Через час после появления на Сенеже Петракова приехал капитан Виктор Семеркин – длинный, рукастый, немного неуклюжий, любитель гнуть пятаки: возьмет монету в руку, зажмет ее двумя пальцами по ребру, будто бельевой прищепкой, а концом большого пальца, самой «фигой», начинает давить. Пятак мигом приобретает форму детской панамки.
Больше всего Семеркин любил расправляться с двухцветными сторублевыми монетами: по окоему они, на итальянский манер, отлиты из «серебра», а середка – «золотая», из желтого металла. Стоит Семеркину чуть давануть своей «фигой», как цветная середка мигом вываливается из монеты, будто пилюля.
За неизменную приверженность расправляться с «денежным фондом» страны Семеркина прозвали Финансистом.
Появившись в городке, Семеркин первым делом зашел к Петракову.
– Командир! – произнес он задушено, в горле у него неожиданно что-то хлюпнуло и он крепко сжал Петракова.
По части говорить Семеркин был небольшим мастаком, поэтому торжественных речей по поводу встречи от него ожидать не приходилось – достаточно объятий, – Петраков с ответными речами также не стал распространяться. Он тоже обнял Семеркина, потом пожал ему руку и Семеркин ушел.
Финансист, как и Петраков, жил в Москве.
Ночью из Липецка приехал Сережа Проценко, капитан, стремительно ворвался в комнату Петракова, поставил ему на стол полиэтиленовую бутылку с надписью «Росинка. Липецкая минеральная вода». Бутылка по самую пробку была наполнена тягучей янтарной жидкостью.
– Что это?
– Мед. Ешь, пока в сахар не превратился.
Проценко, в отличие от Семеркина, был человеком шумным, там, где он появлялся, обязательно начиналась колготня. Проценко тискал людей, обнимался, целовался, с кем-то немедленно начинал меряться силой, он один умел производить столько шума, сколько не создавал целый взвод.
Петраков приподнял бутылку. Мед был густой, яркий, привораживал неким внутренним теплом, какой-то странной игрой, перемещениями, что происходили внутри бутылки, словно бы мед был живым. Петраков открутил пластмассовую пробку. На него из бутылки пахнуло летом, духом цветов, солнца, славного месяца июля.
– Разнотравье? – Петраков вопросительно приподнял одну бровь.
– Самое то. Только скорее разноцветье, командир, чем разнотравье. Так будет точнее.
Утром Петрович покатил на станцию за четвертым членом группы – Петраков уже знал, что группа их будет состоять из четырех человек… Завтра начинаются тренировки. Только вот кого привезет Петрович, не знал, все конверты были запечатаны до приезда каждого члена команды, а последний конверт вообще казался самым запечатанным.
Впрочем, кто бы это ни был, все равно это будет свой человек, тот, который войдет в группу, как патрон в патронник. Людей, которые могли бы оказаться чужими, здесь нет, и быть не может. В этом спецназе – он с первого человека до последнего офицерский, – людей подбирают, подгоняют друг к другу, как членов космического экипажа, которым предстоит долгий полет… Совместимость должна быть полная, стопроцентная.
Петрович привез на «икарусе» Игоря Токарева – невысокого, ладно скроенного, с жестким лицом и неожиданно язвительным взглядом, хотя Токарев особо язвительным человеком не был – так, в меру.
Токарев жил под Москвой, в поселке, принадлежавшем Внуковскому авиапредприятию – отец его работал инженером на ремонтном заводе, где чинили лайнеры, – то, что он прибыл последним, имело свою причину: Игорь отдыхал в Сочи, по специальной путевке в актерском доме творчества.
– То-то я смотрю, ты стал на Олега Стриженова похож, – сказал ему Петрович.
Старший лейтенант Токарев не знал, кто такой Олег Стриженов, – это был актер не его поколения… Петрович укоризненно поцокал языком и ничего не сказал.
– Актерский дом творчества, актерский дом… – несколько минут спустя проворчал он. – Небось актрисулечку какую-нибудь легкомысленную, с ногами, растущими прямо из подмышек, себе присмотрел?
– Присмотрел, – подтвердил Токарев. – И не одну.
Комнаты членов групп располагались в коридоре рядком, по мере прибытия: первая – командира, остальные по линейке – Семеркина, Проценко, Токарева. Замыкала ряд комната Петровича.
– Никакого телефона не надо, – Токарев похмыкал в кулак, – перестукиваться можно…
Одновременно с ними, с шумом и грохотом музыки, с офицерским шиком в воинскую гостиницу въехала еще одна команда – спортсменов-стрелков. Им предстояли соревнования на первенство России, а затем – поездка на первенство Европы по стрельбе.
Вот стрелки и облюбовали себе озеро Сенеж с его живописными окрестностями и комфортную гостиницу бывших курсов «Выстрел». На группу Петракова стрелки покосились с нескрываемым презрением – в команде этой не было ни армейского лоска, ни броскости, ни наград, да и откуда быть наградам у этих незатейливых ребят, одетых в плохо подогнанную спортивную форму – мешковатые куртки, без цветных клиньев, врезов, эмблем и надписей, в такие же простенькие шаровары?
Сами же стрелки были экипированы по высшему разряду – и сами они постарались, и начальство постаралось, да и перед Европами разными не хотелось ударить в грязь лицом. Что мы хуже, что ли, разных Жаков Лавье и Куртов Мейеров?
– Тыловики, – решили лихие стрелки, глядя на своих соседей по этажу, – обычные повара, специалисты кашу с салом подавать на генеральские столы, да сладкие компоты варить барчукам. И сами не против у барского стола подкормиться – то бутерброд с икорочкой схряпать, то ломоть семги отправить в рот, то блюдо с севрюгой горячего копчения под полу сунуть – специалисты, словом.
Один из стрелков – высокий красивый майор по фамилии Сугробов, – спросил у Петракова:
– А вы, супоеды, откуда будете? Что-то не вижу ваших знаков различия. Ни званий, ни эмблем войсковой принадлежности…
Петраков улыбнулся готовно, как-то заискивающе – дескать, куда нам в лаптях, да в Большой театр, развел руками.
– Ага, – все понял майор, – за доблестную службу на ниве котлового довольствия вас прислали сюда отдохнуть…
– Так точно, товарищ майор, – не стал отрицать Петраков.
Майор поцокал языком и перешел на «ты»:
– А ты, специалист по жирному навару, честь по-настоящему отдавать умеешь?
Петраков, усмехнувшись про себя, склонил голову набок.
– Естественно, товарищ майор.
– Ну так отдай ее хоть один раз по-настоящему, – Сугробов, заводясь, повысил голос. – Или тебе главное в службе – пузо побольше отрастить?
– Никак нет!
– Тогда отдай честь!
Петраков с виноватым видом скосил глаза вначале на одно плечо, потом на другое: дескать, он не при погонах – как же без погон отдавать честь?
– Вот так вы, супоеды, и жируете, – в голосе Сугробова появились злые нотки, – а армия голодает и катится вниз! – Сугробов рубанул воздух рукой. – Ладно, черт с тобой! Все равно когда-нибудь попадешься и сядешь за решетку… Продукты ведь воруешь? Воруешь, – ответил он утвердительно сам себе и в следующий миг, потеряв интерес к Петракову, отвернулся от него. – Черт с тобой! Живи как живешь, копти небо… Только не путайся у нас под ногами со своими мастерами шашлыка и жареных пончиков.
В ответ Петраков сожалеюще пожал плечами, подумал, что надо бы навести справки о майоре Сугробове.
Майор Сугробов оказался чемпионом Московского военного округа по стрельбе из малокалиберного пистолета. Но это было еще не все. Его назначили начальником сборной команды округа, потому он и вел себя так нахраписто, подобно мелкому купчику, у которого на приобретенном мундире не оказалось двух пуговиц, плюс ко всему перед ним не так проворно сдернул картуз зазевавшийся приказчик… Таких людей в спецназ не брали. А если и брали по ошибке, то очень быстро от них избавлялись.
Больше всего майора Сугробова задевало то, что его команда ездит на неудобных жестких «лиазиках», а мастера черпака и поварешки – на роскошном «икарусе». Что же это такое делается? Где справедливость?
У Сугробова даже лицо нехорошо задергалось, когда он увидел, как Петрович сажает своих людей в «Икарус», он сплюнул себе под ноги и процедил, сжимая зубы:
– Я это дело так не оставлю. Как только доберусь до штаба округа – обязательно узнаю, кто стоит за этими суповарами.
Связи у Сугробова имелись – отец у него был генерал-лейтенантом и занимал в штабе округа приметную должность, – майор Сугробов знал, что говорил…
– И тогда мы будем ездить на «икарусе», мы, а не они! – он назидательным жестом потыкал указательным пальцем в воздух. – Надо же, повара на мягком «икарусе» раскатывают, а боевые офицеры – на печи из сказки про Емелю-дурака и щуку с ее велениями, – майор никак не мог успокоиться. – Всюду взятки, коррупция, казнокрадство… Даже в армии!
Встретились они на стрельбище. Майор забрался высоко, на командирский бугор, откуда было видно далеко окрест, увидев группу Петракова, он опять взялся за старое – завелся шеф беспромашных стрелков…
Хозяйство на курсах «Выстрел» было большое, территория – огромная, город можно возвести, спортсмены с «поварами» могли бы никогда и не встретиться, если бы не общий «пиковый интерес» – стрельбище. Стрельбище на Сенеже было одно.
Команду спортсменов принимал сам начальник стрельбища – подполковник в полевой форме, молодцевато перетянутый ремнями, улыбающийся во все тридцать два зуба, от уха до уха; эта роскошнейшая улыбка не сходила с его лица, пока он занимался со спортсменами. Увидев «икарус», он оглянулся недоуменно, лоб у подполковника вытемнился, словно бы в голове начальника стрельбища возникла недобрая мысль, затем он засек полусгорбленного, какого-то очень домашнего, совсем не похожего на офицера Петровича, одетого в просторный, словно бы на вырост спортивный костюм, аккуратно спустившегося с нижней ступеньки «икаруса» на землю, и махнул рукой в мелком раздражении: еще не хватало, чтобы повара, пропахшие луковыми очистками, мешали тренироваться спортсменам. Со спортсменами приятно иметь дело, а с этими… Стояли бы себе у котлов в засаленных фартуках, помешивали бы поварешками щи, ан нет – не за свое дело взялись, на стрельбище полезли. Тьфу!
Недобрые тени на лице подполковника сгустились, у крыльев носа обозначились брезгливые складки, протянулись к губам.
Петрович, спокойный, с чуть раскачивающейся, будто с похмелья походкой, похожий на клешнястого краба, подошел к начальнику стрельбища.
– Товарищ подполковник…
Тот даже разговаривать не стал, махнул раздраженно рукой:
– Потом, потом, потом…
– Но у нас ведь тоже наряд на стрельбы.
– Я же сказал – потом, – подполковник повысил голос. – Будет дырка – постреляете, не будет – приедете завтра. Ничего с вами не случится.
– Ладно, – спокойным, будничным, почти бесцветным голосом проговорил Петрович. – Подождем, вдруг дырка действительно образуется? Нам спешить некуда. – Это не соответствовало истине. Впрочем, в следующую секунду Петрович поправился: – Пока некуда.
Конечно, день-два для раскачки им положен, но иногда события, стремительно развивающиеся где-нибудь в трех тысячах километров отсюда, спрессовывают время настолько, что не остается не только дней – даже минут. Но тем не менее группа каждый раз перед выходом на задание обязана сдать все зачеты.
Зачеты необходимо сдать по стрельбе из сорока видов оружия – от малокалиберного пистолета, вмещающегося в ладонь, до помповой винтовки, которой так лихо пользуются в кино бравые американские полицейские, на каждый вид дается по три патрона, выбить надо не менее двадцати пяти очков, если стрелять по цифровой мишени, если же мишень предметная, изображающая врага – то в нее надо угодить не абы куда, а в конкретную точку… Три промаха – и все, офицер выводится из группы, к выходу он не готов, ему надо еще немного отдохнуть.
Петрович вернулся в «икарус», виновато развел руки.
– Подождем немного, ребята. Пусть спортсмены отстреляются.
– А если они не отстреляются? – задал резонный вопрос Токарев. – Если они будут садить по мишеням до самой ночи?
– Не будут, – убежденно произнес Петрович, – они через сорок минут устроят себе перерыв, кофий будут пить, шоколадки, чтобы глаз был вострее, трескать – без этого никак не обойдутся. Я этих людей хорошо знаю. Пока понаблюдаем – вдруг результаты будут выдающимися? Интересно ведь.
– Интересно, товарищ полковник, – согласился Токарев.
Первым на рубеж вышел майор Сугробов, картинно согнул руку в локте и начал стрелять по мишеням. Токарев вооружился биноклем – смотрел на мишень прямо через окно «икаруса».
Сугробов нажал на спусковой крючок пистолета, рука у него подпрыгнула. Петрович оценивающе сощурил глаза – руку майору надо тренировать основательно, рука с зажатым в ней пистолетом должна быть чугунной – не то, чтобы при отдаче не должна подпрыгивать, она не должна даже дрожать.
– Попадание в семерку, – негромко проговорил Токарев.
– Негусто, – прокомментировал Проценко.
– Для этого лоха в майорских погонах – хватит, – сказал Семеркин.
Петраков промолчал.
Раздался новый выстрел. Локоть у Сугробова опять дернулся, рука подпрыгнула. Майор картинно отступил назад и перезарядил пистолет.
– Еще раз семерка, – прежним негромким голосом произнес Токарев.
– М-да, – Проценко удрученно покачал головой. – Плохи дела будут у России, если ее станут защищать такие стрелки…
Петраков снова промолчал, Семеркин приподнял одно плечо, пробормотал негодующе:
– Две семерки – два странных намека на мою фамилию.
Сугробов вновь прицелился. Нажал на спусковой крючок. Мишень от попавшей в нее пули качнулась – была непрочно закреплена, Токарев подкрутил колесики бинокля, наводя окуляры на предельную резкость.
– Семерка! – произнес он.
– Тьфу! – отплюнулся Семеркин.
– Тьфу! – следом за ним отплюнулся Проценко.
Петраков и на этот раз промолчал.
Это Сугробов бьет пока по неподвижным мишеням, а что станет и какие результаты выпадут на долю майора, когда мишени будут выпрыгивать из-под земли всего лишь на несколько мгновений, разворачиваться боком и вновь нырять в преисподнюю – там несколько метров катиться на роликах, затем, приблизившись к срезу бруствера, возникать вновь? Эта программа хоть и усложненная, но для группы Петракова она – обычная.
– Неинтересно все это, – проговорил Проценко. – Бедная наша Родина! Ее так и хотят написать с маленькой буквы.
– Сережа, а ты знаешь, что такое патриотизм по-украински? – спросил Токарев, не отрывая глаз от бинокля.
– Нет.
– Это когда Москва пишется с маленькой буквы, а сало – с большой. Так что нашу Родину кое-кто уже давным-давно пишет с маленькой буквы.
– Это примерно то же, что я сказал.
Сугробов тем временем выстрелил еще несколько раз. Только одно попадание у него было в десятку.
– Неверную поправку на ветер дает, – не удержался от замечания Петрович.
Сугробова сменил следующий стрелок – плечистый парень с золотистым пушком в подскульях – похоже, школьник из солдат срочной службы. «Срочник» стрелял более уверенно.
– Девятка… восьмерка… девятка, – неспешно считал попадания Токарев.
– Вот ему и надо быть майором, – хмыкнул Проценко.
– Не согласен, – возразил Семеркин, – по результатам он даже на сержанта не тянет.
– Девятка… десятка… восьмерка, – закончил тем временем счет «срочника» Токарев и вновь подкрутил колесики бинокля.
Петраков завалился на заднее сидение «икаруса», закинул руки за голову.
Временами на него накатывало ощущение безысходности, чего-то тяжелого, тоскливого, камнем придавливающего душу, и он не понимал, не мог понять, откуда все это идет, из каких нетей? Он пытался совладать с собою, заставить сердце работать нормально, изгнать из него тоску, освободиться от глухой тяжести, ни с того, ни с сего заползшей ему в душу, но куда там – победы его были короткими: он мог освободиться от тоски на несколько минут, и не больше, потом эта отрава вновь наваливалась на него.