– Я не верю, – упрямо поджимаю губы.
– Так хочется, чтобы он приложил к этому руку? Или боишься? – Цепкий взгляд впивается в меня, и я чувствую, как краска отливает от лица. В его любопытстве есть что-то нездоровое. Я на уровне инстинктов чувствую, что должна сказать, и говорю.
– Я ненавижу Доминника. Он отравил мою жизнь. Я до сих пор посещаю психиатра.
– Полгода, – небрежно бросает он, поправляя галстук, на запястье мелькает золотая пряжка часов, а под ней след… Тонкий, багровый. Его связывали. Эта игра не была нежной.
– Что? – изумленно вскидываю брови.
– Полгода не посещаешь, – поясняет Орсини. – Тебе стало лучше после последней встречи с Джейсоном? Или хуже? Ты поняла, что он оставил тебя, и угрозы нет? Или осознала, что никакой мозгоправ не вылечит то, что навсегда поселилось в твоей голове?
Что ж, я впечатлена. У нас с Дино действительно много общего, иначе он бы не чувствовал меня так сильно и правильно. В другой жизни мы могли бы стать друзьями или даже любовниками. Признаться, сейчас, глядя на него, я вижу в нем мужчину, достаточно сильного, чтобы не показать своей боли и гнева. И в то же время смелого для того, чтобы не стыдиться того, что я угадала, разглядела в нем. И он, несомненно, не гей, судя по тому, с каким выражением порой его взгляд задерживается на моих ногах или груди. Мимолетные выражения, которые сразу пропадают под маской безразличия, но я успеваю заметить. Возможно, Орсини бисексуал или же является жертвой шантажа или банально позволяет Лайтвуду использовать себя за покровительство, деньги, влияние, а это немаловажные факторы для людей, которые не имеют от рождения богатства и власти. Дино не производит впечатления отпрыска обеспеченных родителей. Он не избалован, образован, внешне похож на аристократа, но только внешне. Есть мелочи, которые выдают в нем такого же, как я – простолюдина, который находится здесь по милости господина. Почему Лайтвуд держит при себе Орсини понятно, но для чего ему я?
– Ты прав, я осознала бесполезность лечения. Но снотворное всегда стоит на моей тумбочке. Иначе я не засыпаю, – откровенно говорю я частичную правду. Дино кивает, словно верит мне. Принимает игру.
– Я тоже, – признается он внезапно, снова сбивая меня с толку. – Нужно только правильно выбрать таблетки, иначе можно потерять ясность мысли и работоспособность. Ты же уже догадалась, что Доминник и его брат будут в Цюрихе в пятницу?
– Скажи, зачем Лайтвуд нанял меня? – Игнорируя вопрос, пытаюсь застать Орсини врасплох и услышать правду. Дино выразительно смотрит на меня, скользит вниз по строгому темно-синему брючному костюму с объёмным пиджаком, словно с чужого плеча, и белоснежной блузкой с высоким воротником. Узкие брюки и высокие каблуки, всегда собранные на затылке волосы, минимум косметики. Я не хочу выглядеть красивой, не хочу привлекать внимание. Но мужчины все равно смотрят. Видят сквозь слои одежды, сквозь линзы очков, за которыми я прячу потухшие глаза. Когда-то мне нравилось чувствовать себя красивой. Теперь я боюсь того, что моя внешность снова сделает с моей жизнью. Будь я дурнушкой, то Пол Доминник и не взглянул бы на меня. И я никогда не узнала бы Джейсона. Никогда не узнала боли и всепоглощающей страсти, которую дарила его любовь. Ее было так много, что я испугалась не справиться… Его извращенная любовь могла спалить нас обоих, переломать меня всю морально и физически. Я сожалею, что села тогда в чертов лимузин Пола Доминника.
– Его не интересуют женщины, – закончив свой детальный осмотр, сообщил Дино бесцветным тоном.
– Тогда что заставило его выбрать мою анкету? – спросила я, чувствуя, что упускаю важную деталь, которая витает близко, слишком близко, но все так же недосягаема.
– Я, – спокойно ответил Дино Орсини. Оставалось лишь вопросительно и недоверчиво уставиться на него. – Саш, закрой рот. Выглядишь глупо. Нет, я не шучу. Лайтвуд дал задание найти достойных кандидатов, и я перерыл все анкеты сотрудников «Боско». Пока я не натолкнулся на знакомое имя. Я же сказал, что читаю газеты. И в последнее время вокруг Доминника в связи с этим наследством кипели такие страсти, все хотели знать все о наследниках. И Ген… сэр Лайтвуд тоже. Я занимался сбором информации. Было бы странно, если бы я ничего не узнал о вашей нестандартной истории. Можно один личный вопрос?
Я даже не сразу кивнула, оцепенело наблюдая за жесткими отблесками в темных глазах мужчины. Его равнодушие было наигранным. Этот парень любил поиграть. И он играл роль жертвы, но на самом деле все было не так. Или я ошибаюсь? Ему удалось меня запутать. И напугать, если честно.
– За что Доминник посадил тебя под замок в семейной резиденции, избивая до беспамятства? Что ты сделала? Изменяла ему?
– Нет. Я ушла от него, – насмешливо кривлю губы. Он не оригинален, как и многие.
– Он был так влюблен? – недоверчиво щурит глаза, вглядываясь, словно ища причины, по которым мужчина может впасть в безумие из-за меня.
– Почему тебя так интересует Джейсон? – Вопрос риторический, но я замечаю, что он заставляет Дино подобраться. Я снова что-то упускаю из виду.
– Ваша история меня заинтриговала. И я хочу быть уверен, что на вечеринке не произойдет драки или убийства. Запрет на приближение уже не действует?
– Да, срок истек месяц назад. И мы не будем драться. Все кончено.
– Говоришь за себя или за него?
– Дино, что ты хочешь услышать?
– Правду.
– Правду? У нас был контракт. Изначально я должна была быть его девочкой для битья. И была ею. А потом решила сбежать. Ему не понравилось. Вот и вся история. Никакой любви и романтики. Никакой трагедии. Джейсон – больной моральный урод, помешанный на унижении и причинении боли женщине, которая зависима от него на сто процентов.
– Ты не похожа на такую женщину, – хмурится Дино. Не знаю, зачем я пытаюсь убедить его в той версии, которую выложила. Интуитивно чувствую. Третий глаз открылся, мать его.
– Но я была, Дино. Ты сам говорил про обстоятельства. Так вот, у меня они тоже были. Я нуждалась в деньгах, он в чужой боли. Каждый получил по заслугам. Я тоже виновата.
– Психология жертвы. Ты оправдываешь своего мучителя, – сухо прокомментировал Орсини. Что он понимает?
– Я никого не оправдываю. Да, я все еще ненавижу и боюсь его, но спустя почти четыре года, я не вижу причины нам с ним вгрызаться друг другу в глотки.
– Кому ты собралась вгрызться в горло, Александра? – В распахнутые двери волевой походкой ворвался Генри Лайтвуд. Стильный, свежий, полный энергии. Еще более моложавый, чем я запомнила. Его взгляд лениво скользнул по мне, когда он проходил мимо, направляясь к своему рабочему столу. Шлейф дорогого аромата защекотал мои ноздри. Мне не нравился запах. А внешний вид Лайтвуда вызвал внутреннее неприятие. Особенно после того, что я узнала про него и Дино. Синяки на шее, связанные запястья. В мире миллионеров есть хоть один нормальный, не извращенец? Или это оборотная сторона власти? Лайтвуд правит уже много лет, доминирование у него в крови. Я почти счастлива, что его не интересуют женщины.
– Мы просто разговаривали с Дино, сэр Лайтвуд. Добрый день.
– Добрый, дорогуша. – Он расположился в кресле, даже не кивнув своему мальчику. Да и зачем? Наверняка утром они вместе пили кофе. После бурной ночи. Глядя на них сейчас, я с ужасом поняла, что даже могу представить их вместе. Светловолосый, крепкий, высоченный Лайтвуд и смуглый, стройный, почти изящный Орсини. Подобные картины вызывают отвращение, и уверена, что Дино видит отблески моих чувств, глядя мне в глаза. Конечно, видит, иначе не побледнел бы так сильно. Но в ответном взгляде нет стыда, скорее вызов. И обжигающий гнев.
– Надеюсь, что Дино поведал тебе краткую историю возникновения Изиды, и нам не нужно тратить на это время. Перейдем к сути. Дино, дорогой, принеси мне кофе. Черный, без сахара, – не оглядываясь, приказывает Генри Лайтвуд без тени симпатии в голосе.
– Саша, тебе принести? – снисходит до меня Орсини. Это первый раз, когда он спрашивает меня о моих пожеланиях. В те дни, что он обучал меня управлению корпорацией «Боско», мне даже на обед не всегда удавалось вырваться.
– Да, – торопливо киваю я. И он уходит, оставляя нас вдвоем. Лайтвуд смотрит на меня немигающим бесцветным взглядом, от которого хочется сползти с кресла и спрятаться, слиться с полом.
– Как твои успехи, Александра? – спросил он, не разрывая зрительного контакта. Жуткий человек.
– Дино, наверное, отчитывается перед вами.
– Да, но что ты сама чувствуешь? Ты справишься?
И вот она, ключевая точка невозврата. Я могла тогда сказать «нет» и выйти из кабинета, из здания «Боско» свободной, никогда не оказаться в ситуации, которую даже сравнить было нельзя с тем, что пережила я в зеркальной комнате. Почему же не сказала? Гордыня, алчность? Что? Или я поняла, что фактического выбора у меня не было. Мне дали иллюзию, чтобы я могла потешить себя свободой выбора. Конечно, ублюдок знал, что я отвечу. Слишком многое поставлено на карту, слишком долго я шла сюда, чтобы упасть вниз.
– Да, сэр, я справлюсь, – киваю, уверенно встречая пристальный холодный взгляд. Его улыбка напоминает оскал.
– Отлично. Я рад. Ты станешь украшением вечера. Дино позаботиться о твоем наряде.
– Я сама могу выбрать и купить себе платье, – возмутилась я.
Он зыркнул на меня так, что захотелось проглотить язык.
– Дино поможет тебе с нарядом, – мягко повторил Лайтвуд. – А теперь давай вернемся к рабочим моментам.
Глава 4
Джейсон
Когда я понял, что то, что когда-то мне казалось кошмаром и адом, было лишь репетицией, прелюдией к настоящему пиру проклятых? Наверное, я могу выделить три ступени, которые привели меня к безумию, в которое превратилась моя жизнь сейчас. Даже не безумию, слишком слабое понятие, чтобы вместить обуревающие меня чувства и эмоции. Меня загнали в клетку, заставили играть на чужом поле. Играть за команду, которая никогда не была моей. В футболе все просто. Тебя продали, и ты играешь. Тебе похер, с кем именно. Хотя не похер, но таковы правила, и не ты их придумал, хотя согласился с условиями, подписывая контракт. Ты знаешь, кто твой соперник, и бьешь в его ворота, даже если вчера ты был с ним заодно, в одной команде. Я знал правила и следовал им, а если нарушал, то точно знал, каким будет наказание. Никаких подводных камней.
Но реальная жизнь – не футбол, и даже не игра на скрипке. Можете поржать над таким странным сочетанием понятий. Вот такая я многогранная личность. Черт, я жалею о многих вещах в своей жизни, но больше всего о том, что я вспомнил.
Это была первая ступень.
Я вернулся в спрятанное подсознанием темное пятно прошлого, находился в шаге от того, чтобы убить женщину, которую любил. Многие закатят глаза, презрительно скривив губы и скептически улюлюкая. Да, я не хороший мальчик с букетом роз наперевес, но даже отмороженные придурки имеют право на чувства. По крайней мере, я пытался что-то сделать. Нджы говорил, что наша душа определяет то, какой будет любовь. Моя душа была черной, разве я мог любить иначе? Я не умел, да и не был способен. Забудьте бабский лепет о том, что любовь исцеляет. Смешно и опасно для жизни. Лучше сразу предупредите дочерей, что плохой мальчик не исправится даже рядом с самой сказочной принцессой только потому, что она одарила его своим царственным вниманием. Этого никогда не произойдет. Любовь еще никого не спасла. Смотрите историю. Разве не из-за любви погибали великие мужчины, цари, рыцари, полководцы? Войны, сражения, даже рай отняли из-за женской наивности. Дура, она и в Африке дура. И в раю, и в аду. Но свою дуру я любил… и люблю, прекрасно и трезво все про нее понимая. Вы думаете, мы любим вас за ваши достоинства? Длинные ноги, круглую задницу, узку… Ладно, не будем все опошлять еще больше. Вы всегда пытаетесь выглядеть в наших глазах лучше, чем вы есть, с помощью косметики, фитнеса, диет, красивых платьев и прочей фигни, на которую мы даже внимания не обращаем. Когда я понял, что люблю, ее лицо было разбито, тело покрыто синяками, которые я же и оставил. И я любил ее такую, с синяками, до скрипа в зубах, до воя, до первобытного рычания. Это происходит не потому, что вы отлично выглядите и читали Шекспира, нет. Древние женщины читать не умели, ничего не знали о гигиене, а за них тоже дрались. Свою женщину мужчина чувствует. И это ощущение, которое он испытывает рядом с ней, внутри нее, вдали от нее, слушая ее, любя, ненавидя, убивая ее, не спутать ни с каким другим. Твоя женщина придет нежданно и перевернет твой мир. А если она предаст, то у тебя просто не остается выхода…
Именно это и сделала Лекси. Мне так казалось. Погружаясь в безумие ревности, балансируя на краю первой ступени, я упал в воспоминания, который притащили ад в мои сны.
Тибет не спас меня, но помог забыться. Там было просто верить в искупление, в покой, свет, очищение, шанс для каждой заблудшей души в грешном мире. Я наслушался сказок Нджы, надышался горным воздухом и думал, что вернусь в реальность другим, очищенным, наполненным новыми мыслями и мировоззрением. Да, многое действительно изменилось, виделось иначе. Я научился контролировать гнев, понимать его причины, блокировать кошмары, которые каждую ночь пытались ворваться во сны.
Сначала было сложно. Первые дни я помню, как во сне. Пребывание между. Между «до» и «после». Безвременье. Я приехал в хижину в горах совершенно разбитый, лишенный почвы под ногами, своего я. Когда смотрел в зеркало, мне было сложно объяснить, кто передо мной в отражении. Нджы приказал выбросить зеркала, и я сделал это, с той минуты перестав бриться. Я молчал месяцами, пытаясь восстановить по крупицам свою жизнь в свете новых воспоминаний. Я убирал самые отвратительные моменты на чердак подсознания. Не забывал, но и не смаковал свою боль и унижение. Я думал о другом себе, о своей матери, чье лицо стало так часто всплывать в воспоминаниях. Она любила меня так сильно, но меньше, чем отца. Она тоже была дурой. Разве можно любить мужчину сильнее собственных детей? Но от Лекси я требовал бы того же. Я и только я должен был стать центром ее вселенной. ЕЕ Богом. А наших детей я любил бы сам и заботился о них. Но у нас никогда не будет детей.
У нас никогда не будет нас.
Этот чертов фотоальбом вывернул меня наизнанку.
Моя вторая ступень.
Я был как оголенный нерв, вырванный из мира, где я жил в гармонии с ветрами, медитируя и размышляя часами, не меняя позы. Реальность пробила меня, все мои стены, когда я увидел ее на крыше в Нью-Йорке. Вся философия гор полетела к чертям. Все, что я хотел – это Александра Памер. На любых условиях. И я почти ее получил. Пока она не всучила мне чертов альбом с фотографиями, где кадрами из прошлого отпечатались первые шесть лет моей жизни. И ее взгляд, полный жалости и сожаления добил окончательно. Я мог бы в тот момент виртуозно сыграть реквием на скрипке, в исступлении обрывая струны. Реквием по нашим гребаным мечтам. Если бы я умел мечтать…
Она смотрела на меня, испуганная, сочувствующая, сострадательная и жалкая, а я слышал нарастающие, рвущие душу ноты только что рожденной мелодии в своей голове так же четко, как часами слушал шепот ветра и стоны гор. Я мог лгать кому угодно, что мальчик с фотографии мной не является…
Меня не столько страшила ее жалость, сколько осознанность, преднамеренность совершенного поступка. Она нанесла удар по самому уязвимому месту, и это не пах… Лекси знала, к чему приведет ее неожиданный подарок.
Я был ей не нужен. Она по-прежнему меня боялась и мечтала избавиться, стереть из своей жизни. Своими силами не смогла бы, потому что уроки, которые я преподал ей ранее, делали ее уязвимой для меня. Я запрограммировал Лекси на подчинение, но как безвольная кукла она мне была не нужна. А по-другому моя девочка не хотела. Но я бы, разумеется, не сдался, если бы не…