И вновь они погрузились в туманное состояние неопределённости – каждый из них был решительно настроен действовать, но не решался раскрывать эти свои намерения перед своим соперником (а вскрытие намерений своего противника первый шаг к победе) – и теперь они волнительно ждали и сами не знали чего. Но тут вид кончика горящей сигареты наводит каждого из них на одну и ту же мысль, и она приводит их к тому, что они начинают захлёбываясь от горечи и дыма, пытаясь срочно закончить с этой вредной привычкой, ведущей только к одному – потере здоровья, с разориентацией в пространстве, слабости в ногах и приобретению нездорового вида лица, с которым они вскоре, после необходимых отговорок и устремились на выход.
– Всё. Мне пора. – Еле сдерживая себя от кашля, с хрипотцой в голове сказал Гилмор, откидывая полудымящуюся сигарету в умывальник. Дальше у него просто не было сил бросить – а показывать перед противником свою слабость, он не мог. Уж лучше продемонстрировать противнику свою беспринципность и отвязность.
– Мне, пожалуй, тоже. – С трудом, вначале разобрал в уме, а затем выдавил из себя осмысленные слова, переполненный дымом Спарк и, удерживая себя от попыток продемонстрировать, как ему тошнотно плохо, с непринуждённым видом забросил свой окурок не туда, куда хотел – в тот же умывальник (а я чем тебя хуже) – а куда-то там, в сторону одной из кабинок. И хорошо, что тот, кто оказался на месте того, кому попал окурок за вороток рубахи, оказался профессионалом своего дела, и он ни единым звуком не выдал, как он терпеть не может мусорящих окурками людей. А в один момент прислушавшиеся, вначале к полёту окурка, а затем к странному шипению Гилмор и Спарк, так и остались в заблуждении насчёт его присутствия там, в кабинке. – В бачок попал. – Подвёл итог этому шипению Спарк.
Ну а так как это был окурок Спарка, то и последнее на его счёт слово за ним, и Гилмор больше ничего не говорит, и сдержанным на эмоции шагом (а его так и шатало их проявить), выдвинулся на выход. Куда вслед за ним, со всё той же обстоятельностью хода, пошёл и Спарк. И так они шли до тех пор, пока не достигли первого перекрёстка пути.
– Ну, мне, к сожалению, направо. – Непонятно к чему так сказал Гилмор, глядя на Спарка. На что Спарк, немало озадаченный этим заявлением Гилмора, – что всё это значит? – всё же сумел удержаться от так и напрашивающихся вопросов по этому поводу. При этом ему не просто сдержалось, а он сумел по-своему поддеть своего соперника.
– А меня, как я понимаю, ждёт путь без сожалений. – Полувопросительно сказал Спарк. На что Гилмор внимательно на него посмотрел и с видом обречённости, сказал. – Но не без шишек.
– Ладно, ещё увидимся. – Кидает на прощание слово Спарк.
– Смотри не напророчь. – Усмехнулся в ответ Гилмор.
После чего каждый из них идёт своим путём. Ну а как только они расходятся, то вскоре теряют друг друга из вида. А как только они таким образом обрадовались, то только тогда они уже позволили себе прислониться к стеночке, чтобы привести себя в чувство, а уж вслед за этим, броситься наперегонки со всеми, кто был наслышан о спешащем генерале, и само собой, заинтересован в том, чтобы прибыть в кабинет президента первым.
И уж будет лучше оставить в покое и совсем не упоминать о том, какими путями и как добирались до кабинета президента все эти заинтересованные лица – часто спотыкаясь и отдавливая себе ноги вместе с языками и, при этом демонстрируя полную невозмутимость и не заинтересованность в том, что вокруг с ними и окружающими происходит (а это первый признак их нетерпения) – а лучше сразу пройти до самих дверей президентского кабинета, вслед за довольно странно идущим к этому кабинету Гилмором. И этот Гилмор, используя наработанные годами методы ведения скрытного наблюдения и другие секретные натоптыши, много кого на своём пути к кабинету президента попытался обмануть и насчёт себя ввести в заблуждение. Правда все они, те, кого он попытался ввести в заблуждение или обмануть, почему-то после встречи с ним, все до единого говорили одно и тоже, – и кого он хочет в вести насчёт себя в заблуждение, я всегда знал, что он полный придурок.
Но Гилмор об этом не знал, да и считал по-другому. И он в зависимости от попавшегося ему на пути лица, строя себя или из себя, то полную невменяемость, к которой склонны увлечённые одной мыслью люди-философы, то демонстрируя всем собой свою огромную значимость, со своей неприступностью лица, – тьфу на вас всех и лучше не подходи, – а в исключительных случаях и принципиальность – куда хочу, туда и буду смотреть, хоть на твои, хоть на свои ноги и грудь – таким образом и добрался до кабинета президента. Где и натыкается, сейчас и уже и не поймёшь, на чьё пророчество, но вроде бы на Спарка. Который, конечно, на всё имеет свой взгляд, и он, заметив Гилмора, ясно говорил. – Накаркал.
Ну а как только все эти заинтересованные силы, собрались вместе с собой и с духом, то они и заявились к президенту с претензиями на вопросы. Где главный из этих вопросов стоял упрёком в их лицах. – Почему, вы, Мистер президент, столь не предупредительны ко всем и в частности ко мне, когда как ко всяким генералам, не просто испытываете предубеждения, а вы их предпочитаете всем остальным?
Ну а Мистер президент, теперь вынужден оправдываться за то, что он и не делал. А ведь он сам президент и так сказать, отвечает за свои действия только перед избравшим его народом и больше не перед кем, и ему вдвойне сложнее себя сдерживать, видя эти, до чего же нервные, как хочется по ним пройтись правдой-маткой, лица, так не сдвигаемо с одной мысли ждущие от него объяснений. И, конечно, у Мистера президента в голове возникает одна другой хлеще фантазии, как поддеть этих великовозрастных, и вроде бы с виду не глупых господ, которые каждому слуху верят и по первому зову, сломя голову несутся сюда, чтобы узнать – верно ли всё то, что ему в курилке сказали.
– Обрадовать их что ли, войной или хотя бы бомбометанием. – Подумал Мистер президент, через прищур глаза посмотрев на ждущих его слова глав силовых ведомств и блоков. – Пожалуй, это их и вправду только обрадует. – Засуровил во взгляде Мистер президент, не собирающийся давать лишнего повода для радости всем этим дородным физиономиям, которые, судя по их наполненности, вполне были довольны своим занимаемым местом и самими собой. – А как можно добиться прорывных изменений, если отвечающие за эти изменения, итак всем довольны? – И тут Мистера президента при их виде посетила очень-очень здравая мысль.
– Будь голодным, говорил уже и не помню кто (президент, конечно, помнил, но так как он старался не помнить своих критиков, то он и не помнил). – Начал подводить итог своему наблюдению Мистер президент. – И только так можно достичь прорывных целей. И значит, мне придётся, как следует, их растрясти. А ничто так не мотивирует на действия, как неопределённость своего положения и недоговорённость. – Мистер президент остановился взглядом на Гилморе, главе Центрального управления, теперь уже одной из многих, и не такой известной спецслужбы, а когда-то она, ох, как гремела и вызывала оторопеть у врагов.
И обращённый на Гилмора взгляд Мистера президента, не прошёл мимо остальных находящихся в кабине глав служб и департаментов. А как не прошёл, так сразу же оправдал их предположения – затевается что-то действительно не шуточное, если президент в первую очередь посмотрел на главу этого ведомства, внушающего много чего и в том числе ужас. Почему так решили все эти глубокие умы, то не сложно понять, если столько раз заходишь к президенту и видишь, с чего и что начинается. Так сказать, первый взгляд редко обманывает, а если этот взгляд принадлежит президенту, то он подводит к теме сегодняшней дискуссии.
Правда сейчас в кабинете нет отвечающего за финансы Брумберга, а значит, их предположение о том, что президентом действительно затевается что-то нешуточное, не имея соответствующей финансовой поддержки, как бы теряет всю свою основательность. И если под новый проект не заложена финансовая составляющая, то разве можно серьёзно об этом говорить. И тогда получается, что на этот раз все эти здравомыслящие люди ошиблись насчёт президента (а ведь они сколько раз про себя и в кругу своих единомышленников говорили, что так насчёт него ошибались, вот их мысли и материализовались – правда, они пока не спешили категоричничать, заявляя, что ошиблись, а это их ошибались, ни к чему не обязывало) и он собрал их здесь, хотя всё-таки это они по собственному почину собрались, не для серьёзного разговора, а так лишь, чтобы пошутить.
– Что-то я не помню, чтобы я вас вызывал. – Тяжеловесно так, и грозно сказал Мистер президент, оглядывая находящихся перед ним, первых во всём, лиц своего окружения. А этому окружению, как кажется, даже не страшно, и оно, это окружение, все эти слова президента воспринимает по-своему. – Президент уже начал забываться, а это что-то да значит. – Обнадёжила многих глав ведомств, служб и так рядом постоять, эта, в один момент и в тоже время пролетевшая у них в головах, возможно, что преждевременная мысль.
И если главы служб и ведомств, не столь легкомысленны, как те, кто всегда приходит рядом постоять, и умеют ждать подходящего момента, когда кто-нибудь вообще забудется и укажет об этом президенту, то вот в рядах этих, кто рядом постоять (это в основном выскочки из конгресса, лоббисты), всегда найдутся такие, кто слишком поспешен и готов раньше времени «Ч», забыться и напомнить президенту о своём обещании, не забывать их и всё помнить.
– Тогда как он, стоило ему только занять своё президентское кресло в этом кабинете, все свои обещания забыл, и знать не знает, как меня и тебя звать. – Все и здесь находящихся важных чиновников, в возмущении, а кто даже в негодовании на такую забывчивость президента, таким образом помыслил и даже посмотрел на президента.
Но так как среди всех них больших дураков нет, то вся эта их высказываемость насчёт президента, дальше выражения почтительности на их лицах не пошла – пусть подавится моим лицемерием – и президент вынужден был довольствоваться тем, что есть. В общем, никакими жилами на откровенность их не вытянешь, и приходится полагаться только на свою проницаемость. Которая, если кто не знал, всегда опирается на свои внутренние установки, крепящиеся на чувстве самосохранения, и так выходит, что смотрит на окружающих через прицел отрицания. Вот президент их всех и от себя отрицает, то есть без веской причины не поощряет. А если есть повод, как, например, сейчас, то мотивирует.
И так как ответа на этот его вопрос по поводу соблюдения регламента или протокола, что не столь важно, когда не видишь разницы между ними и вообще не знаешь, что это за галиматья, относящаяся по большому счёту к службе протокола, не прозвучало, то Мистер президент, как человек более всех из здесь присутствующих людей в этих вопросах разбирающийся, – а было бы не так, то, наверное, кто-нибудь ему возразил или ответил на заданный вопрос, – вновь берёт слово и даёт ответ на свой же вопрос.
– Ладно, понимаю, – с задумчивым видом говорит Мистер президент, – это вопрос сложный, да и не тот, ответ на который вы бы хотели услышать. – Бросил взгляд на главу агентства нацбезопасности Спарка Мистер президент, в результате чего напряг шеи некоторых глав управлений, среди которых особо выделялся Гилмор, чья шея вздулась от напряжения (она еле сдерживалась силой воли Гилмора от поворота) и крайне заволновал всех остальных глав служб, решивших, что Гилмор уже не настолько крепко стоит на ногах – что он и сам подтверждал, покачиваясь из стороны в сторону.
Мистер президент между тем на этом не останавливается, а задаёт новую задачку. – На повестке сегодняшнего дня стоят невозможно трудные задачи, – здесь следует тяжелейшая для многих пауза, во время которой Мистер президент начинает пристально смотреть куда-то за спины всех этих стоящих перед ним людей и при этом так захватывающе дух, что не продохнуть – с неимоверным любопытством к тому, что там делается – отчего каждому из находящихся перед его лицом людям, становится невтерпёж от желания обернуться назад, и посмотреть на то, что там увидел президент.
Может он там видит все эти невозможно трудные задачи, и значит, их просто обязывает обернуться. Но с другой стороны, кто знает, как на это посмотрит Мистер президент и не сочтёт ли он этот твой повёрнутый на себе поступок, – а так он только и будет им воспринят, – за твоё желание засунуть свой нос куда не просят, а самого тебя примет за беспардонного выскочку и неблагонадёжного человека, раз ты готов в любой момент повернуться спиной к президенту.
И как после этого президент сможет с таким человеком работать? И как спрашивается, он может отныне ему довериться, если он на такие недисциплинированные вещи способен, даже стоя лицом к лицу к президенту? И что он него можно ждать, только стоит президенту повернуться к нему спиной – как минимум и сам спиной обернётся или язык покажет.
В общем, все стоят и мучаются над загадкой взгляда президента, отчего они даже и позабыли о том, что их всех привело сюда. Чего не скажешь о президенте, и он, убедившись, то ли в том, что там за их спинами всё на месте (например, выходная дверь так и ждёт их выхода), то ли в том, что ещё есть люди, кому он может доверять (а в газетах такого о них понаписали, что в мерах предосторожности, приходится носить в кармане ножичек для резки бумаги), возвращается взглядом обратно и, посмотрев на эту свою опору, говорит.
– Предстоящая борьба потребует от нас мобилизации всех наших сил, начиная от интеллектуальных, – Мистер президент почему-то в этот момент посмотрел на госпожу госсекретаря Брань. Что совсем не польстило ей, а наоборот, привело в раздражение. И хотя госпожа госсекретарь Брань, слыла одной из тех немногих, кто обладал здравостью и ясностью ума, на который видимо и намекал взгляд президента, всё-таки, когда дело касалось таких прискорбных намёков в сторону её красоты, ей этой здравости явно не хватало – она темнела в мыслях. – Физических, – продолжил Мистер президент, переведя свой взгляд на два аршина в плечах, генерала Браслава (здесь президент мог бы и не сомневаться в том, что найдёт поддержку своим словам), – и всех остальных. – После небольшой заминки, которая произошла по причине того, что лица людей напротив были так маловыразительны, Мистер президент так фигурально махнул рукой на остальных присутствующих людей. После чего он набирает в грудь воздуха и обрушивает на всех долгожданную новость.
– О деталях в своё время, а сейчас идите и мобилизуйтесь. – Говорит Мистер президент и на личном примере, конечно, сообразно своему положению, показывает, как надо мобилизоваться. Так он, оттянув на груди подтяжки, а их наличие на нём крайне редкое явление и это определённо что-то да должно значить, звучно и хлопотно для своей рубашки и груди под ней, отпускает их. После чего приободрившись лицом, уходит за свой рабочий стол, тем самым показывая всем, что время и их не ждёт.
И всем этим господам и мисс, столь влиятельным во многом, а в своих сферах и вовсе им слова лишнего не скажи, несмотря на всё их желание остаться здесь, наедине с президентом, к которому у них есть масса вопросов, молча поворачиваются назад и, ничего особенного не заметив там, куда до этого так волнительно для них смотрел президент, да и некогда – их всех занимал один вопрос: Что же значит эта мобилизация? – все вышли вон. В чём, в чём, а в этом деле Мистер президент не знает сбоев.