– Да кстати, что за дело, ради которого вы меня сюда позвали? – спросил Атнанта.
– Скажем так, шпионские игры. – Посмотрев по сторонам, после чего придвинувшись к Атнанте, тихо проговорил Альцгеймер. Атнанта может и не прочь, быть более близким с власть имущими, но не так буквально, когда дышат прямо в лицо одеколоном. Отчего он не может конструктивно думать, и ему в голову лезут не относящиеся к делу мысли вопросительного характера. – Он что, его пил?
Альцгеймер же не обращает никакого внимания на то, как опасливо себя выражает лицо Атнанты, – отчего складывается такое впечатление, что когда он готовился к этой встрече с Атнанте, брызгаясь дорогим одеколоном, то немного одеколона всё же перепало и ему внутрь, – и переходит к конкретике. Правда, когда дело касается таких секретных сфер, как шпионские игры, то и конкретика выглядит совсем по-другому, больше смахивая на вымысел и сценарий для высокобюджетного шпионского фильма, типа ноль в квадрате и всё один за всех семерых делает.
– С самого верха произойдёт выборочно дозированная утечка информации. Из которой каждая из заинтересованных сторон, в зависимости оттого, какая именно часть информации до них была донесена, узнает, что запланирована операция по дискредитации одного из высших чиновников президентского аппарата, а вот насчёт всего остального, то им остаётся только догадываться, уже исходя из имеющихся у них данных. Кто это высшее должностное лицо, кто её инициировал и кто будет её исполнителем, то об этих три Кто, никто ничего не знает. И что только все знают, так это те вероятные фигуры, по отношению к которым будет проведена эта спецоперация, и та причина, которая привела к этой крайней необходимости по отношению к выбранному лицу. – Альцгеймер опять посмотрел по сторонам и после этого, только что родившегося ритуала, вернувшись к Атнанте, продолжил говорить.
– Он потерял доверие в лице, понятно кого, – многозначительно сказал Альцгеймер, – но сложившаяся обстановка внутри администрации, на которую нападают со всех сторон, не позволяет этому, понятно кто, делать резкие шаги. И поэтому он создаёт для своих противников подходящие условия для таких шагов. Пусть они сами оступаются. – Альцгеймер замолчал, ожидая ответной реакции Атнанте. И она последовала в точно таком же туманном ключе.
– Мне, чтобы понять, о чём идёт речь, нужно хотя бы одно имя. – С не менее загадочным посылом сказал Атнанта.
– Да хотя бы тот же господин вице-президент. – Усмехнулся, неожиданно для Атнанты преобразившийся в саму простоту Альцгеймер, кивнув в сторону играющего роль вице-президента актёра, с которым там, в углу кабинета, разбирался режиссёр. – Чем не подходящая кандидатура. – И вновь Альцгеймер удивляет Атнанте своим резким переходом из одного состояния в другое. И тут Альцгеймер, вдруг так резко, да так близко приближается к нему, что не продохнуть, и вслед за этим начинает глаза в глаза говорить. – А вся эта постановка, на самом деле, с двойным дном постановка. И мы не просто кино снимаем, а мы моделируем ситуацию с проникновением агента внутрь этого здания, и вслед за этим и ситуацию с самим вице-президентом.
– Но зачем так рисковать? – так и не поняв всей глубины задумки стратегического гения Альцгеймера, спросил его Атнанта. – Когда этого вице-президента можно поймать на проступке в каком-нибудь другом, более доступном общественном месте. – И, наверное, не мысли Альцгеймер стратегическими дисциплинами, а всего лишь сиюминутными тактическими инициативами, то он бы сейчас вспылил, назвав Атнанте так, как тому и не снилось, и как никто его не называл при его-то должности, – ваша честь, не делает вам честь.
Но Альцгеймер тот ещё игрок на такого рода поле битвы и он один из последних Могикан, кто ещё мыслит общими категориями, а не категориями себя. В общем, скажем так, его это мыслит, значит, думает. Тогда как все другие, мыслят в таком только плане – они не мыслят современным мир политики без своей фигуры или же мыслят категориями последствий, ища причину в следствиях. Это-то случилось не по причине такой-то, а вследствие такого-то вашего нескончаемого недоговороспособного поведения.
В общем, Альцгеймер не стал указывать Атнанте на то, что он причина возникновения беспорядка в своей голове, – я отупел не потому, что рухнул в детстве с дуба, а лишь в следствии общения с тобой, – а сдерживая себя, принялся объяснять ему, почему был выбран этот столь сложный вариант.
– Место месту рознь. И если в одном месте ором кричи во всю глотку о помощи, то ты всё равно не будешь услышан, тогда как в другом, стоит тебе только полушёпотом о том же самом сказать, то об этом весь мир в тот же миг услышит. – Очень тихо всё это сказал Альцгеймер и на этот раз он был не только услышан, но и понят Атнанте. Что позволяет Альцгеймеру продвинуться дальше.
– А вот что весь мир услышит, то право выбора предоставляется господину вице-президенту. Может за всем тем, что с ним случилось, стоят козни его предприимчивой супруги. Которой с недавних в голову ударили радикальные идеи непримиримости по отношению к своему супругу, который всю их совместную жизнь занимал самое большое место в её жизни, и теперь пришло время ему подвинуться; и не только с дивана, где он вечно храпит и так разляжется, что не повернуться. И она решила, не просто оставить вице-президента, а в квадрате его оставить – его самого и его самого без средств к своему существованию. – Конгрессмен Альцгеймер сделал лёгкий передых. Всё-таки затрагиваемая им тема была не из лёгких. А как только успокоил себя – не стоит зарекаться от массового психоза – то озвучил вторую версию объяснения того, что могло стоять за всем случившемся с вице-президентом.
– Политическая мотивация. – Коротко сказал Альцгеймер. Чего вполне достаточно Атнанте, отлично знающего, что этого универсального объяснения всегда достаточно для вынесения любого приговора.
Альцгеймер между тем дополняет себя. – Для подтверждения этой версии, собственно и нужен этот наушник. И как понимаете, основная цель всей операции, это его пронос в кабинет вице-президента. Ну а то, что этот наушник оказался в ушах, ни у кого-нибудь, а у русской, то этого с лихвой хватит … – Но здесь Альцгеймер резко себя обрывает и, приложив палец к губам, таким образом, даёт понять Атнанте, чего там и сейчас здесь хватит. Что может и не устраивает Атнанте, желающего знать побольше секретов. Но он ничего не может поделать, и если Альцгеймер сам не захочет сказать, то не скажет. Хотя вроде бы он что-то хочет сказать, и говорит.
– Но всё это только один из вариантов того, что запланировано, и то лишь в той версии, которую мне озвучили, а я её по-своему интерпретирую. Что может быть так и задумано, а может и часть чего-то большего, и кто знает, может и я, сам того не осознавая, кем-то по своему используюсь. А затем вы, и так далее, по своей цепочке. – Сказал Альцгеймер.
– М-да. Чёрт ногу сломит в этом деле. – В ответ выдохнул Атнанта.
– Вот поэтому вы нам и нужны. Кто как не вы, умеет отделить зёрна от плевел. И только вы умеете посмотреть на дело с любой из сторон и прочитать его одинаково, так, как вас это устраивает. – Посмотрев через прищур взгляда на Атнанте, сказал Альцгеймер.
– Интересное предложение. – Потерев перчатки на руках, более чем понятно для Альцгеймера, сказал Атнанта. – И я бы его назвал «Залапанные». Без обоюдности ничего и никогда не обходится. – Добавил Атнанта, и Альцгеймер не стал возражать против этого. А вот насчёт главной героини, Джейн, то тут у него имелись свои возражения. – В этой роли я вижу только Киру. – Невзирая на режиссёрские решения, пришёл к однозначному для себя выводу Альцгеймер, вдруг вспомнив, что совсем забыл, когда в последний раз видел Киру. А как вспомнил, то его рука сама невольно потянулась в сторону его внутреннего кармана, где лежал телефон.
– Я должен её немедленно увидеть. – Набирая номер Кириного телефона, всё за всех решил этот так спешащий жить конгрессмен.
Глава 2
Достали
«Достали», наверное, самое наиболее частое, если не звучащее, то так и напрашивающееся высказаться выражение, правда только после столь великолепного, такого многозначительного высказывания, как «обеспокоен» (и он, тот, кто так выразительно, весь из себя обеспокоен, действительно обеспокоен, если не сказать больше, крайне озабочен из-за этой революции, происходящей в его животе, или же раздумыванием над тем, как ему дома объяснить свой сегодняшний поздний приход, который что-то ему подсказывает, сегодня непременно случится), которое так и вырывается из твоего нутра при виде всего этого, того, и того тоже, даже не лица, а физиогномического представительства современного политикума.
И если насчёт этого туманного «обеспокоен», несмотря на всю его дипломатическую не детализированность, своего рода расплывчатость, по большому счёту всё ясно – каждого волнует только своё я – то вот насчёт этого «достали», то тут бывает так по разному, что сразу и не разберёшь что к чему. И чтобы хоть как-то понять, что всё-таки достали или чего туда сперва клали, чтобы потом достать, то будет нужно подойти к этому вопросу более внимательно и местами пристально.
– Достали! – так первое, что вырывается из горла рядового человека при виде лиц современной политики, которые на тебя так пристально смотрят со всех информационных полос различных СМИ, экранов монитора компьютера или телевизора, как будто ты им чего-то и за что-то там должен – да хотя бы избрать их. А за что или зачем, то этот вопрос для них совсем не сложный. Да хотя бы за то, что они так за тебя стараются. Да и ты, в общем, не останешься в накладе – избрал, затем из головы и сердца вон, и как бы уже легче. А что б ты об этом не забывал, они так и тычут пальцем в твою сторону – если ты забыл, то я тебе напомню о твоих обязанностях быть обязанным, или вечно кивают головой в ту же сторону – так и так, а я всего лишь лицо, представляющее его волю и интересы, и с него, в общем-то, и спрос.
Впрочем, рядовой избиратель не одинок в своих воззрениях на все эти лица политиков. И даже самих политиков, нет, нет, да передёрнет при виде сующего свой длинный нос в его дела, сразу и не поймёшь кого, политического шута или шута с наполеоновскими амбициями. Правда политик это вам не рядовой избиратель, который может на кухне нести всё, что ему вздумается и взбредёт в голову, а он всё-таки на службе (радеет за тебя), и не может так поспешно и недальновидно поступать, и должен стратегически, на будущее мыслить (а то бы он давно всех своих партнёров по коалиции послал известно куда – переизбираться, и всё, что тут происходит и каждого в отдельности, обозвал бы своими именами). И поэтому он вынужден сдерживать свои эмоции, и ради всего самого хорошего и доброго, а также сохранения стабильности во всём мире, ему приходится терпеть все эти выходки и демарши своих политический партнёров, которые по прямому счёту и не партнёры вовсе, а самые что ни на есть наипервейшие враги.
И здесь даже сразу и не разберёшь в чём тут дело. То ли дела в политической сфере так идут погано, что погрязшие в них политики, так сказать, поднаторели, тьфу, поохерели …Мм. Да нет, хотя да. В общем, поднабрались от этих нехороших дел всего того, что они и несут в себе – лицемерия и ханжества, а по современному, двойной стандартизации (сейчас всё имеет двойное назначение) – либо сами политики, подстраиваясь под современные стандарты качества, сообразно им так измельчали. А что поделать, когда высоких идей давно нет, а всё то, что лежит на повестке дня, так только бренное, которое согласно закону всемирного тяготения, прибивает к земле, понижая значимость всего высокого и повышая значение условно низкого, то есть того, что нам ближе – бытия живота своего. Отчего всем стало так близко, что не продохнуть от жара желаний политиков сделать всех нас счастливыми.
И вот это «Достали!», нет, нет, да прорвав все дипломатические препоны в виде предсказуемости мышления и зацикленности на чём-то одном, вырывается из груди, даже у самых отпетых политиков (из бывших ди-джеев), привыкших себя только в таких вещах сдерживать. И они вдруг вспоминают, что и они тоже люди, а не агрегаты проводимых в жизнь решений. И все эти прорывы в мышлении у них происходят так неожиданно, что они сами того не ожидая и не осознавая, сразу напрямую, прямо в лицо этой доставшей уже сил нет, сволочи, говорят, что у них внутри накипело. – Видеть твою рожу протокольную, больше не могу и не буду. Тьфу, на тебя.
Ну а той хоть бы хны, и она, эта рожа протокольная, только улыбается в ответ – а переводчик перевести всё то, что ты так красочно сказал по поводу её предложений, не то чтобы не смеет, а ему его словарный запас, состоящий из одних приличных слов, не позволяет этого сделать (вот если бы он начал свой путь наверх оттуда, откуда начал его этот политик, то он бы знал, что и как переводить). Да и уж больно это предложение звучит замысловато и двусмысленно, что лучше не стоит его делать по отношению человеку не обременённому брачными отношениями (вдруг скажет да), да и нарушать протокол неизвестными словами переводчик не может по тому же протоколу. Вот когда в него внесут соответствующие изменения и в рамках приличий будет разрешено матерными словами перекидываться друг с другом и по другому никак, то тогда он так и быть, возможно, сумеет передать госпоже премьеру все эти ваши пожелания ей здоровья.
Но это так легко решается только на дипломатическом уровне, где все друг друга и с переводчиком с трудом понимают, а что уж говорить о том, чтобы понимать без него. Чем многие и пользуются, отпуская в адрес своих оппонентов непереводимые словосочетания, тем самым создавая особые красные проблемы на лицах переводчиков своих партнёров по той же коалиции, связанных не просто словом (если быть честным, то на слово в таких коалициях никто никому не верит), а словом подписанным под обязательствами.
Чего так не скажешь, если твои партнёры по коалиции или по чему-то такому близкому к власти, разговаривают с тобой на одном языке, хоть и матерном. И если ты вспылил в адрес той сволочи, которая всё отлично понимает и тебя видит в таком же точно свете, то она, эта сволочь, а формально вроде как партнёр, будет потрясена даже не тем, что вы так отлично осведомлены о её внутренней мотивации при ведении переговоров и вообще о том, как у неё дома складываются из скандалов дела, а она будет ошеломлена новым трендом в политике, который вы сейчас на её примере ввели в обращение – прямолинейность во всём.
– Всех уж достало это лицемерие и враньё. Отныне всё будем называть своими именами. И если ты подлец, подлец, то и называться ты будешь так, а не как раньше, сукиным сыном. – Как врежет кулаком по столу, а ярким словом по головам всякого рода политиков, сидящих здесь на заседании комиссии по этике, не сдержанный на слова и поступки, новой формации политик, с ярким именем Демагог, который и стал таким популярным политиком, лишь благодаря своей несдержанности на слова. За что его и призвали к ответу товарищи по партии – понятно, что завидуют его популярности, а вот противопоставить ему ничего не могут, как не пытались быть ближе к народу, матерясь и уходя в запои (может для этого и вызвали его на эту комиссию по этике, чтобы выудить из него все эти секреты).
А ведь секрет на самом деле очень прост – не нужно было так поспешно демонстрировать на себе такое довольство жизнью. Ведь тебя в высокие выборные должности избрали не для того, чтобы ты довольствовался жизнью, а чтобы ты боролся и страдал за чаяния своих избирателей. И теперь что получается, ты довольствуешься, а избравший тебя народ мучается, глядя на то, как ты за их во всех смыслах счёт, удовольствуешься жизнью – у рожа самодовольная! Ведь такова правда жизни, которая складывается так, не просто потому, что так недовольным своей жизнью людям думается, а потому, что таковы законы природы, где один из них, закон сохранения энергии, напрямую говорит и указывает на все эти обстоятельства дел – если в одном месте убыло, то в другом месте обязательно будет прибыток. И если его подвести к нашим сложившимся обстоятельствам, то если прибыток на лице и на боках избранника появился, то уж точно не от хорошей жизни его избирателя (хотя как сказать).