан, – улыбнулся Людовик. – Надеемся, барон, мы не слишком поторопились прервать ваше торжество? Ведь всё это оживление вызвали именно вы, не так ли?
– Ваше величество изволите шутить надо мной, – поклонился Пегилен, – ибо лишь король может так взволновать своих подданных.
– Пусть будет так, господин де Лозен. Значит, эти господа были взволнованы королём, поскольку нашей рукой подписан ваш патент.
– По чести, так, государь.
– Мы сделали достойный выбор, – убеждённо заявил король. – Но оставим это, господа. Скоро начнётся представление, а пока – развлекайтесь!
И Людовик направился к столу, за которым к нему немедленно присоединились брат, принцесса Генриетта и герцогиня де Монпансье. Лозен не решился следовать за ним, и лишь издали отвесил Великой Мадемуазель изящный поклон.
Придворные, лишённые на время общества высочайших особ, вновь погрузились в обсуждение новостей. Среди них особое внимание привлекала пара, уединившаяся на балконе.
– Вы совершенно несносны! – восклицала девушка, обращаясь к невозмутимого вида дворянину, стоявшему подле неё.
– Постараюсь не измениться, сударыня, ибо именно таким вы меня любите.
– Избыток самонадеянности возмещает отсутствие чуткости в вашем сердце. Не думайте, что я и дальше стану терпеть ваши поучения!
– Это воздух Версаля заставляет вас бунтовать. Положительно, принцу не стоит часто наведываться к брату. В противном случае я откажусь его сопровождать.
– И лишитесь должности? – с неожиданным беспокойством спросила девушка.
– Что делать! – философски заметил её собеседник. – Своё спокойствие я ценю значительно выше. Нужно либо жить при дворе, либо прочно обосноваться в Сен-Клу. Но вести кочевую жизнь и постоянно переживать перемены вашего настроения – это выше моих скромных сил.
– Вы способны покинуть меня! – со страхом вскричала дама, в которой читатель мог узнать Монтале, фрейлину принцессы. – Всё-таки вы чудовище, Маликорн!
– Ничуть. И вам прекрасно известно, милая Ора, что только вы и удерживаете меня в доме герцога. Не понимаю, почему не захотели вы стать фрейлиной королевы вместе с подругами. Луиза ведь предлагала это устроить.
– Я не желала покинуть госпожу Генриетту, – с вызовом отвечала Монтале. – А ведь вам, кстати, прекрасно известна судьба этих самых подруг: одну из них король покинул ради второй. Или, может, вам хотелось бы и меня видеть королевской фавориткой?
– Не говорите так, Ора! Вы были совершенно правы, не приняв покровительства Лавальер. Но зачем же теперь восстанавливать против себя решительно всех, утешая её в изгнании?
– Снова вы об этом! У вас действительно нет сердца, Маликорн. Луиза отвергнута, она страдает. Как я могу не посочувствовать ей?
– Превосходное слово «сочувствие»! А главное – насколько меткое: не в бровь, а в глаз. Итак, мадемуазель де Монтале, всемогущая фрейлина принцессы, отправляется излить бальзам живительного сочувствия на сердечные раны несчастной, беспомощной госпожи де Ла Бом Ле Блан де Лавальер, герцогини де Вожур. Очень уместно, трогательнейшая история…
– Не будьте злым, господин де Маликорн, – приложив пальчик к его губам и умильно глядя ему в глаза, проворковала Монтале, – вы знаете, что я не могу долго спорить с вами.
– Что-то вы против обыкновения покладисты, – буркнул взволнованный Маликорн.
– Как же иначе? Ведь вы сами сказали, что я люблю вас именно таким.
– Ага, да это лишь затишье перед бурей, – пробормотал он.
– Луизы нет сейчас в зале, и, если я пройду к ней, никто этого не заметит…
– Вот оно что!
– Вам не придётся долго ждать меня, обещаю.
– Боже мой! – устало произнёс молодой человек, воздев руки к небу.
– Спасибо, господин де Маликорн! – воскликнула, удаляясь, Монтале.
– Надеюсь, никто не уличит её в дружеской привязанности к Лавальер, – задумчиво сказал Маликорн. – Если эта дружба прежде сулила шпагу коннетабля, то сегодня вполне сойдёт за оскорбление величества…
И, вздохнув, отправился разыскивать Маникана. Он нашёл его в обществе де Гиша и Фронтенака. Лица друзей были исполнены такого возбуждения, что Маликорн немедленно догадался: речь шла либо о женщинах, либо о политике. Здесь и впрямь обсуждались пресловутые переговоры с испанцами:
– Что бы ни говорили злые языки, я целиком разделяю позицию маршала д’Артаньяна, – горячился Фронтенак.
– Насколько я знаю, господин маршал настаивал на морском союзе с Англией и договоре о нейтралитете с Мадридом, – уточнил де Гиш.
– Именно так, граф.
– Это весьма разумно: ведь ни к чему вести войну сразу на двух фронтах.
– Однако теперь существует реальная угроза такой войны.
– Вот как! Договор не был подписан?
– Об этом я, как и все, знаю немного: посол почти не покидал кабинета Кольбера вплоть до отъезда. Известно лишь, что король отказался скрепить подписью уже составленный трактат.
– Видимо, на то были веские основания. Наверняка испанцы поставили условия, несовместимые с нашей честью.
– Такое и вправду могло случиться, дорогой граф. Но есть причины полагать, что дело не только в этом.
– Неужели? Что же это за причины?
– Если бы у посла были непомерные запросы, договор вовсе не дошёл бы до его величества.
– Это правда.
– К тому же министр с тех пор стал ещё более хмурым и, если это только возможно, – более чёрным.
– Вы говорите о господине Кольбере?
– Да, граф.
– Действительно, трудно представить, чтобы Кольбер огорчался из-за отказа от унизительных условий.
– Вот потому и ходят всякие слухи, – подхватил Фронтенак.
– Слухи? – вмешался Маникан. – Так, так… Дворцовые сплетни, господин маркиз, не так ли?
– Не совсем, – улыбнулся Фронтенак. – Просто с некоторого времени все упорно говорят о войне…
– В этом нет, однако, ничего удивительного, – развёл руками Маникан.
– О войне с Испанией.
– Бог мой, но с какой же стати?
– Пока не знаю.
– Скажите, маркиз, – осведомился де Гиш, – ведь эти слухи стали распространяться после отъезда посла?
– Примерно тогда.
– А этот посол был помимо всего прочего…
– Монахом-иезуитом.
– Вот и вся разгадка, – пожал плечами Гиш.
– Вы полагаете? – изумился Фронтенак, переглядываясь с Маниканом.
– Ну, конечно. Король обидел орден, а во дворце немало иезуитов. Отсюда и угрозы, и слухи о войне.
– Чёрт возьми! – выдохнул поражённый Фронтенак. – Я бы ни за что до такого не додумался. Когда же научусь я распутывать эти клубки?
– Для этого вам надо бы пожить с полгода в Сен-Клу, – вежливо заметил Гиш.
– Вы правы, граф, вы правы. Но позвольте мне уйти: я хочу поделиться этими соображениями с главным ловчим.
– Пожалуйста, господин маркиз, – поклонился де Гиш, и только тут заметил Маликорна, скромно стоявшего в стороне. – О, господин де Маликорн, вы, я вижу, тоже не рады посещению Версаля?
– Не очень, граф. Я нахожу, что двор много потерял с отъездом принца.
– Разумеется, здесь теперь не хватает нас, – важно заявил Маникан, выпятив грудь и подняв тем самым кружевное облако своего жабо едва не до бровей.
– Всё же сейчас мы здесь, – сказал граф. – Постараемся же хорошо провести время.
И он удалился, оставив приятелей вдвоём. Взглянув друг на друга, они одновременно спросили:
– Вы слышали новость?
И оба, сражённые совпадением, замолкли. Затем Маликорн молвил:
– Что ж, говорите первым, милый друг.
– Охотно. Король сегодня назначил нового капитана мушкетёров.
– Это пустяки.
– Пустяки, вот как! Вы, замечу, непомерно взыскательны по части сообщений, друг мой. И вам даже не интересно узнать, кто он?
– Совершенно неинтересно.
– Нет, позвольте! Это господин де Лозен.
– Чего ещё было ожидать? Вместо одного храброго гасконца король поставил другого – чуть менее храброго, зато куда более гасконца. Повторяю: это пустяки, дорогой друг!
– Послушаем вашу новость.
– Вот она: король сделал Луизу де Лавальер герцогиней, да ещё и признал её дочь.
– Восхитительно! Это значит, что ваша протеже снова на коне?
– Ничуть. Говорят, её со дня на день отлучат от двора.
– Бедняжка Луиза! Бедный Маликорн! Вот и плакали ваши двадцать пистолей. Радуйтесь, что, по крайней мере, мадемуазель Монтале не доставляет вам хлопот.
– О, не говорите так, друг мой.
– Что я слышу? Вы несчастны?
– Напротив, я очень счастлив. Но именно счастье, оказывается, самое хлопотное из дел.
VI. Утренний туалет Людовика XIV
Утренний туалет Людовика XIV являл собой торжественный церемониал, подчинённый строжайшим правилам дворцового этикета. Присутствовать при этом священнодействии было высочайшей милостью, которой удостаивались немногие. «Избранники рая», как называли при дворе этих счастливцев, в большинстве своём были определены раз навсегда не столько заслугами, сколько правом рождения.
После ухода медиков, гардеробмейстеров и цирюльника следовал выход принцев крови. Этим утром перед королём склонились Филипп Орлеанский, принцы Конде, Конти и герцог Ангулемский. Глядя на них, Людовик облачился в платье, поданное камергером. Затем обратился к герцогу Орлеанскому:
– Мы рады снова лицезреть вас поутру, брат. Вы не балуете нас своим вниманием: скоро дойдёт до того, что мы будем вынуждены сами наезжать в Сен-Клу, чтобы повидать вас с принцессой.
При упоминании о супруге красивое лицо принца затуманилось. Однако он без промедления отвечал:
– Если милость вашего величества простирается до такого упрёка, то мы с принцессой готовы более не покидать вас.
– И вы согласны пожертвовать своим уединением?
– Нет такой жертвы, которую я не принёс бы безропотно на алтарь служения королю.
– Мы тронуты вашими словами. Но ведь вы, кажется, вполне счастливы в Сен-Клу?
– Вполне, государь. Ведь, где бы я ни находился, я всегда остаюсь вашим преданным слугой и любящим братом.
– Тогда не о чем больше говорить. Если вы довольны, то довольны и мы. Мы ценим вашу привязанность к нам, Филипп, но не можем позволить вам отречься ради неё от семейной гармонии и друзей.
– О, друзья…
– Забудем об этом. Просим только не покидать двор до переезда в Фонтенбло. Мы отправимся туда с первым снегом.
– Могу ли я обратиться со смиренной просьбой к моему брату?
– Бог мой, ну разумеется. О чём вы хотите просить нас? Говорите смелее.
– Один из моих лучших друзей имел неосторожность навлечь на себя ваш гнев.
– Да неужели?
– Именно так, государь. Мне доподлинно известно, что он искренне раскаялся и жаждет лишь одного: броситься к ногам вашего величества с мольбой о прощении.
– Уж не о господине ли де Гише ведёте вы речь? – улыбнулся король, прикидываясь простаком. – Полноте, ведь мы давно простили его. К тому же именно вы, брат мой, вызвали у меня предубеждение против него, и раз теперь самолично просите, то мы не видим никаких препятствий.
– Но, государь…
– Мы прощаем вашего друга, Филипп. К тому же за него просил и барон де Лозен.
– Признателен вам, однако…
– Графу можно от души позавидовать: у него прекрасные заступники.
– Это не Гиш.
– Не он? – деланно изумился Людовик. – Но мы не видим, за кого ещё вы можете так хлопотать.
– Я прошу за шевалье де Лоррена.
– И напрасно.
– Напрасно, государь?
– Да, совершенно напрасно. Шевалье не только не появится никогда в вашем доме, но и вовсе не вернётся во Францию. Это давно решено, брат, и мы сожалеем, что вы высказали единственную просьбу, которую мы вынуждены отклонить.
– Неужели для него нет никакой надежды?
– Абсолютно никакой. Месяц назад мы уже отказали в этой милости его отцу – графу д’Аркуру. Господин де Лоррен слишком долго злоупотреблял вашей дружбой, чтобы сохранить надежду и дальше ею пользоваться. Мы удивлены тем, что вы продолжаете тайно с ним сноситься.
– Я, ваше величество?
– Иначе откуда могли вы узнать, что он преисполнен раскаяния? О, мы не виним вас, Филипп. Но ответьте: в каких краях смягчилось это злобное сердце?
– Но…
– Это ваш друг, понимаю. Но надеюсь, что с той минуты, когда мы открыли вам свои подлинные чувства к этому человеку, он перестал им быть, не так ли?
– Да, государь, – еле слышно проронил униженный принц, вызвав презрительную усмешку на губах Конде.
– Где же он? – настаивал король.
– В Риме.
– Что ж, прекрасно. Это достаточно далеко, чтобы больше не думать о нём. У вас нет иных пожеланий, Филипп?
– Нет, государь.
– Тем лучше. В таком случае, продолжим!
И король велел впустить вторую группу избранных. Через пару минут герцоги и пэры, толкаясь, развернули парчовый жилет, принятый у первого спальника. С ними вошли двое фаворитов – Сент-Эньян и Лозен. Король одарил миньонов улыбкой и продолжил церемонию.
В опочивальню вошли члены Совета и государственные секретари. Людовик скользнул взглядом по Лиону, и воззрился на Кольбера с Лувуа. Суперинтендант и военный министр держались сегодня вместе, что показалось королю странным. По выражению глаз Кольбера он заключил, что тому необходимо сказать о чём-то крайне важном. Король сделал знак, который министр истолковал верно, терпеливо склонив голову.